– Послушайте, я не причем…
– Трупное окоченение, – полицейский взял подростка за шею. – Оно наступает через шесть часов и кончается через два дня. Значит, он мертв уже несколько часов.
– Да, да… И я том же…
– Тогда откуда он здесь. На шее гематома, вероятно, его душили. Потом посадили в гребанную позу «лотоса». Это не убийца выходит, а скульптор-маньяк. Скульптор? А ведь что-то подобное мне попадалось недавно.
– Офицер… – подал голос Сергей.
– Или это было в каком-то сериале? Ганибал или Декстер? Или в книге? Точно в «Красном драконе»! Там маньяк создавал из своих жертв целые скульптурные композиции!
– Офицер, наручники… – застонал Сергей.
– Да, достал уже… Нытик!
Полицейский подошел. Щелкнул механизм и руки оказались на свободе. Сергей с наслаждением погрузил их в снег, чувствуя, как отступает невыносимая боль.
– Капитан Рустам Шигабутдинов, – представился мент.
– Это твоя? – спросил он, показывая на лежащий на крыше автомобиль. – Рассказывай, что произошло
– Да ничего. Ехал отвлекся в последний момент заметил этого жмурика на дороге. Попытался объехать, цапнул обочину вероятно, занесло.
– На дороге был только он? Труп? Никого больше?
– Нет.
– Мертвецы сами по себе разгуливать еще не научились. А парень мертв уже несколько часов и за это время сам не смог бы ни при каких обстоятельствах добраться до дороги и усесться на белой полосе, распевая песню группы Зоопарк.
– Согласен…
– Здесь умереть он никак не мог. Движение не частое конечно с утра, но не на столько же. Кто-нибудь бы с ним обязательно столкнулся.
– Значит, его…
– Правильно, его сюда притащили. Можно бы было предположить, что убийца перетаскивал труп, чтобы укрыть в более безопасном для себя месте. Например, чтобы утопить его в реке? Вполне себе вариант. Нашли бы тогда то, что от него осталось уже по весне где-нибудь в Саратове. Но… Парень сидит, как какой-нибудь йог доморощенный. На предплечье синяк, на шее следы удушения. Полагаю он, конечно, сопротивлялся, значит в эту странную позу его посадил убийца. Если он хотел избавиться от трупа, то, к чему такие сложности. Выходит, это что? Это сигнал. Послание. Вот что. Точно, как в сраном триллере о маньяках.
Рустам снял висящую на поясе рацию.
– Говорит Шигабутдинов, центральный?
В ответ донеслось шипение и далекое потрескивание. Полицейский обошёл мертвеца, спустился по насыпи изучая поверхность снежного наста.
– Шигабутдинов центральному у нас тут двухсотый. Можете кого-то отправить? Похоже в сонном Тиховодске завелся свой Ганнибал Лектер.
Все то же потрескивание.
– Центральный вы там спите все что ли?
Полицейский сделал несколько снимков обочины со следами протекторов на камеру смартфона и попытался позвонить с него.
– Черт! Что за связь у нас. Пара километров от города и все: двадцать первый век заканчивается, привет восемнадцатый. Попробую связаться из машины, может в рации аккумулятор разрядился. Ты стой здесь, ты мне еще понадобишься.
Сергей проводил взглядом полицейского и опять подошел к мальчику.
На шее того действительно был изогнутый рубец и кровоподтек. Щеки, которые раньше казались румяными, теперь выглядели совсем не здорового желтоватого оттенка. Застывшие на бровях и носу снежинки однозначно свидетельствовали о том, что тело совершенно остыло.
– Ничего не трогай, – крикнул ему Шигабутдинов высунувшись из открытого окна.
Губы мертвеца были растянуты в неестественной ухмылке. Разве он ухмылялся раньше, когда Сергей выбрался на дорогу и подошел к нему? Сергей помнил только бледное лицо и соплю, застывшую под носом подростка. Он практически сразу отвел взгляд от его лица, потому что оно показалось ему похожим…
(У него всю жизнь с мозгами были проблемы. Он не был борцом. И издевались мы над ним не потому, что он был педиком, а потому что он был лузером. Его внешний вид кричал окружающим: "Пните меня! Я неудачник! Я ошибка природы и должен умереть!")
