Больше не могу сидеть с ними, да и меня подмывает узнать, кто и что написал. Поэтому тихо встаю с дивана и иду наверх. Скромно и медленно, как всегда, но дикое желание рвануть — останавливает своя неуверенность.
Захожу в комнату, щёлкаю замком двери, сажусь на кровать, снимаю блокировку с телефона, нажимаю на экран, и программа говорит:
— Одно новое сообщение, чтобы прочитать нажмите на левую кнопку, чтобы пропустить — на правую, — выбираю левую. И тишину нарушает:
— Йо-йо, чувачелло! — с трудом узнаю голос. — Что делаешь? А ты, наверно, мой номер не знаешь. Твой дал черноволосый денди. Ну, который на англичанина ещё похож. Я Ноа Моро, если вдруг не понял, — как вообще на такое реагировать? Мы же в жизни встречались… ну, один раз всего.
Секундная пауза пропадает:
— В общем, как насчет того, чтобы тусануть у меня клубом? Нужно же вместе время проводить, так? Или у тебя планы на вечер? Короче, смело их отменяй! Все уже согласились. Ты пиши-звони, а главное — не отказывайся. Могу заехать за тобой, мне не сложно, машину всё равно надо выгулять после ремонта, объездить новые колеса. Конец связи.
Елозя по кровати, не нахожу себе места. Так как вообще на это реагировать? Это какая-то ловушка, или он издевается? Над слепыми ещё смешно прикалываться? Или Ноа серьёзно? Если так подумать, то я уже не тусил почти сто лет. Не то, что с друзьями — вообще. Словно всегда такой поломанный был и неспособный на такие поступки. Те, друзья что были, никуда не звали после аварии, то ли боялись, то ли считали обузой.
Почему-то именно сейчас понимаю, как это надоело. Дом — изредка учеба — дом. А всё свободное время провожу или с семьей, или за чтением и музыкой. Конечно, не стремлюсь к пьяным дебошам и наркотикам, но что-то хоть изредка могло разбавить дни. Что-то, более подходящее к жизни. Всем нам надо что-то делать, новые увлечение, новые друзья. Просто жизненно необходимо осознание того, что жизнь не день сурка.
Может, я и долго шёл к этой мысли, и уже давно нужна была помощь, но не мозгоправов, а своя. Ведь не учимся мы на чужих ошибках, лучше запоминаем свои тумаки и синяки. Но ни один доктор не говорил, что могло бы быстрее натолкнуть на мысль, что я-то ещё жив. И пребываю в мире для живых, а не мёртвых. Всё это время я слышал только то, что не виноват и надо себя простить. Как это сделать? На лечение через счастье и радость, а не принятие боли, могут уйти годы. Пропуская через себя, её так трудно из себя потом вычерпать. Тут не то, что ковш не поможет, и насос будет бесполезен.
Однажды утром скажу себе, что простил себя, а пока что только могу встать на этот путь. И именно для этого так необходимо сделать что-то такое, на что не решался все эти долгие годы.
Встаю с кровати, чтобы сказать сестре: сегодня меня дома не будет. Хотелось бы мне посмотреть на её лицо, усмехаюсь одной только мысли об этом. Да она точно подумает, что я шучу или издеваюсь над ней. Выхожу из комнаты, слышу звуки из кабинета отца, тихий диалог кого-то. Предполагаю, это Делия и отец, они уже не единожды ведут такие разговоры, которые так хочется стереть из своей памяти.
Подхожу ближе к двери, здесь голоса слышатся отчетливее, и могу спокойно разобрать всё, что будет сказано. Никак не заставить себя постучать или уйти и вернуться после их разговора:
— Я не в состоянии! — шепчет Делия. — Грустно, что он себя гробит… Он же был её любимчиком, а теперь не старается. И что нам делать? Просто руки опускаются, — прям представляю, как у Делии поникают плечи и вся она, как раньше, становится такой маленькой и хрупкой. Эти метаморфозы с сестрой всегда удивляли.
— Тихо, тш-ш. Все наладится, поверь своему старику, который уже прожил достаточно длинную жизнь. Всему нужно время, а вам, молодежи, почему-то больше, чем нам. Мы уже не так драматизируем. Может, тебе стоит слезь с Тэйта, и он справится со своими чувствами и проблемами?
— Я знаю его лучше, чем он! — на повышенных тонах отвечает Делия.
