– Я, Ира, всю свою жизнь Вербинскому прииску отдала,– Ефросинья Ивановна с большой охотой рассказывала о себе.– Я тут сполостчицей всю жизнь проработала.
– Я ещё в Бодайбо слышала о такой профессии. Это что-то, связанное с добычей золота?
– Самым прямым образом. Сполостчик – это человек, который и занимается съёмом золота с резиновых ковриков. Я вот всегда при сопровождении двух вооружённых охранников не только выгребала со специальных резиновых ковриков металл, добытый за смену. Но и мне доверялось вести его под охраной в бронированную комнату в управлении, где для этого имелся специальный сейф. Правда, чаще всего такие чугунные ящики стояли в приисковой камералке.
– Что такое камералка, Ефросинья Ивановна?
– Это такое вот помещение, большая комната, в которой хранятся и образцы самой различной породы. Вот ты и прикинь, что я, Корнилова Ефросинья Ивановна, была на прииске человеком, которому все и всё доверяли.
– Ведь сложно, как говорят люди, стоять у воды и ног не замочить.
– Ничего сложного. Надо просто везде и всюду оставаться честным и ответственным человеком. И вся сложность. За долгие годы этой вот, не совсем простой, работы через мои руки прошли, пожалуй, не килограммы, а тонны золота. Не сложно даже и подсчитать. Можно перемножить норму суточной добычи золота, к примеру, на трёх гидравликах и трёх драгах, вместе, на количество проработанных мной смен.
– И вы считали?
Наивный, чисто детский вопрос. Но зачем ей было считать, сколько за всю жизнь драгоценного металла ей пришлось снять со специальных резиновых ковриков и отправить под охранной в специальный бронированный сейф? Ефросинья Ивановна и так знала, что много золота она держала вот этими, своими руками. Если всё сложить воедино, то, на самом деле получится десятки тонн. Не стоит всё до граммов прикидывать, мелочиться не следует. Ведь она только сполостчиком проработала на прииске двадцать восемь лет.
А теперь вот она со дня на день ждала своей смерти, и не от ого этого не скрывала. Порой даже утомляла первых встречных разговорами о том, что вот-вот её, сердешную, господь приберёт. Что ж тут скажешь? Таковы не только старики, а почти все люди. У кого, что болит, тот об этом и говорит. Она приближение своей скорой смерти чувствовала. Поэтому сейчас не преминула Ирине сообщить, что её халупа ей, девчонке, и достанется.
– Что вы такое говорите, Ефросинья Ивановна? – Татану откровенно запротестовала.– Вы ещё долго проживёте. Я же вижу.
– Что ты там видишь голубушка, одному Богу ведомо. А я вот говорю то, что знаю. Как быстро жизнь-то прошла.
Старушка вспомнила, как совсем не так и давно, кажется, она такой же молодой, как Ирина, была. И тоже я здесь красавицей считалась. Может, не такой, как ты, но на меня мужики засматривались. Но вот от них, мужиков, все неприятности и получаются. Правда, мой старик Максим – нормальным был. Пять лет тому назад умер. Всю жизнь в местном леспромхозе проработал вальщиком леса. Такие вот дела.
Конечно, Ирина понимала, что все люди о смерти говорят и думают – и стар, и мал. Наверное, без неё и жизни то нет. Но сейчас она искренне хотела, что бы все люди на белом свете долго и счастливо. Абсолютно все, даже те, которые ничего хорошего ей в жизни не сделали. К примеру, Анастасия Климовна. Пусть живёт триста лет. Может быть, когда-нибудь поймёт, что напрасно она обижала её, сироту. Да ведь она ещё и мать Феде. А к нему Ирина хорошо относится. Пусть не любит. Неважно. Ведь по-настоящему, по-злому, она ещё не научилась людей то ненавидеть. Да и незачем такое.
– Я не люблю, когда умирают люди. Зачем это? Я хочу, чтобы все жили богато и счастливо.
– Глупышка. Так не бывает. Да и зачем такое, долго жить? Ведь даже, Ирочка, металл устаёт. А человек ведь – не железный. Но почему люди умирают, я не ведаю.
– А есть ли бог?
– Глупые вопросы задаёшь, Ирочка. С возрастом поймёшь, что он есть, и всё в его руках и власти. Тут тебе даже в церковь ходить не надо будет. Всё ясно.
– Но я не понимаю, почему люди умирают. Пусть они устают, но можно отдохнуть и дальше жить.
