– Что, ты правда выкинула визитку? – Моя подруга Лера не может мне поверить. – А фамилию хотя бы запомнила?
– Ну конечно. Романов.
– Николай Романов? Гы-гы. – Ирония подруг более чем понятна. Мне остается только мычать, соглашаясь.
– А он больше похож на Николая Первого или на Второго? – Варя (тоже коренная петербурженка из интеллигентной семьи инженеров-физиков) окончила исторический факультет.
И пока мы слушаем увлекательнейший сравнительный анализ личностей двух Николаев, сено заканчивается и нам приносят десерт «Мамин любимый цветок». Это хит местной кухни, который просто обязан съесть всяк сюда входящий. И непременно запостить его в инстаграм, даже если презираешь фото в жанре инстафуд. Выглядит десерт как только что упавший на паркетный пол горшок с цветком. Глиняный горшок разбился, земля высыпалась на пол, а сам цветок, точь-в-точь фиалка, беспомощно растопырил листочки, так и умоляя пересадить его, пока мама не вошла в комнату и ничего не заметила. И это все тоже можно есть. Кроме паркета, разумеется, – это всего лишь поднос, стилизованный под паркетную доску. Их шеф, наверное, продал душу дьяволу. Чертовски тонкая работа, и хоть я не люблю пафос, которым немножечко веет в этом заведении (утверждение не голословное: достаточно упомянуть, что туалетная бумага тут черного цвета), я сдаюсь. Вкусно, воздушно, художественно. И тихо. Но это вряд ли заслуга заведения, скорее, рабочая среда перед последним предпраздничным днем. Все стараются доделать дела, чтобы потом отдыхать с четверга по понедельник. А мы предусмотрительно отмечаем заранее. Главным образом чтобы не видеть всех этих парочек с цветами на столиках. Напомаженных, с уложенными волосами дам, унылых кавалеров, шумных компаний одиночек и псевдоловеласов, которые непременно начнут подкатывать, предварительно приведя себя в форсированное расположение, как сказал бы Федор Михалыч Достоевский. Настоящие петербурженки, ко всему прочему, довольно интровертны. А если копнуть глубже и несколько приукрасить, что я и стараюсь делать в целях повышения самооценки, просто любят эксклюзив. Так что мы в ресторане почти одни. Возможно, по этой причине или благодаря тому, что мы сегодня и правда прекрасны, как всегда, нам приносят три шота с клюквенной настойкой – подарок от заведения. И это уже провокация. Напиток просто божественный, и приходится заказать еще по одной, а потом попробовать «другие сезонные предложения». Кажется, кто-то из нас сегодня «полетит в Ленинград», как в знаменитом кино. Зато нам весело и мы начинаем фантазировать, наконец-то переключаясь с истории России для средних классов школы на дерзкие предположения о том, что сейчас сюда непременно придет лидер того самого «Ленинграда» Шнур, непременно грустный и один. Допустим, поссорился с женой. Мы ему непременно понравимся, все три, и за ужин можно будет не платить, а он расскажет нам о своих творческих планах и о том, что собирается подарить своей Матильде на Международный женский день. Мы наперебой обсуждаем варианты: диадема с голубыми бриллиантами, сменные лабутены или романтический уик-энд в Милане. Нет-нет, мы вовсе не завидуем красивой жизни. У нас другая красота. И я себя слабо представляю в лабутенах, а они слабо представляют себя на мне. Но после наливки фантазию не унять, это тоже особое свойство питерских девушек, которым редко удается воспользоваться в коммерческих целях. Чистое творчество. Материализация безумных мыслей и идей, которые потом можно описывать в романах. В прошлый такой раз мы, помнится, выдали меня замуж за Киану Ривза. Сошлись на том, что он очень органично вписался бы в мой быт, как самый открыто рефлексирующий актер, которому не претит съесть в парке гамбургер в свой день рождения. Однако, Кианушка, как мы теперь его ласково зовем в нашем девичьем кругу, так и не появился на горизонте. А вот Сергей Владимирович Шнуров возник в дверях после шестой или седьмой рюмки.
– Ущипните меня, девочки. Шнур.
Я сидела лицом к дверям, а подруги напротив, спиной. Видно только мне. Или только я из нас троих дошла до кондиции.
