— Его застрелили, когда мы сбегали. Я могла остаться с ним, но не осталась. Предпочла свою свободу его жизни, — слёзы мягко стекают по лицу, а уже думала, что выплакалась по брату.
— Он дал тебе жизнь. Новую жизнь. Это был его выбор, ты не имеешь право не считаться с ним, — разворачиваю лицо туда, откуда идёт голос. Всё ещё не открыть глаза, настолько это болезненно.
Лицо почти сталкивается с другим, чувствую тепло. Когда-то мы так же спали с Кристофером, почему-то именно так нам было комфортно даже в большом доме, в котором полно пустых комнат. От этих воспоминаний щемит в сердце. Все его подарки, поглаживания, щекотки, драки. Его смех и улыбка. То, как смешно он выглядит в большой одежде: был чересчур худ, но я надеялась на то, что со временем пройдёт.
В голове столько мыслей и слов, которые я не сказала. Почти физически больно от их количества — ломится голова. Не хочу думать, тянусь к фигуре ближе и обнимаю её, вжимаюсь в грудь, которая обнажена. Ноги переплетаются с чужими, длинными и прохладными. И человеческое тепло вытаскивает из темноты прошлого. Как справится со всем, что выпало на мою долю? Вот уж явно не жалеть себя. Чужие руки опускаются со спины на поясницу и мягко приподнимают футболку и остаются под ней. Прижимаюсь ближе, насколько вообще возможно. Поднимаю голову и именно в этот момент губы встречают другие. Они такие теплые, даже горячие. В голове появляется мысль о том, что мы должны прекратить. Что кто-то из нас обязан отстраниться, но этого не происходит. Мои губы открываются под напором, чужой язык ласкает мой. И спустя столько времени мне всё ещё нравится. Это путь сбежать, перестать думать и убиваться по тому, что уже прошло. С этим не смириться, да, но надо начинать жить и разобраться с последствиями. Прекратить бегать? Или улизнуть ещё раз дальше, чем раньше, и попытаться найти свое место, где нет людей, и существует только природа? Может, так я никому не принесу боли?
Но стоит дотронуться до обнаженной груди, до волос на голове, до лица, до чужого тепла, которое нагревает и дарят именно тебе и которое существует, чтобы стать твоим. И когда кончики пальцев ласкают спину и сжимают тело, когда чувствуешь, что снова желанна и уже не для денег, не для удачи, просто хочется быть частью этого, а не отдельным субъектом.
Понимаю, что целовать Глена неправильно. Что все эти прикосновения не принесут нам счастья, что вся эта страсть - только момент, чтобы успокоить и оградить от прошлого. И это… помогает.
Его поцелуи опускаются на шею, которую он прикусывает. Кожа горит, просто плавится как сахар в горячем чае. Никогда такого не испытывала, и мне это нравится. Питер не такой. Ему нужна боль и доминирование. Помню, как скрывала синяки от Кристофера. Но стоит сжать ноги сейчас, привлечь ещё ближе, и я чувствую, мы будем на пределе, и назад дороги нет. Чувствую, как что-то упирается в бедро через брюки, и в этот самый момент сознание покидает меня. Проваливаюсь назад в пропасть. Такое ощущение, что лечу вниз. Так долго, как до луны и обратно, но это неправда, уловки наркотиков, циркулирующих в теле. Расслабляюсь и, наконец, приходит самый глубокий сон, который я испытывала.
Когда просыпаюсь, понимаю, что не потеряла зрение. Яркий солнечный свет в окно просто отвратителен, будто я вампир, и это убивает. Приподнимаю голову, чтобы увидеть своё тело и события прошлой ночи накатывают румянцем. Как теперь смотреть в лицо Глена и думать, что всё нормально, что ничего не было? Сажусь, ломит кости, такое чувство, словно все. Я еле встаю с кровати, один раз даже присаживаюсь обратно, просто не в состоянии выдержать того, как больно. Хочется лечь обратно и больше не пытаться, пока кости и ткани чудодейственным способом не исцелятся. Нужно вкусить амброзию. Может, она меня не убьёт?
Дохожу до зеркала в туалете, по дороге роняю вещи, потому что плохо контролирую свои движения. Словно пьяна. Когда заглядываю в маленькое зеркало на стене, местами мутное и треснутое, жалею, что оно вообще висит на стене и я смотрюсь в него. Хочется разбить его кулаком и кричать, как в кино, настолько зрелище пугает и ужасает.
