– Это жизнь, сынок,– бармен принялся протирать полотенцем бутылки.– Брось, их не исправить. Что толку, если ты в очередной раз объяснишь им, что такое “жучок”, “глаз черноногого” или “зеркало”, “читатель по взаимной любви” или “сдача второй”?.. 55Знаешь, малыш, девяносто из ста играющих в карты или садящихся за рулетку за всю свою жизнь так и не выучились правильно оценивать шансы. Это дает проходимцам верное преимущество. Если уж они умеют правильно оценивать вероятность того, что в прикупе придет нужная карта или что он наберет нужные очки, то будь уверен, он всегда оставит в дураках доверчивого осла с пилорамы или шахты… Эти псы карточного дела чуют прибыль издалека и, уж если оно сулит верный барыш, действуют быстро, напористо и ловко.
Разговор оборвался. Каждый думал о чем-то своем. Адамс первый нарушил затянувшуюся паузу:
– А вообще-то грустно, сынок, стало у нас… И верно заметил этот мерзавец По, что по-настоящему шуст-рые ребята давно покинули эту дыру… Кто отправился дальше на Запад, как бродяга Кристофер 56, а кого уж и нет, как Буна… 57 Ты только погляди, кто живет сейчас здесь… Почти одни старики да работяги по найму… Нет, Роджер, здесь никто не живет в старости, люди как призраки уходят Бог знает куда… И кто знает, может, и наш городок превратится когда-нибудь в призрак…
– Не стоит так грустно,– в тоне Роджера прозвучало хмурое недовольство, хотя внешне он остался невозмутим, как и прежде.– Разве Рэлли Мэдиссон даст возможность захиреть своему делу? Этот салун – золотое дно…
– Теперь уж медное, сынок. Но посмотрим, посмотрим… Ты бы присмотрел за нашим “гостем”,– голос Адамса стал напряженней и тише… – Как бы что…
– Там всё в порядке, отец,– Роджер участливо положил тяжелую руку на его плечо и тепло улыбнулся.—Ладно, пройдусь, мне еще с нашей красавицей надо поговорить,– шериф кивнул в сторону Дженни и добавил: —Вот ведь наша семейная головная боль.
Пройдя вдоль стойки, в конце которой его сестрица присела на табурет отдохнуть, шериф мгновенно стер улыбку с лица:
– Послушай, он опять был здесь?
Дженни поджала губы: в тоне вопроса игривости не было – одна злость и ненависть.
– А тебе-то что? – она по-хозяйски уперла руки в боки.
– Заткнись, маленькая потаскушка! – брат едва сдерживался.
– Почему маленькая?
Роджер сыграл желваками:
– Запомни, я вышибу из него мозги, как из того парня. Ты меня знаешь.
Да, Дженни знала норов брата, который был сродни кремню. Понимая, что плетью обуха не перешибешь, она ласково улыбнулась, мурлыкнула что-то кошкой и подалась вперед для примирительного поцелуя.
Роджер холодно отстранился:
– Я не такой уж дурак, Дженни, чтобы клюнуть на твою уловку.
– А я так никогда и не думала, братец,– парировала красотка, гордо откинув голову, и тихо добавила: – Жаль, что ты мой родной брат, иначе…
– Иначе ты бы по-другому пудрила мне мозги, да?
– А ты забавный, братец… – в тоне ее голоса послышалась предостерегающая колкость.– И какая же была бы, по-твоему, цена моему “другому пудрению”?
– Сама знаешь не хуже меня! Твое тело.
– Дурак! Что бы понимала твоя башка, набитая свинцом и наручниками?
Роджер хоть и был взбешен дерзким появлением Крэйзи-Вуда, всё же не мог не восхититься сестрой. Бесстыжие карие глаза, пунцовый рот, грудь, плечи,– нет, она решительно могла свести с ума любого, даже его – собственного брата. Однако разговор, как частенько бывало в подобных случаях, принимал слишком крутой оборот. Шериф заметил, как напряглись руки Дженни, как скрючились ее тонкие пальцы с длинными красными ногтями, готовые вот-вот вонзиться ему в глаза и распластать кожу на лице. Он присвистнул, улыбнулся и, смягчаясь, сказал:
– Ладно, похоронили… Но смотри, детка, я предупредил тебя в последний раз.