… на лицо Виталика.
Злобно хлопнув дверью, полицейский выбрался из машины.
– Нет связи. Не пойму, что такое. В эфире тишина. Будто вымерли все. Мобильный тоже не пашет. По всем номерам или сбрасывает, или пишет «сеть недоступна». Мы не проспали случайно конец света?
– Вроде нет.
– У тебя есть сотовый?
– Да.
– Попробуй позвонить куда-нибудь.
Сергей послушно вынул из кармана свой старый «айфон» с поцарапанной задней крышкой и попробовал позвонить домой. Гудков ждать не пришлось, практически сразу раздалась частая дробь.
– Частые и короткие?
– Да. Будто сброшен вызов.
– У меня такая же ерунда причем по всем номерам. Впереди вывеска видишь? Это отворотка в парк-отель «Спас» и деревню Спасское там должен быть стационарный телефон. Предлагаю погрузить труп ко мне в багажник и добраться до туда. Там ты дашь мне письменные показания, а я постараюсь вызвать специалистов.
– А моя машина…
– Ну и вызовем тебе эвакуатор.
Сфотографировав мертвеца, полицейский склонился над ним.
– Тебе надо помочь мне его поднять. Я беру за плечи, ты подхватываешь за ноги и будь готов к тому, что вероятно перед смертью мальчишка не раз обделался.
В этот момент глаза подростка сдвинулись, он посмотрел на Сергея и губы растянулись в еще более широкой ухмылке.
– Что за! – Шигабутдинов отпрыгнул от трупа.
– Он жив?! – закричал Сергей. – Он что жив?
Полицейский пощелкал пальцами перед носом мертвеца, но тот, как и положено трупам, снова ни на что не реагировал и не двигался.
– Такое бывает, – произнес Рустам, но не столько объясняя Сергею, сколько успокаивая самого себя. – Никакой мистики. Просто посмертные сокращения и расслабления мышц. Это происходит неравномерно поэтому могут возникать такие спонтанные движения. Не бойся хватай ноги, как только я его наклоню.
Труп оказался на удивление легким. Они убрали его в багажник патрульного «форда» предварительно обернув полупрозрачной пленкой.
– Почему было не оставить его здесь, – спросил Сергей, забираясь в салон автомобиля.
– Не положено, – бросил полицейский, запустив двигатель. – Во-первых он мешает движению. Во-вторых, его могут покусать собаки из ближайших деревень, а это создаст затруднения экспертам. Я должен обеспечить сохранность тела и вызвать специалистов.
Форд неспеша свернул с основной дороги под указатель с надписью «Парк-отель Спас 1км».
Глава 3. 15 часов 10 минут
1
Подростком настолько же сильно, как свою мать Настя ненавидела только песни Юрия Антонова. Особенно девушку бесила та из них, что называлась ее именем. Чуть меньше ее злили особи мужского пола, и в основном из-за того, что рано или поздно каждый из ее ухажёров обязательно пробовал пропеть или продекламировать (кто на что был способен) строчки из этой песни. Когда она училась в восьмом за ней повсюду таскался мальчик из параллельного класса. Сейчас она уже с трудом вспоминала его имя. То ли Артем, то ли Андрей. Он носил ее рюкзак, провожая после занятий, подкармливал в "Макдаке". Но все их отношения закончились за один день, как только этот придурок написал на стене ее дома:
Счастлив я покоренный властью
Этих глаз васильково синих
Губы с нежностью шепчут Настя
Сердце вторит Анастасия
Будучи подростком, часто по ночам лежа в кровати она смотрела в потолок и скрипела зубами от ненависти. Ее бесило это имя, и мать, которая выбрала его для нее. Отец бы назвал ее по-другому, полагала она. В ее мечтах он был то космонавтом, то секретным шпионом, отправленным в тыл врага. Но в глубине души Настя понимала, что в лучшем случаем он даже не знает об ее существовании. В худшем – он знал, что у него есть дочь, но ему было наплевать на ее существование. И это была еще одна причина, по которой она ненавидела мать. Это была ее вина в том, что ее дочь росла не в полной семье.