– Только не поворачивайтесь! Просто ущипните! – Я запаниковала. Мужчина, похожий на Шнура, подошел к стойке, сел, взмахнул рукой, моментально получив свой эспрессо, закурил сигарету. Ему можно, наверное. Хотя законом запрещается. Уставился в свой гаджет.
– Вот теперь можете обернуться, – шепчу я. – Только аккуратно.
Обе подруги плавно, словно их замедлили, как кинопленку, и синхронно, словно тренировались к летней олимпиаде, поворачиваю голову, в остальном сохраняя полную неподвижность. У меня в голове в этот момент зазвучал отчетливый саундтрек «В Питере – пить».
– И правда Шнур, – хором шепчут девчонки.
Вот так и проверяется настоящая питерская или, как я сама себя поправила бы, петербургская интеллигентность. Мы все изрядно выпили. И границы стерты по полной программе. Но мы все равно не кидаемся к хозяину заведения фотографироваться и брать автографы в паспорт или на грудь. Мы по-прежнему продолжаем сидеть, пусть и немного обалдев – даже не потому, что увидели живого Шнурова, как сказала бы бывшая искусствовед, а ныне пиарщица Лера «на расстоянии вытянутой руки», а потому, что почувствовали ощутимый пиетет перед мирозданием, реализовавшем наши клюквенные фантазии, словно по щелчку пальцев. Интересно, что будет дальше. Сидим. Ждем. Стремительно трезвеем и на всякий случай подзываем официанта, чтобы принес нам счет. Я искоса наблюдаю за рок-звездой. Мужик как мужик. Но харизма распространяется в радиусе ближайших нескольких кварталов. А может быть, дело в эффекте знаменитой физиономии? Вот была бы я, к примеру, англичанкой, снесло бы меня сейчас его обаянием, или я сочла бы Шнура приподнявшимся на эпатаже хипстером в летах? Нет, он не хипстер, он другой. У него есть бэкграунд. О, точно, надо срочно записать, а то забуду. Петербурженки – девушки с бэкграундом. Можно это сделать даже заголовком интервью, когда стану знаменитой, как Шнур, и меня спросят что-нибудь вроде: «А чем петербургские девушки отличаются от других?»
– Сашка, пошли уже, ночь на дворе. Сколько можно на Шнура пялиться!
– Тише, тише, девочки, вы что!
Надеюсь, он не услышал. Все так же уткнулся в свой айфон. А может, нет у него никакого бэкграунда? Ладно, мне-то что. Пора идти. За нами уже и такси приехало. Выходим. Садимся – Лера и Варя сзади, я, как самая чувствительная к укачиванию, выпросила место рядом с водителем. Однако моя дверь не открывается, заело. Еще раз – тщетно, тут еще и сумка падает.
– Девушка, это ваше? – слышу я голос откуда-то сверху, а перед собой вижу черные лакированные носы и шнуровку новехоньких ботинок. Затем мне под нос суют ноты арии Перголези «Se tu m’ami». Если в переводе:
Ноты определенно выпали у меня из рабочей папки. А держит их определенно Шнур.
– Мое, – говорю я, присев на тонкий слой свежевыпавшего вечернего снежка.
– Слушайте, у меня к вам дело есть, – отвечает Шнур и протягивает мне руку.
И я не еду домой с девчонками. Вот это в Питере – пить. Это я понимаю.
3 марта
Как бы ни болела голова, я не могу не зафиксировать события вчерашней ночи. Оказалось, что Шнур, увидев ноты, загорелся идеей исполнить арию Перголези в качестве весеннего экспромта на своей частной вечеринке в честь наступления весны. Вечеринка состоялась как раз вчера ночью, а зашел он в «КоКоКо» перед этим в паршивейшем настроении. Перголези снова вдохнул жизнь и в него, и в меня: вернувшись в ресторан, мы выпили кофе и незамедлительно приступили к репетиции. Откуда ни возьмись появился электронный «рояль в кустах», и мы начали разучивать арию. Мотивчик «могильщику русского рока» был знаком. Среди академических музыкантов эта ария – расхожая попса, но я не думала, что неакадемический Шнур знаеттакие вещи. Стекстом было чуть сложнее. Сергей хотел исполнять непременно на итальянском. И, обоюдно плюясь от условности транскрипции, мы написали русскую шпаргалку, как в плохих разговорниках: «Сэ ту мами, сэ ту со спири» – и так далее, до «джентиль пастор».