Синяк на пол лица, разбитая губа и бровь, но видно, что все травмы чем-то густо намазаны, скорее всего, чтобы быстрее зажило. Немного заплывший глаз. Но я чистая, приглаженные и заплетенные волосы, и это спасает картину, если так вообще можно сказать. Не знаю, как парни смогли, но я почти выгляжу человеком. Разбитым таким, однако человеком. А самое главное – живая и свободная.
Опускаюсь на крышку унитаза, голова падает на руки — наваливается усталость. Она мнимая, потому что так просто лечь в кровать и надеяться, что что-то изменится в жизни само собой. Так легко переложить на кого-то решение проблем. Так хочется, чтобы, наконец, всё было просто. Чтобы я была обычной такой девчонкой, с проблемами, что надеть на свидание, как выучить лекции и сдать тест, как завести побольше друзей и где отдохнуть в пятницу. Но благодаря Питеру у меня такой жизни не будет.
Возникает мысль, что это предложение будет правдой, пока он жив. И мысли о свободе такие сладкие, я думаю о том, как человек, которого любила и уважала, умирает. Вариантов так много, даже не обязательно я должна прикладывать к этому руку. Но я хочу. Хочу, чтобы ему было больно. В первую очередь за брата, за того человека, за себя. И за множество других жизней, которые он разрушил своим эго и желанием откусить у каждого кусок побольше.
Отвлекает урчание живота. Уже не помню, сколько не ела. Кажется, несколько дней, даже не знаю, как протянула так долго, да и мне некогда было об этом размышлять. Возвращаюсь в комнату и замечаю то, что на столе стоит вода, фрукты, бутерброды, термос, лотки с какой-то едой и мой браслет. Смотрю на свое пустое запястье, не помню, когда я его потеряла — всегда его надеваю. И сейчас хватаю его в первую очередь, он приятно холодит руку, и становится немного спокойнее.
И я понимаю, что ребята постарались. Они слишком усердствуют. Подхожу к столу, открываю термос, там оказывается ароматный кофе, не такой обжигающий, но теплый и это просто неописуемое чувство: пить такой напиток после всех событий в жизни. Открываю пакет с бутербродами и просто впиваюсь в них и проглатываю несколько штук, не замечая вкуса.
По коридору стремительно кто-то приближается, чувства такие острые, что мгновенно опускаю и термос, и остатки бутерброда на стол и приближаюсь к двери в надежде, у меня паранойя и человек не направляется сюда или это друзья. Но шестое чувство подсказывает, это точно не они. Слишком аккуратны, чтобы привлекать к себе такое внимание. Поэтому беру в руки тяжёлую книгу с полки над кроватью Фрэнка — лучше ничего у них нет. И приближаюсь к двери так, что если её откроют, то неожиданно огрею незнакомца по голове — может быть шанс сбежать. Правда, внешний вид заставляет желать лучшего. Футболка и нижнее белье. Да уж. Не привлекать к себе внимание совсем не получится.
Шаги замедляются у входной двери, человек мнется перед ней, видно по тени. Некто останавливается, через щель в комнату влетает конверт, и фигура быстро удаляется туда, откуда пришла.
Не выпуская книгу из рук, нагибаюсь к письму, беру его и разрываю. На что надеюсь: на угрозы или на любовную записку? Хотелось бы, конечно, верить, что это от поклонницы, да даже если от поклонника. Когда пролетаю глазами по строчкам, бумага сама вываливается из рук. Происходит, как в замедленной съемке, оно мягко опускается в промежутке между запястьями и покрытием пола и слегка закрывается от порыва. Не свожу с него глаз, в надежде, что что-то в нём поменяется. Сажусь на пол, прижимаюсь к стене, обхватываю руками колени. Стена холодит спину, но сейчас это граничит с неприязнью и отвращением. А с губ срывается только:
— Какого хрена?
Сижу так, пока не приходит Глен, дверь не сразу поддается ему, потому что привалилась к ней и не могу сдвинуться ни на дюйм. Наверняка, это остаточное действие наркотиков, ведь не могу же чувствовать свою вину так сильно. Глен кое-как отодвигает меня и пролезает в щель. Я не слышу его, пока он, нагибаясь, не начинает трясти и почти кричать вопросы:
— Тебе плохо? — хватает меня за запястье, чтобы быстрее привести в чувства. Это тепло успокаивает. И мысли наталкивают меня на наши воспоминания, успеваю покраснеть, а в его лице не вижу и тени смущения.