В ответ Дженни с бравадой хмыкнула, одернув пышную, из дангери 58юбку, и язвительно добавила:
– А цена, дорогой мой, была бы той, которую большинство мужчин посчитали бы за награду. И не будь скунсом, от тебя одни неприятности.
Роджер не успел снова вспыхнуть: со стены с яростным звоном брякнулась медная сковорода. Выхватив кольт, он молниеносно обернулся.
– О дьявол! Как надоела эта штуковина своим грохотом! На кой черт она нам, отец?
Они с сыном посмотрели друг на друга так, что ясно было – они говорят глазами. Роджер, фыркнув с досады, хотел было что-то сказать, но Адамс, не обращая внимания на его возмущение, бережно поднял сковороду, обтер ее и повесил на место. Затем подошел к Роджеру и с укоризной посмотрел ему в глаза:
– Опомнись, сынок, ведь это наша семейная реликвия. Всё приданое вашей покойной матушки, когда я увез ее из Огайо… Грех так говорить. Вы с Дженни были совсем крошки, когда мы всей семьей садились вокруг этой штуковины и она кормила нас…
Старик смахнул набежавшую слезу. Растрогавшийся сын слегка притянул его к себе:
– Ну, будет, будет тебе. Прости, я не подумал. Дженни!.. – он послал сестре воздушный поцелуй.– А почему так грустно? Разве сегодня кого-то застрелили? Или в “Игл-Рок” больше нет мисс Паркер, которая поет, как жаворонок?.. Держу пари! – обратился он ко всем.– К отцу уважаемые люди приходят не только промочить глотку, а, джентльмены?
Столики взорвались аплодисментами и выкриками:
– Мы просим вас, мисс!
– Вы само совершенство, Дженни!
Адамс, польщенный, улыбнулся дочери:
– Будь здорова, крошка. Ступай, публика ждет.
– Но па,– она пожаловалась отцу взглядом. В глазах у нее было раздражение и усталость.– У меня нет настроения, да и…
– Дженни,– отец был категоричен.– Знаю я твои выкрутасы! Иногда можно повалять дурака и поломаться, чтоб тебя поуговаривали, но нынче не время. Давай, давай!
Он бросил взгляд на тапера, который понимающе кивнул головой и в предчувствии веселья замахнул очередную рюмку. Пальцы его шустро нырнули в рябую шеренгу клавиш – по залу расплескались аккорды зажигательной джиги.
Девушка, не без кокетства покачивая бедрами, прошла между столиками, легко вспорхнула на маленькую сцену. Волна поднабравшихся поклонников качнулась следом за фигуристой дочкой бармена и, подобно осиному рою, облепила эстраду, едва не касаясь руками шафрановых туфелек молоденькой мисс. Более степенная – “толстозадая” —публика, поднявшись из-за столов, выражала свое нетерпение свистом и аплодисментами.
Звонкий голос, зазвучавший среди сизых клубов дыма, заставил всех смолкнуть. Дженни Паркер двигалась с ленивой грацией пумы-недотроги и пела завораживающим горячим сопрано, сводя с ума осклабившихся мужчин. Несколько дам более или менее определенной репутации восстали против холодного отчуждения своих кавалеров и, гусынями прошипев что-то в адрес неподражаемой дочки Паркера, демонстративно покинули зал. Но никто не заметил этого: общее внимание сосредоточилось на сцене, где Дженни задушевно выводила такую теплую, знакомую до слез песенку Рок-Тауна:
Когда догорает на небе закат,
Когда от усталости ноги гудят,
Когда опостылел весь белый свет,
Тебе крошка Дженни споет куплет!
Э-гей, расскажи нам, парень,
Э-гей, расскажи нам, парень,
Э-гей-ей-ей, расскажи нам, парень,
Куда ты мустанга по прерии гнал,
Где золото в скалах искал?
Но где бы ты ни был, веселый ковбой,
В салун тебя манит порой…
С утра и до утра для всех
Открыта дверь в салун!
Здесь виски с содовой, и смех,
И банджо не жалеет струн!
