– Пойдемте присядем там, – и указал на лавку чуть подальше, не у самого входа в общежитие.
Как только они сели, участковый спросил:
– Я вас видел прошлой ночью, вы были с мужчиной. Вы знаете, кто он?
– Вы меня могли видеть, – ответила она, – только с подругой, когда мы шли из клуба после кино. Никакого мужчины со мной не было.
– Мужчина был позже, – отозвался участковый, – когда вы были с ним в доме, там.
Он махнул рукой и добавил:
– Второй дом за водонапорной башней.
– Вы меня путаете с кем-то. Я после сеанса спать легла и никуда не ходила, – настаивала на своем женщина.
– Конечно, – сказал участковый, – вы думаете, что мне приснилось, но мне не приснилось.
– Но, может, вам не приснилось, но вы же могли перепутать, – предположила женщина.
– Вы не знаете, кто этот мужчина, а я знаю. Он опасен для вас. Он очень опасный, – настойчиво заговорил участковый.
– Я спать легла и никуда не ходила, – опять повторила женщина.
Тогда участковый вышел из себя:
– Вы, гражданка, врите, да меру знайте! Вы по селу голая ходите или нет?
– Как вы можете так говорить! – возмутилась женщина.
– Правильно, – сказал участковый, – не ходите. А тогда откуда я могу знать, что у вас большая родинка над волосами между ног – посередине, прямо там, где они кончаются. Я что, в раздевалке за вами подсматривал?
Она смотрела на него и в ее глазах промелькнул страх:
– Откуда вы знаете?
– Потому что на вас ничего не было. Вы спали, а он сидел рядом. Вот вы мне и скажите – вы знаете, кто он?
– Я взрослая женщина, не замужем. Это что, допрос? Я преступления никакого не совершила. – ее вид не соответствовал словам, которые она произносила. Растерянность, беспомощность, смущение… на щеках краска стыда.
И больше участковый не мог говорить. Вчерашняя волна накатила на него, причем с такой силой, что он чуть не набросился на эту женщину, которая одним своим беззащитным взглядом, одними приоткрытыми губами доводила его до исступления. Слава Богу, что он сидел на лавке, не было видно, что с ним происходит внизу.
– Да вы не думайте, – сказал участковый голосом, который плохо его слушался, – я не для того, чтобы слухи распускать. Я не скажу никому. Мне за вас страшно. Вы знаете, кто это? Вы странного ничего не заметили?
– Я вчера вечером с ним встретилась, потом проснулась на своей кровати в общежитии. Больше ничего не помню, – призналась женщина.
– Я не дам ему у вас кровь пить. Я убью его, как собаку, – процедил участковый.
– Что вы такое говорите! – вскрикнула женщина.
– Да это же он сам и есть. Фролов! – сказал участковый. – В своей кровати проснулись… Он еще и не такое может.
– Какой Фролов? – не поняла женщина.
– Да вы что, не слышали? Весь хутор говорит, – удивился участковый.
– Вампир, что ли? – спросила она, улыбнувшись.
– Ничего смешного, – сказал участковый.
– Я вам как кандидат биологических наук говорю, это живой человек, – заверила его женщина. – Вампиры бывают только в легендах.
– Ладно идите, – помрачнел участковый.
Она встала с лавки и, обернувшись к нему, сказала:
– Перестаньте думать чепуху, какие вампиры? Двадцатый век на дворе. Я вам как учёный говорю. Как биолог. Бросьте. И… я рассчитываю на вашу сдержанность. Чувство такта… Ну… вы понимаете.
Она опять смутилась, и, повернувшись, пошла к общежитию.
Участковый остался сидеть на лавке. Ему надо было еще посидеть какое-то время, чтобы, встав, он не выглядел неловко. Смеяться же будут.
Глава 29. И еще Елизавета Петровна
Елизавета Петровна говорила потом, что вампир Фролов чувствовал себя тогда очень хорошо.
– Ты прикинь, Петровна, я с бабой живу, как будто я живой. Веду ее, куда хочу, делаю, что хочу. Я ее к себе домой привёл, где я раньше жил, но только она заснула, представь, вваливается участковый с Сердюковым и Петровым-младшим. Арестовать меня хотят. Они, как голую бабу увидели, так им аж дурно стало. Я им говорю, выйдите из комнаты на секунду. Сам бабу схватил – в окно выпрыгнул, бегом до общежития донес – она даже не проснулась. Я такой сильный стал, я если ударю – убью. Но я никого не трогаю: меня не трогают – и я не трогаю.