— Нет, плохо будет вам! — отвечаю и протягиваю конверт Глену, который до сих пор держала в поле зрения. Смотрит в текст, и его зрачки даже не расширяются от удивления. Как будто он ожидал этого.
— И ты ничего не скажешь? — спрашиваю я. — Ждать нагоняя от Фрэнка?
— Нет, — отрезает Глен, потом уже спокойнее:
— Это мы виноваты.
Хочется истерично смеяться от такой глупости:
— Почему?
— Мы… мы не очень красиво тебя пронесли через пост, да и Фрэнк был не в лучшем виде, поэтому следовало ожидать. Переживали за тебя, а в больницу он ехать запретил.
— Правильно! — только сейчас замечаю, что он сжимает мои руки, и я высвобождаюсь и встаю, наконец, на ноги.
— И что нам теперь делать? — говорю, массируя виски.
— Кое-что придумал, — с улыбкой говорит Глен.
— Не очень как-то нравится.
— Не волнуйся.
— Да уж действительно! Чего переживать? — бросаю в него сарказм. — Смущает, чего это ты такой спокойный.
— Потому что ты в порядке! Хотя это было сложно, тут Адам был прав.
— Адам? Ты говорил с Адамом? — в моём теле лопается сосуд со страхом и заливает все органы.
— Да. А что оставалось делать, когда ты пропала? — отвечает Глен и, замечая страх, добавляет. — А что не так?
— Нам нужно к нему ехать! Он больше не с Питером: нам надо его спасать. Питер его проверит и увидит твой звонок. Адам в опасности! — кричу и пытаюсь найти в комнате хоть какую-то одежду.
— И что скажем Фрэнку? — говорит так, словно хочет отговорить, но это не имеет значения — я всё равно поеду, даже если придётся его нейтрализовать.
Он бросает на меня взгляд и как будто видит насквозь. Кивает и как можно быстрее пишет записку Фрэнку. Одеваюсь и беру кепку, пряча под нее свои волосы и успеваю кое-как замазать синяк на лице и надеваю очки.
Выходим из комнаты, и я первый раз не спускаюсь по пожарной лестнице, а иду по коридору и дальше по лестнице. Чувствую себя человеком. Мы садимся в такси, доезжая до дома Адама за десять минут. Не успеваю подумать о том, что Питер уже мог быть у Адама или ждет там, знает ведь наши взаимоотношения. И если он здесь, это сведёт на нет все усилия, которые приложили парни, чтобы меня спасти.
Поднимаемся по ступенькам, Глен держится впереди, доходим до кабинета, мой друг стоит перед дверью, не могу так долго ждать. Обхожу его и открываю дверь, Адам оборачивается, стоя у стеллажа.
— А я всё думал, когда кто-то из вас придёт ко мне? — спокойно говорит тот, и я не знаю, что говорить. — Астрид, ты дура? Вопрос времени, когда он придёт сюда, — сначала заявляет мой друг. — Зачем ты здесь? Зачем ещё и его притащила? — указывает на Глена.
— Пойдём с нами! Мы сможем сбежать! — двигаюсь к Адаму с протянутой рукой. Я уже так близко, что могу обнять. — Ты мне так дорог, Адам! Не уходи снова вот так! — на глаза выступают непрошенные слёзы.
— Хэй, дорогая, — он обнимает впервые за три года. — Пора стать мужчиной: уже два раза тебя бросил, теперь просто обязан дать тебе шанс.
В голове проскакивают мысли о том, что он хочет сделать:
— Не позволю тебе! Ты меня этим убьёшь!
— Нет, он убьёт меня, или я его. Зря трусил три года, все равно не смог от него сбежать.
Грохот в коридоре — он приближается. Первый приходит в себя Адам, отодвигает картину и за ней оказывается скрытая дверь.
— Глен, уводи Астрид! — уверенно говорит Адам.
— Я не оставлю тебя! — хватаюсь за его руку, но он с силой разжимает хватку.
— В этом ты ошибаешься! — с силой толкает нас, я успеваю заметить, как он достаёт пистолет из штанов. И Адам пропадает из моего поля зрения. Тяну руки к закрытой двери и уже хочу стучать в неё, чтобы он её открыл, но Глен хватает за руки и прижимает их к телу.
