Хутор наш Усьман очень красивый. В него ведет дорога вдоль лесополосы, а там на деревьях жерделы, и как раз к июлю они поспевают. Осыпаются с деревьев и лежат на земле. И если ты пешком возвращаешься на хутор с шоссейной дороги, можно насобирать спелых красных жердел, сладких, как мёд, и есть их на ходу, но делать это надо осторожно, поскольку от большого количества жердел бывает понос… Когда лесополоса заканчивается, дорога поворачивает влево. И ты оказываешься на бугре. Внизу перед тобой с правой стороны ферма, а прямо – река и мост. И дальше дорога от моста – но оттуда уже до хутора недалеко.
Ферма довольно большая, она имеет форму круга, разбитого на сектора. По периметру идет загородка и кормушки – ясли. Коровы как раз через загородку просовывают головы и едят из кормушек. А корм – зеленую массу из кукурузы – сбрасывают с прицепа вилами скотники, пока трактор тащит прицеп вдоль загородки. В центре же этого большого круга – еще круг, небольшой, и там стоят автодоилки, и доярки доят коров. А еще там вагончик, в котором ночью отдыхают скотники, дежурные по ферме. И рядом с вагончиком беседка. Под потолком этой беседки по вечерам и ночью горит яркая лампа. Поскольку ферма стоит на бугре, лампу эту видно даже с шоссейной дороги, идущей из Ростова-на-Дону на Багаевку, Семикаракоры и дальше на Волгодонск.
Когда идешь к мосту, ферма остается у тебя по правой руке. Возле моста сделали пляж, насыпали песок, вкопали грибочки. Днем на пляже резвится мелюзга, ночью, сидя на лавках, под грибочками мужики пьют брагу, вино или даже водку, в зависимости от того, что им принесла в этот день жизнь.
Случается, там жгут костер, и вокруг костра сидят студенты и преподаватели Ростовского университета, которых привозят в помощь сельским труженикам. Они сидят вокруг костра, поют песни под гитару и тоже выпивают, но браги не пьют точно, водку редко, в основном – портвейн или плодово-ягодное вино. Оно довольно крепкое, это вино, и от него тоже можно хорошо забалдеть.
Иногда к студентам в гости приходят солдаты из кадрированной танковой дивизии. Стоит эта дивизия недалеко, километрах в пяти. И она называется кадрированной потому, что там танков и всякого добра как раз на целую дивизию, а служат там ровно столько человек, сколько нужно, чтоб поддерживать материальную часть в образцовом состоянии. А когда начнется война, дивизию укомплектуют личным составом на всё готовое. И поэтому работа там, как на каторге, и студентки солдат, случается, жалеют. И если студентка или деревенская девушка солдата жалеет, он идет к ней пешком ночью после целого дня работы пять километров. И потом, когда она его уже пожалеет, он успевает назад к подъему, завтракает и идет на работу.
Когда возвращаешься поздно , кажется, что ночь вокруг тебя, как живая. Во-первых, земля отдает накопленный за день жар, и становится очень тепло, даже немного душно. Но всё-таки это ночь, а не палящий полдень, и ночные ветерки и ночные холодки ты чувствуешь на коже, и тебе бывает очень жарко и чуть-чуть зябко одновременно, потому что это ночь, а не день. Деревья шумят листьями в темноте, и ты их видишь как большую темную массу, особенно, если луны нет. И как-то тебе становится интересно и тревожно; все вокруг не такое, как днем: и воздух не такой, и деревья не такие, и река не такая. Кажется, что во всем этом есть что-то, чего ты не знаешь и не понимаешь. И это что-то вселяет в тебя смутное, какое-то странное беспокойство. Как будто ты в этой ночи чужой. И те, кто ее населяет, терпят тебя но… неохотно.
А когда ты днем идешь по дороге, и светит солнце – ты ничего такого не чувствуешь, ты у себя, это твой мир. И всё такое нормальное, не тревожное, ну… вы понимаете. Потому что день – это не ночь. Ночь – это существо, а день – просто время суток.