– Да, – сказала Петровна, – ты прям герой. Только детей привезут когда-нибудь из пионерского лагеря. Ты думаешь, забудут про тебя? И над участковым ты зря смеешься – он сильный мужик.
– Он бабник известный, а тут такое… – заметил Фролов. – Теперь он ее от меня защищать будет. Это плохо, конечно.
– Уехать тебе надо в другое место, где тебя никто не знает. Достать где-нибудь документы, устроиться в совхоз или колхоз и жить спокойно. Пошел бы ты сторожем куда-нибудь. По ночам работаешь, днем спишь. Самое то для тебя. Только ж тебя, окаянного, всё равно на подвиги потянет. Ты ж так не успокоишься. Тебе же станет интересно, что ты сильнее всех. И еще я тебе скажу, Фролов, ты при жизни жрал – удержу не знал, теперь тебе твой голод держать в узде надо. Если жрать начнешь – контроль потеряешь, на тебя мужики правильную охоту устроят, еще и военных позовут, поймают как миленького. И куда ты денешься?
– Мне бы еще прокантоваться немного, Петровна, я пока от могилы уходить не могу, – признался Фролов. – Мне плохо становится, и тоска накатывает, и я могу выть, как волк. А пойду на кладбище – полежу немного – проходит. Я осторожно буду, Петровна, мне еще немного времени надо.
– Слушай, Фролов, ты по ночам у людей кровь пьешь, а ты с ними всю жизнь прожил, – спросила Елизавета Петровна.
– Да очень просто. Они сами какие? – рассуждал Фролов. – Раз водку пьют и слезы льют, а другой раз глотки себе перерезать готовы. Чем они лучше меня?
– Они лучше тебя, Фролов, – сказала Елизавета Петровна, – они люди – то любят, то обижаются, то опять любят. А для тебя они – просто еда. Просто еда и больше ничего. Так?
– Да, Петровна, что да, то да, – согласился Фролов.
– А эта баба? – спросила Петровна. – С которой ты того… она как?
– Любит меня, – ответил Фролов, – аж вся дрожит, дотронешься до нее – аж вся дрожит.
– И ты у нее тоже, небось, кровь пьешь?
– У нее кровь, – ответил Фролов, – как чешское пиво. Я пробовал однажды. В смысле – чешское пиво. Чешское пиво – самое лучшее. Лучше, чем у нее, ни у кого крови нету. Я, как с ней живу, спокойно себя чувствую, а как она засыпает – кровь ее пью и сам дрожу не хуже ее.
– И тебе не жалко, что ты кровь у нее пьешь?
– Я ей скажу, она мне сама в чашку нальет и на подносе принесет, – ответил Фролов. – Я из нее когда-нибудь всю кровь выпью – она заснет навсегда, слова мне не скажет. Только будет, засыпая, руку мою держать.
– Университетские скоро в город вернутся, – заметила Елизавета Петровна. – Дней через десять-пятнадцать. Ты себе пока тихо живи, если ты еще без могилы не можешь обходиться. Потом уедешь куда-нибудь. А если кого мертвым найдут – тебе не поздоровится. Мужики рады, что тебя не слышно, не видно. А как ты себя проявишь – взбесятся хуже прежнего.
Глава 30. Участковый ночью
Участковый был женат и имел двоих детей – мальчика и девочку. Их не было дома, они находились в пионерском лагере на Чёрном море недалеко от Геленджика, куда их устроил его друг, начальник пограничной заставы.
Жена участкового работала в школе секретаршей. Летом, пока школа закрыта, помогала в бригаде овощеводов. Отпуск они с мужем планировали на август. Поехать за детьми на море, снять квартиру и покупаться-позагорать вместе. Плану этому исполниться было не суждено.