— Не надо! — шепчет на ухо.
Тишину нарушает голос, который не слышала два года (да и лучше бы и не слышала):
— Дружище! Ждал меня? — даже в простой фразе Питера появляются нотки превосходства.
— Нет, ты обещал не беспокоить. Я живу другой жизнью.
— Ой, ты тоже кое-что обещал, — начинает Питер. — Напомнить?
— Всё я помню!
— Нет, Адам, ты забыл. Давай не будем играть, и ты просто скажешь, где она. И я тебя не трону и даже приму обратно, если ты хочешь. Лучше тебя не найти, Квентин просто кретин по сравнению с тобой.
— Я не видел Астрид три года, ты не дал даже с ней попрощаться тогда.
— Врёшь! — кричит Питер.
По звукам кажется, что он надвигается на Адама. Хочу закричать, что я здесь, только не трогай больше никого. Но звуки не появляются изо рта. Трушу? Боюсь, что Питер опять запрёт меня? Или пострадает ещё и Глен? Мысленно прошу прощение у Адама, что не нашла силы спасти его, Глен тащит меня, и я следую за ним. И чем дальше, тем легче дышать. Я предала Адама! Адреналин в крови дарит ощущение свободы. И мы не уходим достаточно далеко, когда гремит выстрел. Он эхом повторяется в голове. И не знаю, чувствую вину или облегчение? Убит Питер или Адам?
Комментарий к Глава 7. Астрид Калхен. Совершенно секретно
Больше информации в группе:
https://vk.com/trigetnitsy
========== Глава 8. Тэйт Лефевр. Подарок судьбы ==========
Так редко пишут сообщения на телефон, что каждый раз передо мной всегда стоит вопрос: «Как на них реагировать?». Да, благодаря технологиям двадцать первого века, не страдаю от своего костыля, по крайней мере, не настолько, как было раньше. Могу пользоваться практически всем, чем и остальные. Для сообщений на телефоне установлена программа, которая прочитывает их. Но даже при этом условии можно по пальцам одной руки пересчитать тех, кто присылал личное сообщение после аварии, а не позвонил. Потому что они не считают, что могут это сделать, или стесняются. Стараюсь не думать лишний раз о том, чего я лишен. Хотя слова тоже переоценивают. Им никогда не передать интонации, настроения, они легко могут обмануть, в них нет оттенков. А разговоры — они настоящие. Тут обмануть сложно, а меня теперь ещё сложнее. На самом деле, слух может многое договорить за собеседника. Вот тут он остановился, длинная пауза, говорит выше или ниже обычного, слишком много смеётся, молчит или балаболит. Столько факторов, на которые теперь чаще обращаю внимание. При наличии зрения мозг получает больше информации и разнообразнее. С одной стороны, это охватывает больший спектр, но не каждый проводит анализ полученных данных, для многих — это просто атрибуты, способ получать удовольствие. Никто не видит настоящую ценность того, что даёт нам зрение. Это настоящий дар. Жизнь в целом настоящий дар.
Поэтому для меня такая неожиданность полученное сообщение при условии, что все члены семьи дома, а сессия даже не началась. Это событие вводит меня в прострацию, сидя на диване с любимыми. Такую традицию ввела ещё мама. Проводить время вместе. Раньше было весело, она что-то готовила, и потом обсуждали планы на жизнь или дела на год, или что-то ещё. Так много говорили и смеялись, теперь наш дом погрузился в молчание: не говорим громко и даже эмоций пытаемся избегать. Получилось само собой, как будто боимся разбудить призрак. А он-то не дремлет, шагает за нами. Следит за каждым движением, и постоянно страшно, что чуть улыбнись — предадим того человека, который связал нас. Как будто нам хорошо без неё. Как будто хорошо, что она ушла. А это неправда.
Жить дальше мы не начинаем. Не вместе, да и по отдельности тоже. Раньше это было нормально — раздавлены горем, то теперь нужна помощь. Срочная. Так больше не может продолжаться, это очень страшно. Страшно слышать, как моя маленькая сестра перекладывает старые фотографии в надежде — на подсознательном уровне — вспомнить маму, а у нее ничего не выходит. Отец тихо пьёт вечерами в своем кабинете и думает, что никто не знает. Старшая сестра пытается быть нам мамой, для каждого, и не справляется. Ей самой нужна опека и поддержка. Мы развалимся. Ещё чуть-чуть и всё.