Глава 2. Я знакомлюсь с Таней Фроловой
Университетских привезли еще до похорон. Они стали выходить из автобуса с сумками и рюкзаками. А первым вышел их главный товарищ и пошел быстрым шагом в контору. Маленький кривоногий, склонный к полноте, очень энергичный. Тот, что был потом на кладбище. В кабинете парторга состоялся примерно такой разговор. Товарищ из университета приоткрыл дверь и услышал: «гроб, обитый, красный, одна штука. Надгробие фанерное, крашенное, одна штука. Венок, три штуки. Траурные надписи как обычно».
Парторг, продолжая диктовать в телефон, сделал знак рукой, приглашая войти. Товарищ вошел, закрыл за собой дверь. Парторг велел везти всё прямо в больницу часам к четырем. И положил трубку. Встал, протянул руку, рукопожатие было радостное, приветливое.
– Позвольте пъедставиться, Бадег Виталий Маъкович, – товарищ из университета картавил, что показалось парторгу вполне естественным.
– У нас тут похороны сегодня, – объяснил парторг, – на вас это не распространяется.
Он имел в виду, что университетским не обязательно принимать участие в таком печальном и чисто внутрисовхозном мероприятии. Тем более они устали с дороги, а на похоронах, как говорится, ничего интересного нет.
– Умег кто-то? – участливым тоном спросил Виталий Маркович. Этот бессмысленный вопрос задавался, конечно, не для того, чтобы получить ответ. Наверное, если будут похороны, то кто-то умер. Это была, скорее, чисто эмоциональная реакция.
– Односельчанин, – как-то некстати радостно откликнулся парторг, – ветеран войны. Утром в больницу забрали, на скорой. И он там умер фактически сразу. Я думаю, сегодня надо и похоронить. Во-первых, жарко на дворе, извините. А, во-вторых, как говорится, а чего тянуть?
– Мы пъидем на похоъоны, – в голосе Виталия Марковича прозвучала решительная готовность.
– Милости просим, – не совсем кстати употребил парторг выражение, принятое как форма приглашения, подразумевающая всё же что-то приятное. Но городской человек только спросил:
– Умеъший был членом паътии?
– Нет, беспартийный.
– Ну, всё ъавно, член коллектива. Мы пъимем участие.
– Приехали, значит, так сказать, на помощь селу? – поменял парторг направление беседы.
– Тъидцать два человека, – весело подтвердил Виталий Маркович.
– Насчет расселения, там уже бельё, матрасы и всё прочее… Пойдемте, поприветствуем людей. И потом сразу в столовую на обед.
Я шел мимо, меня ждал Толян. Приехавшие стояли с сумками и рюкзаками. С девушками я знакомлюсь легко и с Таней Фроловой тоже познакомился легко. Фамилия ее никакого отношения к описываемым событиям не имеет, с Василием Фроловым никак не связана. Просто однофамильцы, Фролов – довольно распространенная фамилия.
Она стояла с подругой. Тогда я впервые увидел и Тамару Борисовну, выходившую из автобуса. Но Тамара Борисовна, это сразу видно, не для меня. А вот та девушка – другое дело. Так бывает, смотрю и понимаю, что если начну ее целовать и всё такое, то она не будет сильно отбиваться, вообще не будет отбиваться и скандала не устроит, и возмущенных вопросов задавать не будет. У таких девушек особенная улыбка. Причем Таня Фролова улыбалась в этот момент не мне, а другой девушке, подруге. И я тогда сразу как-то забыл, что меня ждет Толян и пошел прямо к ней, Толян подождет.
Представился я довольно по-идиотски, что не имеет никакого значения. Сказал, что наш хутор – удивительное место, и удивляться она начнет прямо сейчас. И она поняла меня, хотя я ничего такого не говорил. В этот момент я еще был совершенно трезвый, потому что Толян, хотя и ждал меня, но еще не дождался. Я сказал, что покажу настоящих маленьких вампирчиков. Это заинтересовало ее. Умная подруга с нами не пошла, хотя вампирчики заинтересовали и ее тоже. Но она осталась присмотреть за Таниным рюкзаком.