Участковый и раньше, бывало, уходил по ночам, ссылаясь на оперативную работу. От этой оперативной работы была у него внебрачная дочь в Самодуровке. Жена о ней знала. Разрешала помогать. А что сделаешь? Муж попался в целом хороший. Положение занимает, в селе его уважают, работящий, умелый, пьет в меру, не дерется, член партии, но кобель. Так ведь мужик он и есть кобель, если не больной. Можно этого прогнать, другого взять. Ну и будет он больной, лечи его. Или, опять же, он будет – кобель. Требовать от кобеля супружеской верности можно и нужно. Но в меру, не отравляя ему жизнь окончательно, иначе останешься одна с детьми. Жена участкового была женщиной умной и рассудительной.
Но теперь, когда он стал уходить по вечерам и приходить совсем поздно, а то и под утро, у нее появились нехорошие предчувствия. Во-первых, было ему за сорок, а в этом возрасте мужики дуреют. Во-вторых, эти городские понаехали, а у них бабы, как чайки, прям на лету хватают. Чаек, хватающих на лету, она видела в прошлом году, когда они с мужем и детьми плавали по Дону на теплоходе «Петр Чайковский». А, в-третьих, еще эта история с вампиром.
Он сделался мрачный. Раздражительный. Думает о своем, не делится. Разговаривает вообще мало. А как уходит, всегда пристёгивает кобуру с пистолетом, а это он раньше редко делал. В основном в табельные дни.
«Вот опять его черти несут шататься по ночам. Идет, в окне промелькнул. Вампира пошел ловить, дурья голова! Прямо тебе так вампир на ручки и упадет. Ты его в каталажку, а тебе – медаль. Совсем сдурел на старости лет. Включить что ли, что по телевизору показывают… Неспокойно на душе…»
Участковый из вечера в вечер следил за Иевлевой. И из вечера в вечер терял ее. Как он ее терял, было непонятно. Ведь он знал в селе каждый камень, каждую кочку. И он шел за ней, осторожно шел, она его точно не видела. Но… терял. Вдруг понимал, что она куда-то делась, нет ее, и искать бесполезно. Как сквозь землю провалилась, как растворилась в темноте. Нет ее. И он не может ее защитить. Должен защитить и не знает – как. А она худела изо дня в день. Становилась бледнее. Видно, Фролов ей спуску не давал, а, скорее всего, и… Даже говорить не хочется. Но и так понятно, себя ведь не обманешь, вампир он и есть вампир. А она стала лёгкая, как пёрышко, тонкая…
От одной мысли о ней у участкового в голове мутилось, кровь приливала, сердце колотилось. Как у подростка. Тоскливо, тревожно. «И член стоит, как камень твердый, / И сердце ноет от тоски». Тьфу ты, чёрт, набрался от этого алкоголика, поэта хренового, Пушкина недорезанного. Тоже ходит за ней по пятам. Она его жалеет, бутылку ему покупает, видно, что уважает, но вроде бы исключительно как поэта. Не как хахаля, а как творческую личность. Заботится, стихи выслушивает, слова восхищения и признания говорит, не скупясь, но к себе не допускает. А, может, ему и не нужно, может, ему как раз слова и бутылка нужней.
Алкоголиков участковый видел в своей жизни немало. Он хорошо понимал их. Поскольку природа сделала его не брезгливым, ему было легче им сочувствовать и даже жалеть, так как у них ведь выбора не было. Если им не помогут, они погибают. Если помогут, тоже часто погибают. Но самим перестать пить у них никогда не получается. Ори на них, сажай, бей – всё без толку.
Вот и сейчас он видел, как Иевлева вместе с этим поэтом идут по улице. Поэт втолковывал Иевлевой, что он по-настоящему великий, гениальный русский поэт, из чего следовало, что купленные перед закрытием в магазине две бутылки вина он уже успел выпить до конца.
Иевлева слушала его рассеянно и смотрела по сторонам, как будто искала кого-то. Они свернули в сторону реки, и там уже не было фонарей, и было темно. Участковый зашел на веранду столовой, откуда был виден весь склон, ведущий к реке. Он наблюдал, как они идут по дороге, поэт машет по своему обыкновению руками, довольно длинными…
Вдруг оказалось, что поэт стоит один на дороге и рассеянно оглядывается, а ее нет. Только что была – и нет. Участковый быстро пересёк поросший травой склон, поэт так и стоял на дороге.
– Куда она пошла? – крикнул участковый.
– Да вот я и сам думаю, куда она могла деться, – развёл руками поэт, – кругом же видно всё.
– А ты повнимательнее не мог смотреть? –участковый озирался вокруг.