— С чего ты так решила? — серьезно и по-отцовски говорит папа, и именно в этот момент я захожу в комнату не в силах терпеть.
— Да с того! Так сильно его люблю, что просто не могу смотреть на то, что он делает со своей жизнью, — Делия всхлипывает в жилетку отца.
— Ничего противозаконного с ней не делаю.
Делия, наверняка, как ошпаренная отскакивает от отца и становится рядом. Предполагаю по издаваемым звукам одежды и ног.
— Подслушивал? — резко спрашивает она, но на меня не смотрит — звук идёт в сторону. Представляю, как сестра зло и резко стирает слезы с розовых щек.
— Делия, да весь дом мог слышать, я всё-таки слепой, а не глухой, — такие фразы до сих пор на неё имеют действие. — А вообще зашёл сказать то, что сегодня меня дома не будет: еду к друзьям по клубу.
— Куда-куда ты собрался? — их удивление чувствуется в воздухе, но отец хотя бы молча сносит это. — Вообще в своём уме? Ты их знаешь… Неделю? Никуда ты не поедешь! — продолжает сестра.
— Но это лучше, чем проводить вечера в доме, где вы избегаете любого звука, боясь разбудить призрак матери. Она не спит — мы её похоронили. Мама бы явно этого не одобрила.
— Следи за своим языком! — чётко и зло проговаривает каждое слово сестра. — Папа, а ты что скажешь?
— Не собираюсь вставать на чью-то сторону, хватает этого и в суде, — сухо отвечает отец, наверняка, потому что напомнил о маме. — Может, стоит всё же послушать сестру? Ты их действительно не знаешь.
Обуревают чувства, просто не хватает слов, чтобы что-то сказать в ответ. Как будто злость закрыла важную дырку, и никак не могу эту пробку вытащить. Поэтому молча выхожу из кабинета, хлопая дверью, как пятилетний ребенок, надо найти выход чувствам, а разрушение — хороший вариант.
Захожу в свою комнату и, прислонившись спиной к двери, сползаю на пол. Стучу затылком несколько раз по дереву — ощущения, которые приведут в равновесие. Больше не хочу копить негатив в себе, становится легче, пульсирующая боль в затылке успокаивает. Она говорит, что я жив и не отравляю себе организм накоплением отрицательных впечатлений. Хотя понимаю, что обида есть и никуда не денется. Не могу понять Делию, да и, если честно, сегодня не собираюсь пытаться.
Мне надоело плясать под чью-то дудку, не спорил с ней всё это время, потому что казалось, она убивается больше всех, да и на неё столько всего свалилось. Но сегодня центром вселенной всё-таки буду я. Старые привычки бунтаря дают о себе знать. Мысленно прошу сил у мамы, она бы меня поняла, провела бы по длинным волосам в прошлом, взлохматив их, и улыбнулась как будто говорит: «Дерзай». Она всегда принимала таким, какой есть. Даже в тот день.
Достаю телефон из кармана штанов, произношу для программы команду, и она набирает номер. На другом конце не сразу отвечают, но я сразу прерываю Ноа, думаю, что если не скажу первый, потом не будет шанса и смелости для такого шага.
— Заберёшь из дома? — не пойму, как звучит это предложение: вопросительно или требовательно.
— И тебе добрый день, чувак, — смеётся в трубку Ноа. — Так понимаю, что родаки тебя не отпустили, верно?
Молчу.
— Да ладно, Рапунцель, и не таких спасали. Мы тут даже с ребятами поспорили, приедешь или нет. Я ставил на то, что согласишься и выиграл двадцать баксов. Ты моя счастливая звездочка сегодня, — тепло говорит Моро.
Должно разозлить то, что они спорили, приеду или нет. Но почему-то не кажется обидным, поэтому просто откидываюсь на кровать и расслабляюсь.
— Эй, только не обижайся. Куда и когда заехать-то? — спрашивает Ноа.
— В десять, как раз смогу проскочить, когда все лягут, — и называю домашний адрес.
— Хорошо, понял. Надеюсь, что из-за тебя меня не объявят в розыск по всему штату.
— Как знать.
Он смеётся и смеётся так, как должны это делать настоящие друзья. Может, это не такая уж и смешная шутка, но отклик от Ноа идёт от всей души.
— А ты забавный, — и прежде чем отключиться, добавляет. — Пижаму не забудь.
Настроение мгновенно улучшается. Вот такая простая должна быть жизнь: сложности с родителями, друзья, запреты и вылазки на свой страх и риск. Это кажется таким… нормальным. Не эти заседания в столовой, гостиной или кухне под шелест газеты и молчание. Хочу снова жить и думать, что ещё не все двери закрыты. Шепчу в пустоту:
— Я долго тебя оплакивал, мама. Пожалуйста, не сердись. Тебя никто не заменит, но… Так много «но» существует! — хочется самому заплакать. В очередной раз. Но сейчас у меня ощущение, что я поступаю правильно.
Достаю рюкзак из ящика, чтобы собрать вещи. Не знаю, что надеть и взять с собой. Как сейчас все одеваются? У меня не гигантский гардероб, но есть из чего выбрать. Рубашка или поло? Брюки или джинсы? Выбираю светло-голубые брюки и красное поло и коричневые ботинки. Наверх кожаную куртку того же цвета.
Положив одежду и взяв сменную, кинув ещё пижаму и принадлежности для ванны, ложусь на кровать послушать музыку или аудиокниги. Улыбка не сходит с лица, так сильно предвкушаю то, что сегодня будет. Это и пугает, и заставляет стонать от того, что надо так долго ждать. Уже не помню, чего бы мог так ждать с таким нетерпением. Почему-то внутри есть уверенность, ребята не ради шутки это делают, и, возможно, жизнь меняется. Всё-таки надо отдать Делии должное, она кое в чём помогла. Без неё бы я никогда не нашел этих людей.
По вибрации пола понимаю, кто-то приближается. Тихо останавливается у двери, аккуратно нажимает на ручку, но она возвращается в исходное положение. Жду, вот сейчас уже постучат, и ничего больше не происходит. Шаги тихо удаляются. Хочется открыть дверь и поговорить с тем, кто бы это ни был: сестра или отец. И несмотря на чувства и привязанность к своей семье, я не делаю этого. Почему? Не могу себе это объяснить, может, я хочу, чтобы и им было так же больно. Ведь именно такая печаль позволяет или полюбить сильнее, или разлюбить. Надеюсь, что это будет всем нам во благо.
Отключаюсь на какое-то время и просыпаюсь с мыслью, что всё проспал, Ноа уже приезжал и не забрал или не приезжал вовсе. Проверяю время — на часах 21:50, а на телефоне ни одного уведомления. Закидываю на плечо рюкзак и подхожу к двери, прикладываю ухо. Ни звука. Невесомо кладу ладонь на ручку, щёлкаю замком и отворяю дверь. Проскальзываю за неё, останавливаюсь. Жду — никакого движения в доме. И в тот момент, когда тихо спускаюсь по лестнице, к дому подъезжает машина и она замедляет ход. В салоне громко играет музыка, тишину нарушает громкий голос:
— Рапунцель, спусти свои волосы!
Дом пробуждается от оцепенения. Спускаюсь с лестницы, не скатываясь кубарем вниз только чудом. Пролетаю коридор и, ничего не сбив, врезаюсь во входную дверь, не рассчитав расстояние. Сейчас приходится думать быстрее, чем всегда: вспоминать шаги и рассчитывать на то, что двигаться быстрее очень сложно. Отодвигаю щеколду и захлопываю за собой дверь, бегу по дорожке от дома до калитки. Шуршит гравий под ногами.
Почему-то я верю, что не упаду и не споткнусь о… да обо что угодно. Наверно, просто надеюсь на свою мышечную память, ведь уже прошло восемь лет, как со мной случилось несчастье. Как это ещё можно назвать? Случилась жизнь, это всё не случайность. Я должен был уже запомнить внутренний двор, весь дом и ближайшие окрестности. Это же моя территория, я её знаю.
Бегу дальше, музыка становится громче, видимо, Ноа открывает окно и говорит:
— Давай живее, вообще-то ждать полчаса не буду.
Я готов его убить. Все друзья так должны поступать, или я что-то уже позабыл? Пробегаю ещё немного прежде, чем распахивается дверь и Делия истошно кричит:
— Возвращайся! Не смей так со мной поступать, — внутри всё переворачивается. Её голос преображается в знакомый каждой клеточке. Голос мамы. Мёртвой мамы, и именно поэтому двигаюсь вперёд, а никак ни назад. К прошлому. Меня подбадривает другой голос:
— Беги, Форрест, беги, — кричит Сафаа. Младшая сестра вопит, чтобы её отпустили, наверняка, Делия больно вцепилась сестре в руку или в волосы. Она отыграется на ней. Мне очень жаль, но против своих интересов не пойду.
Бегу дальше, совсем забываю, что могу врезаться в машину, слишком отвлекся от подсчёта, сколько пробежал. И в этот самый момент утыкаюсь лицом в чью-то грудь. Понимаю, что мужскую. И тут я срываюсь, это слишком сильно встряхивает размерную жизнь. Все давшие швы внутри расходятся, и наружу выскакивает что-то, чему не могу дать определение.
— Какого чёрта? Что ты вообще творишь? — сжимаю его руки выше локтей. — Эффектное появление?
Моро усмехается на эмоциональный порыв:
— А как иначе? По-другому я не умею, актеру нужны свои зрители.
Разворачивает и помогает сесть в машину, я думаю над его словами. Про актеров, про наш мир, про то, кто мы в нём и на какой сцене выступаем. Порой кажется, что я в кукольном мире, даже марионеточном, и вдруг дали шанс выйти на главную сцену, и я в ней не последнее лицо. Но как теперь себя вести?
Машина вибрирует, Ноа плюхается рядом на водительское место. В моё окно кто-то колотит, наверняка, наверняка сестра, чувствую, как напрягается Моро, и его можно понять. Это какой-то театр, а не простая пижамная вечеринка.
— Если ты сейчас же не выйдешь, я… — даже не поворачиваю на сестру голову, настолько становится стыдно. И не могу отличить стыд за себя, от стыда за нее. За что брать ответственность, а что не входит в круг моей компетенции?
Ноа намеренно громко произносит.
— Сестра у тебя огонь, настоящий Халк. Только ему пофиг крушить тачку за десять миллионов.
Стук прекращается, даже как будто отступает от машины, а меня впереди ждёт неизвестность. В конце концов, я мог ошибаться со своим решением.
— Правда стоит десять миллионов?
— Нет, конечно. Я нищеброд что ли на таких ездить?
Поворачиваю голову в его сторону, а Ноа смеётся.
— Ты святая наивность! Эти выражения бесценны, у вас это, видимо, семейное. Миссис Лефевр, я верну его в целости и сохранности утром.
— Ах ты, маленькая белая шваль… — надрывается сестра, и мы стартуем под удары ее рук по стеклу и корпусу машины.
Быстро удаляемся от дома.
— Не подумал бы, что твоя семья такая «культурная».
— Сам вот только узнал, — я ведь действительно: ну никак не мог подумать о том, что сестра знает такие слова. В кармане вибрирует телефон. Раз за разом. Не нужно быть ясновидящим, чтобы понять, это сестра или отец.
— Как я понимаю, отвечать ты не собираешься.
Ловлю себя на мысли, что хотел бы знать, как выглядит Ноа. Как выглядят они все. В машине раздаётся мелодия другого телефона, Ноа говорит:
— Не подашь? — иногда его предложения вводят в ступор, он или не отдает себе отчёт, что не я вижу или не считает, что могу не справиться. — Там, сзади, слева, — продолжает он.
Отстёгиваю ремень безопасности, медленно пролезаю между сиденьями и шарю руками по кожаной обивке. Наконец, попадается в руки заветный прямоугольник и возвращаюсь на своё место, даже свечусь от удовольствия. Так не хватает, чтобы ко мне относились как к обычному человеку. Хотя бы в таких мелочах. Аккуратно протягиваю телефон в сторону Ноа.
Ничего не происходит. Был уверен, что он позвонит, но вместо этого молчит уже какое-то время, и не знаю, что думать. Ведь он за рулем, я в надежде, что он там не книги читает, и мы не разобьёмся. Становится некомфортно из-за тишины.
— Бро, походу, мы сделаем небольшой крюк, — грустным тоном произносит Ноа.
— Всё… — не успеваю договорить.
— Да. Всё в порядке, думал, что дорожные приключения сегодня почти закончились.
— И куда же направляемся? — интерес выше опасности.
— В бар за Ронаном.
Не знаю, что отвечать. И Ноа, видимо, тоже. Продолжает ехать молча, сообщения на телефон приходят всё реже и реже, пока Ноа не выходит из задумчивости и включает радио.
— Надеюсь, ты не против, — говорит Моро, увеличивая громкость и мягко напевая, наверняка любимые песни. Музыка лечит и молчание тоже. Уже ощущаю, как энергетика меняется. И не замечая за собой, тоже подпеваю строчкам. Всё громче и громче, чувствую смелость.