За доллар ешь, за доллар пей,
И будет все о’кей.
И, глотку промочив, ковбой,
Со мной пляши, со мною пой!
Во время очередного припева к певице присоединились остальные Паркеры. Блестящий степ, который продемонстрировала эта великолепная троица, привел посетителей в неистовый восторг. Теперь, пожалуй, и сам Господь Бог не смог бы удержать разгулявшуюся публику. К поющим Паркерам начали присоединяться люди из-за соседних столов. И когда уже пел чуть ли не весь салун, Дженни, да и сам Роджер накрепко позабыли про свое раздражение и, выстукивая каблуками, с пылом повели песню дальше.
Люди, облепившие сцену, пели просто для своего удовольствия, без куража, без особой рисовки, не сознавая даже, что большинство из них поет откровенно плохо, но их песня, казалось, расцвечивала этот угрюмый и жестокий мир. Погонщики и лесорубы оставили карты, разогнули спины и притихли… Дженни была хороша, голос ее вышибал скупые слезы, а слова песни царапали сердце, напоминая многим, что у них нет крепких корней, что в этой жизни они плывут по воле судьбы…
В какой-то миг заведенная публика с криком и гиканьем принялась штурмовать сцену, как вдруг…
Резкий треск разрядившегося револьвера и звон разбитого стекла осадили толпу. Клубок синеватого дыма завис над липкими от пива столами, а простреленная навылет шляпа шерифа зачертила круг по эстраде. Но прежде чем она упала плашмя, Роджер вскинул кольт, выстрелил через стекло и молниеносно отпрыгнул в сторону, сбив с ног отца и сестру. Промедление было бы роковой ошибкой.
Зал наполнился грохотом опрокидываемых стульев и лавок. Все, за исключением нескольких налакавшихся в дым трапперов 59, которые храпели, уткнувшись лбами в стол, попадали на пол. Наступившая тишина давила на уши. Через секунду-другую ее разорвал истеричный крик Опоссума, гарцевавшего на коне перед верандой:
– Я не прощаюсь с тобой, полицейская ищейка! Клянусь, я еще посмотрю, какого цвета твои потроха! Ийя-хо!
Роджер ястребом вылетел на веранду. Солнце скатилось уже к самому горизонту и стало багровым, словно налилось кровью. Облака пылали, охваченные бескрайним небесным заревом. Лучи гранатового диска слепили, не позволяя как следует прицелиться. Шериф с двух рук выстрелил по удаляющемуся всаднику, выстрелил скорее для острастки, не рассчитывая на попадание, потом бросился к коновязи, перескочив через разбросанные оглобли бакборда 60, вскочил в седло первой попавшейся лошади и, круто развернув ее, пустился в погоню.
Глава 13
Посетители салуна, ничком лежавшие на полу, начали подавать признаки жизни. Здоровяк Кэнби и те, кто посмелее, решились подняться и посмотреть в окно. Убедившись, что инцидент исчерпан, они отвели душу, горохом рассыпав богатый запас отборной ругани, чем сразу же успокоили остальных.
Публика вставала, отряхивалась, бурно выражала свое недовольство:
– Проклятье! Попробуй отдохнуть в этом аду!
– Когда, черт побери, будет порядок? Живем как на пороховой бочке!
Кэнби, хитрый и весьма нечистый на руку,– агент меховой компании с Миссури,– зыркнул на брюзжащих горожан из-под лохматых седеющих бровей, прикидывая к носу, какая заварилась каша. Хрустнув пятерней по зарослям на необъятной груди, он направился было к выходу, но вдруг остановился точно вкопанный, уставившись в пол. Тень тревоги пробежала по его крупному мясистому лицу, кое стало темней, чем чай из сассафраса 61. Некоторое время он стоял совершенно безмолвно, шевеля узкими губами, затем медленно нагнулся, поднял с пола орлиное перо и, воздев его над головой, грянул:
– Эй, все, смотрите! Это перо с волосами от скальпа белого человека принадлежит краснокожему убийце – Черному Орлу. Я ручаюсь головой за свои слова, джентльмены! Клянусь могилой, я лично видел это,– он яростно затряс пером,– в его волосах, когда скупал пушнину у вахпекуто.