– Это ты не у меня спрашивай, а самого Господа Бога. Да и он не станет на это отвечать. Тут другой вопрос имеется. Почему тебя твой хороший знакомый и, получается, защитник не мог к себе на драгу «Ближнюю» устроить? Он ведь там не последний человек. Драгёр и одновременно начальник всего этого золотодобывающего объекта, у них там сейчас совмещение. Гриша, как бы, там главный драгёр.
– Григорий Кузьмич мне объяснил. У них, на драге, женщины только поварами работают. Мне сказали, что для этого учиться надо. Вот откроют самые первые курсы в районе, так обязательно выучусь… Дядя Гриша сказал, что сразу же меня к себе на драгу и заберёт. Работа хорошая, посменная. Да и сейчас она у меня не плохая. Я в механической мастерской инструментальщицей уже два дня работаю. Я же вам говорила.
– Помню, конечно. Хоть и больная и старая, но я пока нахожусь в разуме. Знаю, ты там мужикам всякие гаечные ключи выдаёшь под расписку и прочие железяки. Хлопотное дело. Но не такое уж и тяжёлое. Вообще, тебе учиться надо. Сейчас без бумажки совсем человека нет. Одно название. Да и порой и дипломы то не спасают молодых от всяких жизненных неприятностей. Круто всё пошло. Никто и ни кому не нужен. А ворьё совсем обнаглело… У них терема богатые в городах заграничных.
Не стало с ней Татану спорить. Да и зачем? Тут Ефросинья Ивановна права. Учиться обязательно надо. Ирине об этом и то же самое часто говорил дед Архип Филиппович. Надо будет потом этим заняться. Ведь она, Ирина, даже среднюю школу пока не закончила. Из девятого класса ушла. А теперь вот начинает понимать, что дурой была. Даже здесь, в тайге, на прииске, кругом грамотные. Многие даже с высшим образованием, а в работягах ходят.
– А как ты хотела, милая? Золото знаний требует. Никуда не денешься. Ведь у меня тоже горно-металлургический техникум за плечами. А всё одно… жизнь к закату пошла.
Бабка Корнилиха на какое-то мгновение замолчала и с грустью посмотрела в окно, как будто кто-то не видимый ждал её там, на завалинке, и манил к себе пальцем.
Деревья в небольшой лиственной роще уже начали пускать листву. Стояла середина мая, и тепло ощущалась, потому Ирина и была одета в лёгкую куртку и спортивную шапочку. Она сидела здесь, на сельском кладбище посёлка Заметного, на скамеечке у небольшого столика. Птицы пели, свистели и щебетали на все голоса, но Татану их словно не слышала. Она ела шоколадные конфеты, запивая их газированной водой. Рядом лежали бумажные пакеты с пирожками и пирожными.
Девушка со страданием смотрела на металлический памятник, поставленный здесь, на ухоженном, но утопающем в зелени, погосте. Точнее взгляд её был зафиксирован на фотографии, плотно и надёжно прикрученной к железу. На Ирину, как будто, смотрело из… ниоткуда лицо бабки Корнилихи, знатной сполостчицы. Да, это она. Умерла. На пластинке под образом её, на керамике, всё написано: «Корнилова Ефросинья Ивановна, 1935–2010 г.».
Татану развернула бумажный пакетик с пирожками, стряхнула ладонью со стола на землю муравьёв и жучков. Отломила кусочек пирожного и тихо сказала:
– Вот и ты меня оставила, Ефросинья Ивановна. Куда же ты поспешила, добрая старушка? Посмотри, весна пришла. Совсем скоро наступит и лето. Почему вы все умираете? Зачем, когда ведь можно и пожить?
Невдалеке слышался звук машины, надрывный женский плач. Да, там, невдалеке, привезли усопшего и собирались хоронить. Отдалённый звуки голосов, а потом надрывная музыка, реквием, льющийся из динамиков. Ирина сейчас вспоминала свою мать, смазливую якутку, но всегда пьяную и с растрёпанными волосами. Потом ей представился образ отца. Красивый и стройный молдаванин, в штормовке защитного цвета, в серой фуражке, за спиной – карабин. И улыбка, и хитрый взгляд… с прищуром. Но это обман… Тарас Татану всегда был бесхитростным и, во многом, доверчивым и беззлобным человеком.
Потом, откуда-то, из недавнего прошлого пришёл к ней сюда, на это сельское кладбище и её дед, Архип Прозоров. Старый якут с морщинистым коричневым лицом, с большими руками, сутулый, но крепкотелый. На нём зелёная клетчатая рубашка и чёрные брюки, заправленные под старые хромовые сапоги. Смотрел он из памяти девушки виновато, куда-то, в сторону.