Потом мы несколько раз послушали исполнение Чечилии Бартоли, а дальше начали «впевать» уже с живым аккомпанементом. По счастью, Шнурову подошла оригинальная тональность, потому что транспонировать в другую при том количестве спиртного, которое во мне плескалось, было бы затруднительно. Шнур пел проникновенно, расщепляя высокие ноты в меру надрывной хрипотцой, не старался изображать из себя оперного певца, и оттого звучало естественно и даже самобытно. Репетировали мы около часа, а затем Сергей сделал перерыв на коньяк, чтобы привести связки в форму. Я пить отказалась. Моим пальцам это не помогло бы ни в коей мере. А мне предстояло выступать вместе с автором идеи, пусть на «домашней», но все же сцене. Когда я увидела, что за сцена нас ждала, я обомлела и чуть было не бросилась бежать. Нас привезли во дворец на Елагином острове. Рояль был мне, по счастью, знаком: мы с певцами частенько тут исполняем для пенсионеров и туристов всякие романсы и оперную классику. Но чтобы аккомпанировать тут одиозному Шнурову – такого даже спьяну я не могла бы придумать.
Гостей было человек под двести. И конечно же, без съемок не обошлось. Чуть только мы вошли в залу, украшенную в советском стиле – на столиках вместо скатертей красовались газеты «Правда», «Час Пик», «Вечерний Ленинград» и другие доперестроечные издания, а в петличках и волосах у гостей алели красные гвоздики, – сразу же начались овации и вспышки фотокамер. Шнуров повел меня за руку к роялю. Я жмурилась и закрывала лицо нотами, хотя предпочла бы шапку-невидимку. Когда я села за инструмент, прикрываться был уже нечем. Но тут я оказалась в привычной ситуации: на сцене я отходила на второй план и просто делала свою работу. Шнуров объявил:
– В честь неотвратимо надвигающегося праздника имени Клары Цеткин и Розы Люксембург всем мадемуазелям, а особенно самой прекрасной из них, моей жене Матильде, я посвящаю эту прекрасную вещь эпохи барокко, когда еще не было этого гребаного праздника и телки не выпендривались, а мужики не велись на подобные разводки и писали о@уенный музон, – И добавил после короткой немой сцены: – Перголези. Сэ ту мами. Песнь-обращение к влюбленному робкому пастушку.
И мы спели. То есть, конечно, пел только Сергей, я аккомпанировала. Тусовка замерла. Такого номера не ожидали даже от Шнурова. Спел хорошо, чисто, пару раз чуть-чуть пришлось его подхватывать – не дослушал фразу. Но если считать, что это было практически с листа, то вообще гениально. Само собой, после мы купались в бурных и продолжительных аплодисментах, а я не решалась встать из-за инструмента, снова не понимая, как себя вести. Мой солист помог мне. Он буквально вытащил меня из-за рояля и, зачем-то подняв мою руку вместе со своей, словно мы выиграли боксерский бой, проорал:
– Аплодисменты моему концертмейстеру! Александра!
Судя по всему, не все знали это непростое слово, которое, к чести певца, далось ему с первого раза. Публика хлопала громко и усердно, а «Клары» и «Розы» не забывали при этом сканировать меня оценивающими взглядами. Потом Шнуров вывел меня в дальнюю залу, где не было ни гостей, ни праздничного оформления. Сергей поблагодарил меня и что-то сунул в сумку. Как оказалось, то был мой гонорар за выступление, равный двум месячным окладам концертмейстера в консерватории. А я ведь работаю нынче на полную ставку. М-да. Вот она, высшая справедливость.
Я не спешила уходить, и мы еще немного посидели. Было видно, что Шнуру совсем не хочется возвращаться к гостям. Он снова включил запись Бартоли и признался, что тоже мечтает записать альбом барочных песен. Вштырило его, однако. Я ответила, что, если понадобится концертмейстер, звоните-пишите, и мы обменялись телефонами. А потом мне вызвали машину прямо ко дворцу, я вышла, словно бывалая Золушка, традиционно обнялась со львами, охраняющими парадную лестницу, и через пару минут оказалась на Петроградке у своего дома на углу Каменноостровского и Графтио, где пребываю и по сию секунду, пытаясь осмыслить происшедшее. В принципе, что такого, всего лишь поработала по специальности. А с другой стороны – приключение. И ведь рассказать кому – не поверят. Одна надежда на журналистов. Я-то ни одного селфи по робости своей не сделала. Хватит с меня фото разбитого горшка.