– Женщина, – продекламировал поэт, – появляется и исчезает, как вдохновение.
– Вдохновение, – передразнил участковый, – высосешь бутылку – вот тебе и вдохновение, молчал бы уж.
На краю дороги росли кусты, но они были слишком редкие, чтобы за ними спрятаться.
– Что вы знаете о вдохновении? – воскликнул поэт. – Вы, человек в галифе.
– Где ты видишь галифе? Обычные брюки! – удивился участковый.
– Человек на службе одет в галифе, – провозгласил поэт. – Даже если это не галифе – но суть остается сутью. Галифе – это суть.
Участковый давно не слушал его. Он бежал дальше по склону за дорогу, мимо гаражей. Ему показалось, что там мелькнули две человеческие фигуры. Но то ли ему показалось, то ли он бежал недостаточно быстро, но он никого не нашел, ничего там не увидел, а дальше был опять гладкий склон, довольно ярко освещенный луной, на котором никто не мог скрыться. «Провалилась, как сквозь землю!» – пронеслось в голове.
И у него опять возникло то же чувство беспомощности, которое он пережил тогда в доме Фролова, когда они вернулись в комнату, где буквально секунду назад был сам Фролов и эта женщина, и – никого не нашли. Чувство беспомощности перед очевидным абсурдом. Отвратительное ощущение неправдоподобия происходящего, когда кажется, что спишь, и всё это происходит во сне, но ты знаешь, что не спишь, и что это не кошмар из сна, а всё наяву.
Он будет ходить остаток ночи по селу, будет искать ее, но опять не найдет и вернется под утро домой, отупевший от усталости, тоски и беспокойства.
А поэт вернется в общежитие и будет читать там стихи студенткам и пить вино и в конце концов заснет на какой-то кровати под чужие разговоры, под звуки гитары, под скрип открываемой и закрываемой двери, под звук шагов по деревянному полу.
Глава 31. Планы парторга
В общем и целом, социальную обстановку на хуторе Усьман на фоне появления вампира следовало признать удовлетворительной. Никаких чрезвычайных происшествий, кроме вышеописанных, замечено не было. Жизнь шла своим чередом, одним из явлений была массовая уборка огурцов. Огурец быстро желтеет. И теряет вкусовые качества. Его надо убрать одновременно на больших пространствах, и для этого требуется много рабочих рук. Как уже говорилось выше, совхозу, кроме городских, помощь оказывали и военные. Операция по уборке огурцов проходила успешно и близилась к концу.
По вечерам университетские устраивали танцы, на которые приходило и местное население, было много смеха, песен и так далее. «И так далее» было особенно много. Сам воздух, наполненный запахами реки, листьев, травы и разогретой за день земли, разгонял кровь, будил чувства. Молодёжь просто посходила с ума. Как потом выяснилось, не только молодёжь.
Демографически это лето оставило надолго след в истории хутора, и, забегая вперед, надо сказать, что через полтора года пришлось к яслям и детскому садику делать пристройку.
Ночи были переполнены желанием, и, вдыхая его, робкие преодолевали робость, осторожные теряли осторожность, неинтересные становились интересными, некрасивые оказывались очень даже ничего. Условности переставали действовать или просто сметались под напором сильных чувств. Никого уже не останавливало, что рядом на кровати могут услышать. Там рядом были заняты собой и не только собой. Звуки, доносившиеся из темноты, только усиливали остроту переживаний.
Но если кого-то общежитие по какой-то причине не устраивало, вокруг простиралось огромное под усыпанным звездами потолком «общежитие», созданное, чтобы люди встречались с людьми. И для этого Архитектор предусмотрел такие необходимые вещи как теплую землю, поросшую мягкой травой, теплый песок у реки, стога только что скошенной травы, это вам не сухое сено или солома, которые я, как сельский житель не посоветовал бы.
При наличии двух одеял сама вселенная создавала все необходимые условия. Даже комары и мухи, извечные враги любви на природе, куда-то делись в эти дни. Темнота окутывала землю, огромные звезды мерцали в небе, земля отдавала накопленное за день тепло вместе с запахом травы, лёгкий теплый ветер осторожно шевелил кроны деревьев, и наступал рай.
Слухи про вампира стали затихать, о нем вспоминали скорее в шутку, так, например, Светка Кононова, жена тракториста пропела в клубе частушку: