Вообще, отношения этих двоих ставили Инну иногда в тупик. Они могли орать друг на друга, но уже через минуту Алька жаловалась брату на придирчивую клиентку, и тот ей искренне сочувствовал. Он мог сколько угодно ворчать по поводу замотанных в полотенце волос и клясться, что завтра уж точно ни за что не возьмется ее причесывать, а утром как ни в чем не бывало крутился вокруг сестры с расческой. Она укрывала парня пледом и подкладывала подушку, если его успевал сморить сон «в антисанитарных условиях».
А еще они совершенно не походили друг на друга. Алька была малышкой в сто пятьдесят пять сантиметров, с кукольным телосложением, осиной талией и детскими ступнями. Она красила волосы и брови в цвет горького шоколада, а глаза были удивительного синего оттенка. Даже без макияжа девушка смотрелась прекрасно. В отличие от брата, она практически не пользовалась никакими средствами по уходу за своей внешностью.
Вадим был смуглым, высоким красавцем. Инна никогда не судила по внешности о характере человека, но здесь… Рост, осанка, взгляд и даже поворот головы демонстрировали превосходство стилиста над остальными. Во всей фигуре ощущалась порода. Голубая кровь. Белая кость. Он словно стоял надо всеми, хотя никогда не хвалился навыками, не кичился достатком, но было в нем что-то неуловимое, необъяснимое… Говорил вкрадчиво, спокойно, и этот голос Инне казался очень знакомым. Но как девушка ни старалась, не могла вспомнить, где могла его слышать. А самым удивительным во внешности Романова были глаза. Два угля словно прожигали насквозь. Они будто заглядывали в душу, а если Вадим начинал злиться, то угли превращались в две черные дыры – затягивали и заглатывали свою жертву целиком. Сопротивление было бесполезным. Инна на себе ощутила магию этого взгляда, и даже поймала себя на мысли: вот если бы он так посмотрел на нее там в машине и она бы рассмотрела это взгляд, вряд ли согласилась бы на помощь. Она порой терялась перед стилистом, покоряюсь его необъяснимому превосходству. Так травоядное трусит перед хищником.
И было еще кое-что, что удивило беглянку. Вадим ухаживал за собой. Инну это поразило. У отца был крем для бритья и после, да туалетная вода. У Бориса то же самое. А здесь парень пользовался специальным гелем для умывания, при этом один был дневным, другой – ночным. Но апофеозом пестования самого себя был уход за руками! Три различных скраба, несколько масок, штук пять кремов и в довершении – хлопчатобумажные перчатки на ночь! Зато шампунь, кондиционер и гель для душа в единственном экземпляре. При всём разнообразии языков, что Инне были известны, этикетки она так и не смогла прочитать. Из короткой надписи на флаконах было ясно лишь, что производитель данных моющих средств Италия. У Альки предметы ухода за собой были той же фирмы.
В среду поздно вечером Вадим, наконец-то, взялся за Инну. Девушка посмотрела на серое от усталости лицо парня, но говорить ничего не стала. Она не успела опомниться, как он уже развел краску и уже через мгновенье выписывал круги перед ней. Еще через минуту она вдруг стала почесывать нос, а еще через две чихать.
– Что с вами? Простыли? – поинтересовался Вадим.
– У меня аллергия на химические запахи, – призналась Инна, гнусавя.
– Странно, а реакции на кожу нет, – пробормотал он, вновь заглянув ей за ухо, где делал тест на аллергическую реакцию.
– Не обращайте внимания! Я же понимаю, что это необходимо, – ответила она, шмыгнув носом. – Вы ведь тоже аллергик.
– С чего вы взяли?
– У вас гель для душа, да и шампунь без запаха.
– А вы зачем нюхали? Токсикоманка или, может, клептоманка? Страсть к чужим вещам?
Инна закрутила головой от возмущения.
– Тпру! – тут же рявкнул Вадим.
– А что вы задираете? Я сослепу всё просмотрела. Вдруг у вас в ванной шампунь против блох стоит? Знаете, как тяжко его потом с волос смывать?
– Шампунь против блох? У нас нет ни кошки, ни собаки. Хотя может Алька им бы пользовалась? Она иногда так кричит, словно тявкает. А вам что и смывать его доводилось?