Алевтина Павловна была мерзкой злобной сукой. Ее мать не общалась с родственниками, в их доме никогда не было гостей. Она сторонилась даже соседей. Сталкиваясь с ними в лифте, она демонстративно отворачивалась к стене и игнорировала все попытки установить с ней контакт. Мать никогда ничего не рассказывала Насте об ее отце. В их доме не было ни одной семейной фотографии. Лишь однажды, роясь в старом комоде, на дне ящика среди посеревших от времени носков и футболок Настя нашла, застрявшую в щели между стенками маленькую черно-белую фотографию, на которой она узнала Алевтину Павловну. На этом фото ее матери было лет шесть, она сидела на коленях у низкорослого остроносого мужчины. Серое трикотажное платье, съехавший на бок дурацкий бант. Ее рука сжимала острую металлическую лопатку, а полный ненависти взгляд смотрел точно в объектив камеры. Мужчина, отвернувшись в сторону разглядывал что-то оставшееся за пределами нижнего правого угла фотографии. Вытянутая майка болталась на тощих плечах, сетчатая бейсболка прикрывала приподнявшийся из-за залысин лоб. На его лице хорошо читались тоска и скука. Он был похож на актера провинциального театра, в тот момент, когда, закончив девятый за неделю утренник в детском саду, он узнает, что надо собираться и ехать еще на один.
Настя решила, что это был ее дед, но за ужином Алевтина Павловна, как и раньше проигнорировала все вопросы об их семье. А на следующий день фотография пропала из комода.
Лишь окончив начальную школу девочка стала подозревать насколько это не нормально. В насколько жутких и странных условиях она растёт и до чего странна и ненормальна ее мать. Смотря на своих одноклассниц и сверстниц, живущих в нормальных семьях и с нормальными родителями, она ждала момента, когда сможет покинуть кирпичные застенки родного дома, и, сменив имя и фамилию, уехать из Тиховодска подальше: за Урал, в тайгу, туда, где никто никогда не будет петь ей песни Юрия Антонова.
Теперь ей было двадцать пять, она работала в отделе сопровождения информационных систем большой производственной компании. Настя так и не поменяла ни имя, ни фамилию и не переехала за Урал, смирившись со своим именем и с песнями корифеев советской попсы, но все так же ненавидела свою мать.
Год назад за несколько недель до смерти Алевтине Павловне исполнилось шестьдесят, но выглядела она на семьдесят. Центнер лишнего веса в виде жира и холестериновых бляшек, который женщина таскала на раздувшихся от варикоза ногах давно превратил ее в хронического гипертоника и привел к первому инсульту. Через месяц после приступа Алевтину Павловну выписали из поликлиники и два санитара доставили ее домой. Настя уже несколько лет не жила с матерью, снимая квартиру в центре города, но теперь вынуждена была вернуться в трехкомнатную «хрущевку» на третьем этаже, где провела детство и юность, чтобы ухаживать за человеком, которого всегда боялась, ненавидела и считала чудовищем.
В результате инсульта у Алевтины Павловны оказалась парализована правая рука, она с трудом передвигалась и доходило до того, что мать будила дочь по ночам, чтобы та перевернула ее с боку на бок. Миниатюрная с ногой детского тридцать пятого размера Настя таскала эту жирную тушу на себе, кормила ее с ложки, обтирала губкой, чтобы во множестве складок не образовывались пролежни. И все это в свободное от работы время. В то время как подруги проводили вечера в барах и клубах, она вынуждена была ухаживать за толстой старой бабкой, которой казалось доставляло удовольствие ходить под себя и издеваться над ней.
Да, именно так – мать издевалась над ней. И в тот день для нее это стало очевидным.
Настя задержалась на работе из-за предновогоднего аврала: организация готовила к выпуску новую версию их флагманского продукта, и все носились по коридорам с выпученными глазами, а руководство беспричинно срывалось на простых исполнителях. Из-за того, что все эти авралы, как и российская зима, наступают неожиданно, она не успела договорится с приходящей сестрой-сиделкой. Когда Настя наконец дозвонилась ей на мобильный, выяснилось, что та уже выехала из города и обратно смогла бы вернуться в лучшем случае через час из-за ежедневных вечерних пробок. Звонок соседке, сморщенной высохшей старушке, которая могла бы проверить все ли нормально с матерью, тоже ничего не дал. Может из-за того, что была глуховата, может по какой-то другой причине, соседка не брала трубку.
Насте было не по себе от осознания того, что мать на два с лишним часа остается без присмотра, но поделать ничего не могла. В конце концов она убедила себя, что ничего страшного не произойдет, ведь Алевтина Павловна практически не вставала, а памперса, поменянного сиделкой перед уходом, хватит до самого утра.
Но только открыв дверь квартиры она поняла – что-то не так. В нос ударила тошнотворная вонь. Обувь в коридоре была раскидана, на ламинате оставлены отпечатки босой ноги. Ее мать лежала посреди комнаты. Ночная сорочка была задрана и измазана бледно-коричневым дерьмом. На полу вокруг себя эта ведьма несколько раз собственными испражнениями написала «СУКА». Содранный с задницы обосранный памперс лежал перед ней. Она сжимала его левой рукой как художник, стоя перед мольбертом сжимает свою палитру.
Осколки от бутылочки с ее любимыми и единственными духами "Poison", которые она купила во время своей первой зарубежной поездки в зоне беспошлинной торговли аэропорта Домодедово разбросаны вокруг. Именно запах растекшихся по полу духов смешиваясь с вонью дерьма рождал тошнотворный смрад, заполнивший квартиру.
– Боже, мама! – закричала она и встала как вкопанная, не зная, что делать в первую очередь.
Старуха приподнялась на парализованном локте и ехидно улыбнулась.
– Тебя долго не было, солнышко, – произнесла она на удивление четко выговаривая слова.
Обычно ее речь было сложно разобрать. В первое время после приступа мать вообще изъяснялась только междометиями и мычанием. Затем с течением времени в издаваемых ей звуках стали проступать согласные, и они начали складываться в слова, а слова в осмысленные предложения.
– Я подумала ты больше не любишь меня и бросила умирать в одиночестве.
– Мама! Зачем ты так говоришь!? Я просто задержалась!
Настя посмотрела на мелкие осколки, оставшиеся от пузырька с духами. На глаза навернулись слезы. Она не так много зарабатывала и не так много тратила на себя чтобы не почувствовать острый укол обиды, и в след за ним осознание, что толстое стекло бутылочки не так-то просто разбить. От падения на ламинат оно бы даже не треснуло.
Она посмотрела на стену и увидела темную подсыхающую кляксу.
– Ты бросила их в стену? – Настя обернулась к матери. – Зачем? Что я тебе такого сделала?
Алевтина Павловна, улыбаясь, продолжала разглядывать дочь.
Увидев эту улыбку, девушка вспомнила, другие точно такие же ухмылки которые непростительно позволила себе забыть. Именно с подобной гримасой невообразимой радости и удовольствия мать таскала ее за волосы в четырнадцать за то, что та задержалась на пять минут с улицы, а в пятнадцать за то, что Анастасию заметили гуляющей с мальчиками.
Ее мамаша всегда улыбалась в ПОДОБНЫЕ моменты. Злоба и издевательства над другими вот что доставляло ей невыразимое удовлетворение.
Смотря на указательный палец ее правой руки со следами подсохшего дерьма, Настя догадалась, – все это время Алевтина Павловна симулировала паралич и мышечную слабость. Она уже давно не была такой больной как в первые дни после приступа.
2
"Ты больше не проведешь меня" – подумала Настя, сидя на кухне с чашкой кофе, когда услышала, как мать застонала и как обычно слабым умирающим голосом позвала ее на помощь.
Она потом не раз задумывалась, а изменилось ли что-нибудь в ее реакции если бы она знала, что через несколько часов мать умрет и к своему ужасу всякий раз приходила к выводу, что она не стала бы ничего менять. Она бы не встала и не кинулась к ее постели – ни сразу, ни спустя какое-то время. С ее стороны это не было наказание. Она даже не думала об этом. Настя просто хотела, чтобы та сдохла. И больше ничего. Но она даже представить себе не могла, что всё произойдет именно в этот вечер.