– Всех я вас помню,– со слезами в голосе сказала Татану.– Разве же смогу вас забыть? И тебя, Ефросинья Ивановна, всегда буду помнить. Ты меня научила вязать. Ты очень добрая женщина. Если бы таких, как ты, было побольше на свете, то всем на земле жилось бы хорошо. Люди бы не разделяли друг друга на бедных и богатых. На всей планете существовал бы рай. Впрочем, бабушка Фрося, я не ведаю, что говорю. Глупости, конечно. Но знаю, что без тебя мне будет очень тяжело.
Она не заметила, как к ней подошли супруги Залихватовы. Молчаливые, печальные.
– С кем ты, Ирочка, разговариваешь? – Спросила Екатерина Михайловна.– Ну, да, конечно. Ты же разговариваешь с бабушкой Корниловой. Хорошим она была человеком, даже не чета всем нам.
– С ней, с Ефросиньей Ивановной, можно и нужно разговаривать,– согласился с доводами жены Григорий Кузьмич.– Редкая женщина. По всем статьям.
Он взял сумку из рук супруги, достал оттуда недопитую бутылку с водкой, две рюмки, целлофановый пакетик с нарезанной колбасой. Разлил водку по рюмкам и сказал:
– А мы, Ирочка, на могиле нашей дочурки Алины были. Оттуда идём. Проведали её, помянули.
– Я тоже ходила к ней,– сообщила Ирина.– Посидела там немного.
– Мы это поняли,– Григорий Кузьмич достал из пакета ещё и кулёк с конфетами.– Ты там порядок навела. На могилке. Давай и мы, Катя, помянем Ивановну.
Залихватовы взяли рюмки в руки. Выпили. Закусили колбасой. Тут же Екатерина Михайловна, по-хозяйски, собрала всё выложенное на стол в сумку.
– Ты, Ирочка, перебиралась бы к нам, сказала она. – Плохо одной-то в доме жить.
– Нормально,– ответила Ирина. – Надо к самостоятельности привыкать. Я уже взрослая.
– Я эту самостоятельность знаю,– с недовольством сказал Залихватов. – Я в курсе, что этот урод из Хабаровска, Граков, не пришей к одному месту рукав, наглым образом ухлёстывает за тобой.
– Ну, и что! Может быть, он мне нравиться,– улыбнулась Татану. – Мне уже скоро будет семнадцать лет.
– Что там может нравиться? – Удивилась Залихватова.– Маленький, рыжий, кривоногий и очкастый алкоголик. Когда ты идёшь с ним по посёлку, то очень многим кажется, что тебя в плен взял инопланетянин.
– И парень этот, так называемый менеджер, – заметил Залихватов, – гадкий человек. Очень многим зла понаделал. Почти каждому должен здесь деньги. Он наглый, Ира. Скоро и ты будешь его содержать, как и многие.
– Зря вы так о нём, дядя Гриша,– обиделась Ирина.– Он очень умный и… заботливый.
– Пойми, Ира, я не смогу тебя защитить, – Залихватов был озабочен.– Ну, врезал я ему один раз за то, что он тебя грязью поливал перед мужиками и клялся, что сделает с тобой всё, что захочет…
– Ничего у нас с ним не было,– смущённо пояснила Ирина. – Но может быть, и будет… Мне он очень нравится, поймите. Он…
– Ладно, Гриша, не смущай девчонку,– Екатерина Михайловна решительно настроилась уходить с кладбища.– Тут ты ей не указ. Я, всё же, очень хочу, чтобы ты, Ирочка, к нам перебралась.
– Не могу я,– призналась Татану.– Мне очень трудно. Да и вам тоже. Я же вижу, что вы всё думаете об Алине…
– Ну, дак, и что? На то человеку и голова дана, чтобы думать,– пожал плечами Григорий Кузьмич.– Все думают, как могут.
– Не обижайтесь, – Ирина не хотела задеть их ненароком неосторожным словом,– но она, Алина, для вас… живая. А я ещё… не родилась.
– Мудро ты заметила,– кивнул головой Залихватов.– Но, возможно, ты права. Пойдёшь с нами в посёлок или тут, на природе, просидишь?
– Нет. Побуду здесь немного,– сказала Ирина. – Тут хорошо. Я чувствую, что вокруг меня много людей… живых людей.
– Не забывай нас, Ирочка,– с грустью улыбнулась Екатерина Михайловна.– Заходи в любое время суток. Ты наша.