Из дрожащих пальцев старого Паркера выскользнул графин. Осколки стекла со звоном разлетелись по полу. Бледный, что саван, он стоял под перекрестным огнем свирепых взглядов.
Буйная толпа, замерев, смотрела то на разъяренного Кэнби, то на орлиное перо в его руках. Словно по сигналу, она загудела потревоженным ульем. Раздались возмущенные выкрики:
– Что же это получается? Здесь, среди нас, порядочных людей, находится краснокожий убийца?
– Боже праведный, спаси и сохрани! Как это прикажете понимать, Адамс? Что бы на это сказал проповедник закона Боуи? 62
Бармен – ни жив ни мертв – хотел что-то сказать в свое оправдание, но вместо этого лишь как рыба хватал ртом воздух. Ноги его подкосились. Схватившись за сердце, он болезненно охнул и опустился на стул. Дженни бросилась к отцу:
– Папа, папа! Что с вами? Да опустите свои пушки, олухи! Вы еще поплачете, что устроили эту бучу!
Она обнимала, тормошила старика, но тщетно: он был почти бесчувствен. Дженни скрипнула зубами. Судя по пылающему лицу, девушка была не напугана и не растеряна – она была в гневе.
– Капли, сердечные капли… В аптеку… Быстрей… —прохрипел Паркер.
Дженни, царапаясь и расталкивая локтями пьяную толпу, споткнувшись о юбку, в смятении выбежала из салуна.
Кэнби с выражением праведного гнева на лице направился к хозяину:
– Хорошенькое дельце, хоть лопни! Им бы только петь “Эри-канал” 63 да наживаться на виски! Вы только задумайтесь, сын преследует одного преступника, а папаша в это время укрывает у себя другого? И кого?! Вонючего краснокожего пса!!! – он бросил к ногам Адамса орлиное перо. Взгляд его стал колючим и пополз пауком по морщинистому лицу старика.
Кто-то высокопарно крикнул:
– Эй, мы требуем! Именем священного Союза!64 Немедленно выдайте его нам, Адамс!
Теперь толпа напоминала волчью стаю. На всех лицах лежал отпечаток пьяного остервенения и кровожадной страсти. Кэнби с воодушевлением подливал масла в огонь, не боясь слевшить,– закон фронтира был на его стороне.
– Свободные граждане Рок-Тауна! – он окинул собравшихся горящим взглядом.– Что говорить с ним! – торговец плюнул в сторону бармена.– По глазам видно: этим Паркерам нечего сказать. Гарри, возьмите людей и перепотрошите дом. Суйте нос везде: и на чердак, и в погреб!
Несколько человек со спенсерами65 наперевес ретиво кинулись исполнять волю торговца.
Адамс, собравшись с духом, бросился к нему, протестующе выкрикивая:
– Вы не смеете! Слышите, вы не смеете здесь распоряжаться! Это произвол! Салун – собственность мистера Рэлли! Я буду жаловаться на вас! Вы ответите!..
Кэнби пренебрежительно хохотнул, пьяно качнулся вперед и, словно играючи, хряснул старика под ребра. Тот издал какой-то нестерпимо жалобный звук и, задыхаясь, согнулся пополам. Мерзавец азартно хмыкнул, взметнул от бедра левый кулак и саданул в подбородок, с удовлетворением ощутив, как удар отдался в запястье и плече. Старик замертво шлепнулся на опилки, как кусок теста. Седые бакенбарды порозовели от крови. Кто-то плеснул ему в лицо водой из фляги. Он открыл глаза и, тяжело кряхтя, попробовал встать на ноги. Удалось ему это лишь наполовину. Стоя на четвереньках, он поднял голову. В лицо ему смотрел черный провал револьвера. Торгаш, криво усмехнувшись, шагнул вперед, приставил дуло к покрытому испариной морщинистому лбу и рявкнул:
– Хватит валять дурака, Адамс. Где он?!
Глава 14
Высоко в небесах ветер гнал облака, но над самой поверхностью бурой земли воздух стоял неподвижно-горячий, напоенный ароматом душистых трав прерии. На небе, подобном гигантскому сине-черному океану, колыхаясь и переливаясь, растекалась алая пена заката.