UPD: На вечерней репетиции в консерватории на меня снизошла минута славы. Оказывается, оперные певцы следят за светскими новостями, и консерваторские студенты, а в особенности студентки, подписанные на шнуровский инстаграм, буквально завалили меня вопросами. Выяснилось, что наш с ним дуэт задокументирован и даже собрал 1590 лайков. Комментарии, правда, я зря стала читать: далеко не все оказались лестными. Были и высказывания типа «что за швабра» и «ну и рожа у этой канцретмейсерши» (так меня еще никто не называл). В другой раз я бы позабавилась, но сегодня меня терзают постпохмельный синдром, растянувшийся на весь день, и чувство собственной никчемности, так остро поддерживаемое петербургской погодкой. И по Николаю как-то скучаю. Но звонить не поднимается рука. Пойду нырну в соцсети, посчитаю Николаев Романовых на сон грядущий вместо овец. А может быть, Николай тоже увидит эти фотографии и найдет меня? Я, правда, там совсем на себя не похожа. И впрямь какая-то швабра перекошенная. Пить надо меньше.
4 марта
Настроение еще хуже вчерашнего. Лерка и Варёк, прознавшие про ночной концерт, закидали меня обвинениями, что я поступила не по-товарищески. А что было делать? Позвать их переворачивать мне странички партитуры? Обеих причем. Ох… Кстати, мне же сегодня листать ноты в Большом зале филармонии! Что унижает меня еще больше. Сама-то до больших залов не дотянула, а ведь училась двадцать лет, занималась как проклятая на этом рояле, а теперь вот стала человеком с невыговариваемой профессией «концертмейстер», смысл которой непосвященным можно объяснить как «умца-умца». Еще Олька звонила, все плачет по своему сбежавшему. Но уже взяла билеты в Питер, приезжает на праздники. Будем отрываться. У меня же сегодня выходной, а это значит, что до вечера, чтобы избежать самокопания, нужно прогуляться.
4 марта, час спустя
Ох, нет. Решительно нет Здравствуй, Питер, каким тебя способны вынести только мы. Но, признаться, с трудом. Я по-честному вышла в попытке еще раз штурмовать Петроградку. Хотела дойти до Большой Зелениной, где недавно гуляли с Николаем. В тайной надежде встретить его, снова случайно, чтобы не звонить, не делать этого шага самой, – судьба отлично сталкивала нас два дня подряд, а боглюбиттроицу. как известно. Запал в душу, од на ко. Там домик один есть с мозаикой, мы у него тогда остановились, рассматривали. Я сказала, что мозаика – это, скорее, московская манера, в Питере она в диковинку. Правда, навскидку я и не вспомню в Москве ничего мозаичного, кроме собора Василия Блаженного, но почему-то кажется, что столице мозаика подходит больше. Петербург слишком строги продуман для забав со стеклышками. Впрочем, даже самый чопорный интеллигент, если он, конечно, не зануда, порой вспоминает, как в детстве закапывал во дворе цветные стеклышки поддеревом или около качелей. А еще мечтал попробовать на вкус купола Спаса-на-Крови: лично мне казалось, что они сделаны из марципана или карамели. И было обидно, что собор на ремонте и туда не зайти. Он недосягаемо нависал над каналом Грибоедова, и в детстве я долго не могла понять, как туда вообще войти, и думала, что туда влетают, как ангелы. Но, если не считать Спаса на Крови, мозаика в Петербурге все равно как вишенка на торте. А в Москве – как вишня в слойке. Опять я вспомнила Николая. Если честно, я все время о нем думаю, и мне это не нравится. То есть думать нравится, и даже очень, а вот сам факт – так себе. Зависимость – побочный эффект влюбленности, даже самой счастливой и психологически «здоровой», тут ничего не попишешь.
Так вот, до домика я не дошла, поскольку примерно на полпути меня стало сдувать ветром, от которого качались даже светофоры и рекламные щиты (как я вообще не улетела, не понимаю). А потом начался уверенный снег с дождем, и реальность залепило. Вернулась домой как мокрая курица. Сижу, пью чай, рефлексирую. А ведь сегодня еще переться в филармонию. Но до вечера куча времени, и я совсем не понимаю, чем себя занять.