Залихватовы не спеша ушли с кладбища, спускаясь вниз, в ложбину, по пригорку.
Ирина тяжело вздохнула, подпёла ладонью подбородок и заплакала.
Домик с покосившейся крышей, в котором сейчас жила Татану, успевшая приобрести прозвище «Пригожая», после смерти старушки так и остался в собственности Ирины. Всё справедливо. Ведь именно Ирина ухаживала за доброй пожилой и больной женщиной в последний год её жизни, она и похоронила её, когда пришло время. Не совсем, правда, она. Тут и руководство прииска подсуетилось. Даже обещали со временем мраморный памятник поставить. Надо подождать, пока земля осядет.
Посёлок Заметный – не велик и не мал. Таких в России, от Востока до Запада, особенно, на Севере, существует великое множество Пятьсот-шестьсот дворов – вот и весь расклад. Ирина шла, не спеша, домой и вспоминала, свои первые дни работы в механической мастерской.
Она рада была тому, что ей дали возможность работать. Не за большие деньги, но всё же. Инструментальщица на механической базе – это тоже не так уж и плохо.
А понедельник начался, как обычно. Она открыла свой небольшой склад в механической мастерской и почти сразу же стала выдавать работягам под расписку не только гаечные ключи, но заодно и спецодежду. Никто девчонку особо не обижал, хотя её, без преувеличения, сногсшибательная красота бросалась в глаза. Не просто бросалась, а доводила мужиков до отчаянных и тяжких глубоких вздохов. Красивая, что – правда, то – правда, но больно уж молодая.
Многих удерживало от проявления страстей и ухаживаний за Ириной то, что они пронимали: с малолеткой опасно связываться, подсудное дело, если что, да и негоже это. Так только, со стороны полюбоваться… подрастающим поколением. Такое не возбраняется. А подлости по отношению к детям Господь не простит. Это уж, само собой. Жизнью доказано.
Но нашёлся, всё-таки, ушлый и приезжий. Вот и сегодня он даже пытался прорваться туда к ней, к Татану, на склад. Но мужики его самым простым образом, оттащили. И технический руководитель драги «Ближняя» Илья Баринов отвёл в сторонку Гракова, взял его за грудь и сказал предупредительно:
– У меня к тебе, паренёк-недомерок, имеется пара вопросов. И я хочу тебе их задать.
– Задавай свои вопросы, – Граков вёл себя довольно смело.– Но лапы от меня убери, а то… не очень тебе хорошо здесь придётся.
Баринов разжал руку. Вопросительно посмотрел на рыжего, страшненько мужичка.
– Кто тебе давал права вести себя так нагло с Пригожей, то есть с Ириной Татану? – Сказал Баринов. – Тебе, видать, не сообщили, что она неприкосновенна.
– Я сам себе это право дал! Понял? А какая она… там посмотрим. А будешь хорохориться, то своё получишь.
– Ты знаешь, дружок-пирожок, мне угрожать не надо. Я прекрасно понимаю, что такие, как вот ты, как бы, менеджеры держаться к краевой конторе, благодаря мохнатой лапе какого-нибудь родственничка. Так вот, ты меня знаешь, я техрук с драги «Ближней» Илья Баринов. А теперь ты чётко и внятно, и не дыши на меня перегаром, расскажи, кто ты и что здесь делаешь.
– Слушай, если ты такой любопытный. Я – Герман Владимирович Граков. Здесь часто бываю в командировке, в качестве сопровождающего группы ремонтников золотодобывающего оборудования, то есть драг, гидравлик, заодно, и бульдозеров. Я здесь не один, имей в виду, со мной ещё пятеро крепких парней. А то ты не знаешь. Фирма наша называется «Ремонтник».
– Вот это уже другой разговор, Гера. Значит, слушай! Парней твоих мы паковать никуда не станем. Их просто не за что. Они не при делах. А вот тебя, при возможности, я лично зарою или, где-нибудь, в затоне утоплю. С большим удовольствием. Может так получиться, господин ремонтник, что тебя уже никто никогда не сможет отремонтировать.
– Пробуй, Ильюха. Но не получится этот дохлый номер, факт.
– Надо же! Обезьяна, а на человеческом языке разговаривает. Запомню, кнут! Я для тебя не Ильюха, а Илья Аркадьевич. Если с головы нашей малолетней красавицы упадёт хоть один волос, то, Гера, уверяю тебя, ты не умрёшь от простуды… Диагноз будет совсем другой.