– Вот вам весело, а я потом четыре часа волосы расчесывала! С тех пор всегда читаю, что на тюбике написано.
– Странно, а вот у кошек после мытья таким шампунем, шерстка становится гладкой и блестящей.
– Не все кошки любят воду.
– Наш Базилио очень любил. Ему было семнадцать лет, когда он умер, – вдруг сказал парень, – Алька две недели после этого плакала. Даже в институт не ходила.
– Она учится? Где?
– На факультете гостиничного и ресторанного бизнеса. Вот только с английским, да и другими языками беда. Нет никаких способностей. Поднимите голову. Жуть какая! Сейчас я вам воды и салфеток принесу.
Инна сидела, обливаясь слезами и ежесекундно шмыгая покрасневшим носом. Такого он никогда не видел, и, честно сказать, переполошился.
– Слушайте, а отек Квинке не случится? Выглядите кошмарно. Будто над кастрюлей с нарезанным луком сидите. Как вы себя чувствуете?
– Как будто сижу над кастрюлей с нарезанным луком. Хватит разговаривать, давайте уже занимайтесь делом, – пробубнила она. Но Вадим опять вышел из комнаты.
Вернулся со стаканом воды и сунул ей в руки таблетку.
– Выпейте, это супрастин. Вам станет лучше.
– Это точно, после супрастина спать буду опять сутки. Да ладно вам! Давайте сюда таблетку. Что вы, ей Богу, всполошились?!
Он внимательно вглядывался в ее опухшее от слез лицо и не знал, что делать дальше. Стоял рядом с ней, держа краску в одной руке, кисточку в другой, а желание было поскорее смыть с несчастной жертвы всю эту химию.
– Вадим, я не умру! Только в вашей власти сократить по времени мои мучения, смилуйтесь!
Так быстро он еще ни разу в жизни не красил. Она шмыгала носом и молча терпела.
– Так вот почему вы никогда не красили волосы! – сказал он, чтобы немного отвлечь ее. – Слушайте, а через две недели вас ожидает химическая завивка. Переживете?
– Если сегодня не умру, – был гнусавый ответ.
Хлопнула входная дверь. Алька что-то напевая под нос, вошла в гостиную. Сегодня Эммануил Маркович опять неважно себя чувствовал, и девушка ходила поставить укол. Она еще три года назад научилась делать уколы, когда выхаживала брата, подхватившего пневмонию. Воспаление легких он заработал по дурости. Поспорил с ребятами из салона, что ему ничего не будет, даже если зимой залезет в Неву. Сколько поставил на кон, он так и не признался. Алька на тот момент училась в одиннадцатом классе. Когда брат свалился с температурой, она плакала и уговаривала его лечь в больницу. Он не мог себе представить, что она останется дома одна, девушка же боялась вовсе лишиться брата. Вот тогда и научилась делать уколы, ставить банки и правильно проводить ингаляции.
– О Господи! – воскликнула Аля, увидев Инну. – Что это такое? Ты ее что, до слез довел?
– Алька!
– Да, он сказал, что я толстая дылда! – вдруг сказала гостья.
– Вадим!
– Что? – возмутился парень, глядя на свою клиентку, которая, обливаясь слезами, сидела перед ним.
– А еще, что я очкастый альбинос! – подначила Инна, гнусавя.
– Что? – уже хором вопрошали родственники.
– Ты что? Правда такое сказал? – накинулась на брата сестра.
– Я? За кого ты меня принимаешь? Издеваешься?
– За кого? За изверга, – ответила Инна и чихнула. – Сколько ждать теперь?
Вадим глубоко вздохнул.
– Пять лет! – буркнул он и ушел в ванную мыть кисть.
Алька проследила за ним взглядом.
– Это что было?
Инна чихнула и с шумом высморкалась.
– Месть! – ответила она. – Это за то, что он представил меня своей девушкой, не спросив.
– Ну, ладно, я бай-бай, – сказала Аля.
Через полчаса она чуть не упала с кровати из-за раздавшегося крика. Вылетев из комнаты, она едва не переломала себе ноги в прихожей, споткнувшись о ведро с краской. Припрыгивая на одной ноге, добралась до ванной и дернула на себя дверь.
– Что случилось?
Брат посмотрел на нее уставшими глазами и, ничего не сказав, вышел.
– Что такое?
Но он так же молча закрыл за собой дверь своей комнаты.
А перед зеркалом, понурив голову, опираясь руками на раковину, стояла Инна.
– Инн, – позвала ее малышка.
Девушка шмыгнула разбухшим носом и повернулась к ней лицом.
– Смотри, что твой брат со мной сделал, – сказала она и стянула с головы полотенце. По плечам рассыпались золотисто-каштановые волосы. – Как можно исчезнуть с такими волосами? Как можно стать незаметной, если я теперь буду видна издалека? С таким результатом можно было бы сразу выкрасить в рыжий.
– Офигеть! – выдохнула Алька. – Красотища какая!
Инна посмотрела на нее и тяжело вздохнула, забросив полотенце на дверь. Аля еще что-то говорила, но девушка даже не прислушивалась. Нос ужасно болел, из глаз только что перестали литься слезы. Она так намучилась, а ради чего? Ради того, чтобы увидеть эту «красотищу». У нее с рождения были светло-русые волосы, а теперь они золотистые. Инне и в голову не приходило, как может преобразить и словно раскрасить лишь цвет волос. Глаза теперь казались более глубокими и большими. Кожа словно светилась изнутри. И это только после простого окрашивания.
– Красотища, – пробормотала она, – вот только незаметной стать будет трудно. Да, еще с моим-то ростом. Ладно, через две недели перекрасим, и дело с концом.
Она долго не могла уснуть. От волос приятно пахло бальзамом, и в свете белых ночей они блестели на подушке. Когда Вадим выключил фен и подвел ее к зеркалу, увидев себя, она не удержалась от крика. У нее даже не было слов, чтоб что-то сказать своему спасителю. Лицо было опухшим, да и нос болел немилосердно, но даже так она выглядела… удивительно. Словно и не она вовсе.
Вот уже четыре дня она не выходит за порог квартиры. Готовит ужин для людей, у которых живет на правах квартирантки. Алька всё съедает до крошки, даже умудряется стащить у брата пару кусков из тарелки. Он делает вид, что не замечает этого. С Инной он почти не говорит. Да и с сестрой перебрасывается лишь парой фраз и всё. К вечеру у него почти всегда разряжена батарея на мобильнике, и Алька ставит его на зарядку, словно выполняя ежевечерний ритуал.
Сегодня Вадим выглядел очень уставшим. Когда Инна встала, его уже не было дома. А часы в гостиной пробили лишь восемь. Алька работала во вторую смену, поэтому еще спала.
Квартира большая, просторная, пятикомнатная. Не просто квартира, а великолепие старого фонда. Два санузла: один совмещенный недалеко от кухни-столовой. Второй в глубине квартиры между спальнями. Самая маленькая из пяти комнат – вытянутый пенал площадью двенадцать метров. В гостиной можно было давать бал. Залитая светом комната – на Невский проспект смотрели три больших окна – поражала размером, лепниной на потолке и облагороженным камином. Кухня-столовая, два окна которой тоже выходили на Невский, уступала гостиной размером. В холле можно было бы гонять футбол, но сейчас квартира больше напоминала хаотичный склад стройматериалов. Обозрев это изобилие, Инна пришла к выводу, что ремонт делать будут капитальный: в гостиной друг на друге лежали радиаторы в упаковке. Да и судя по гардеробу родственничков, создавалось ощущение, что живут они весьма и весьма небедно. Вот только несколько вещей не давали покоя их гостье.
Помимо двух комнат, в доме уже были завершены ремонтные работы в санузлах. В первом, отделанном под мрамор, стояла большая ванна, а напротив – душевая кабина. Причем одна из дорогих, с разными насадками для водного массажа. Ближе к двери – две раковины с высоким зеркалом над ними. Напротив раковин унитаз. Первый раз увидев зеркало напротив унитаза, Инна усмехнулась. Она опустила крышку и присела. Но даже с ее ростом не смогла увидеть свое отражение. Хозяин всё продумал.
Туалет у спален от пола до потолка был выложен черной плиткой. Потолок – глянцевый, с подсветкой, и тоже черный. А унитаз, как и маленькая раковина в углу, белый. Над ним, чуть выше сливного бочка, картина в белой раме. Эта картина в первый раз даже напугала Инну. На темном фоне перед зеркалом женщина. У нее гладко зачесаны волосы, а иссиня-черное платье с глухим воротом спускается до пола. Лицо из-за этого кажется необычайно белым, как у призрака. Глубокие глаза бездушны. Отражение в зеркале вообще не разобрать. Словно художнику было лень его прорисовывать. Просто светлое пятно и всё. Но самое ужасное на этой картине – руки. Словно две сухие птичьи лапки с длинными костлявыми пальцами. Они лежат одна на другой, и создается впечатление, что это не руки вовсе, а костлявый веер. Жуть, одним словом, а не картина. Называлась же это произведение искусства «Печаль». Благо, что в первый раз Инна не смогла рассмотреть все нюансы, и тогда ее просто удивило наличие картины в таком месте. Никогда до этого она не встречала домов, где в туалете висели бы полотна живописи.
А вчера обнаружился в квартире рояль. Именно об него она ушибла локоть, когда упала, проспав сутки. Он был заставлен коробками с посудой из кухни, завален какими-то журналами, папками, даже люстра покоилась сверху на закрытой крышке. Инне удалось докопаться до клавиш и открыть инструмент. От удивления она чуть не села на пол.
Перед ней был не просто рояль. Если верить гравировке, это был старинный инструмент, насчитывающий более ста лет! Большее же потрясение было от того, что он был настроен. Звук получился чистый и словно прохладный, свежий, как осеннее утро на террасе. Почему этот чудесный рояль стоял зачехленным в углу? Кто на нем играет или, может, играл, ведь Вадим ей уже сказал, что ни он, ни Аля не имеют никакого отношения ни к искусству, ни к науке. Чей же он?
Конечно, бабушка – оперная певица – могла им пользоваться, но ее уже много лет нет, больше десяти, как поняла Инна. Любой музыкальный инструмент требует ухода и заботы. За десять лет бездействия вряд ли рояль сумел бы сохранить такую настройку. Что-то здесь нечисто. Может Вадим или его сестра время от времени поигрывают на нем? Ведь не все, кто окончил музыкальную школу, обязаны стать профессиональными музыкантами. Вот только эти двое так заняты, что трудно себе представить, что кто-то из них садится за инструмент.
Девушка, провертевшись полночи, пошла на кухню выпить воды. Она успела выучить обстановку в доме, да и небо уже светлело. Но, выйдя в прихожую, остановилась. Дверь в кухню была закрыта, но сквозь рифлёное стекло было видно – там кто-то сидел, положив ноги на стул. Светился огонек сигареты, в стакане катались кубики льда. В открытое окно доносился приглушенный ночной говор проспекта. Зажужжала вибрация мобильника, огонек метнулся в сторону, экран осветил на краткий миг лицо своего хозяина. Вадим провел пальцем по сенсорной панели и положил телефон на стол. Но тот, жужжа, опять поехал по поверхности стола. Парень затянулся и даже не посмотрел на сотовый, отхлебнув из стакана. Он откинулся на спину, запрокинув голову назад. Телефон всё так же скользил по столу, окрашивая комнату в голубоватый цвет. В конце концов, он надоел своему хозяину, тот дотянулся до него. Подхватил одной рукой, второй раздавил сигарету в пепельнице и вновь провел пальцем. Мобильник вжикнул в последний раз, и экран погас. Вадим вновь принял ту же позу.
Что-то в его поведении насторожило девушку. И это была даже не сигарета, хотя, как заявила Алька в первый день, в доме никто не курил, и не звук кубиков в стакане. На часах два ночи. Кто мог так поздно и так настойчиво названивать Вадиму? Инна на цыпочках вернулась в свою комнату.
В зеркальных дверцах встроенного шкафа отражалось подсвеченное сиреневой дымкой ночное небо. Больше всего на свете Инна любила это высокое Питерское небо. Она обожала белые ночи, и считала, что плата за них чернильными зимними ранними сумерками, не так уж велика. Два года назад со своим другом она ездила на Новый год в северную Норвегию и там увидела полярное сияние. Сердце замирало от красоты и ощущения свершавшегося чуда. Эх, если бы в Питере хоть пару раз за темную зиму небо окрашивалось такими всполохами, то город стал бы еще прекраснее!