Мы поднялись по железной лестнице на чердак общежития. Лестницу эту зачем-то, наверное, чтоб не портить ею фасад здания, поставили со стороны реки. На площадке перед входом в общежитие, уже начинался торжественный митинг, оттуда нас не было видно. На двери, ведущей на чердак, висел замок, но одну из петель можно было просто пальцами вытащить из стены, что я и сделал. Когда мы вошли, я через щель вернул петлю обратно в стену, так что снаружи дверь снова выглядела запертой. Таня смотрела, как я изнутри запираю дверь снаружи, и улыбалась той самой улыбкой, от которой сразу стало неважно, что Толян ждет.
Мы подошли к окну. Там было немного больше света, очень сильно запыленное стекло давно треснуло, от него откололся кусок. Прямо под нами на площадке студенты выстроились в шеренгу и «командир отряда», так называлась эта должность, стал произносить речь. Тогда мы не удивлялись, что люди, приехавшие собирать огурцы, называются по-военному отрядом, как будто огурцы – это враги какие-то. В тысяча девятьсот восемьдесят первом году у нас всё называлось «отрядом».
Таня осматривалась в поисках маленьких вампирчиков, но всё равно вздрогнула, увидев сколько их висит вниз головками под потолком. Летучие мыши очень странные, особенно для городского человека. Конечно, на самом деле они не пьют кровь, насколько я знаю, наши, по крайней мере. Но выглядят как-то, как не совсем живые. И человеку всё равно делается не по себе. Она вздрогнула и повернулась ко мне, как будто искала моей защиты. Это окончательно добило меня. Мы даже не успели толком поцеловаться. Начало нашей близости как раз совпало с началом речи командира отряда.
– Товаъищи студенты и пъеподаватели Гостовского госудаъственного унивеъситета. Мы пъиехали сюда, чтобы своим тъудом помочь аботникам села. Они снабжают нас пъодовольствием, как то – помидоъами, зеъном, пъадуктами животноводства, а также овощами и фъуктами. В том числе каътошкой и огуъцами.
Девушка вцепилась в меня, чтобы не упасть, летучие мыши зашевелились, даже раздалось тихое попискивание. Это вообще свело с ума и меня, и вроде бы ее тоже. Я никогда не думал, что присутствие летучих мышей может иметь какое-то значение. Оказывается, может и очень большое.
– И мы, – продолжал командир отряда, – оказывая сельским тъуженикам помощь в их благоъодном деле, выполняем в некотоъом ъоде свой гъажданский долг. Как говоъится, любишь кататься, люби и саночки возить.
Мы слышали каждое слово, незримо присутствовали на этом импровизированном митинге, хотя командир отряда и не видел нас. Но его слова были обращены и к нам, приобретая неожиданный смысл, о котором командир отряда тоже не подозревал. Там внизу Танины сокурсники, ее начальник произносит речь. Под потолком очень тихо попискивают летучие мыши. Мы с Таней посередине. Нас не видно снаружи, во-первых, потому, что стекло очень грязное, во-вторых, потому, что никто не смотрит. Но если мы начнем вести себя шумно, это может привлечь внимание. Поэтому мы не начнем. Мы ни за что на свете не создадим обстоятельств, из-за которых нам могли бы помешать. Не сейчас. Ни за что на свете.
– Гъибочки… по решению местного паътактива, чтобы пляж, как говоъится, выглядел, как пляж. Чтобы после тъудового дня можно было культуъно отдохнуть. Имеется, кстати говоъя, также библиотека. Тепеь я отдельно объащаюсь к мужской части нашей бъигады. Я увеъен, что употъебление спиътных напитков будет в меъу, чтобы вести себя по-человечески и оставить у сельских тъужеников только самые достойные воспоминания о нашем пъебывании. Я объащаюсь также к девушкам: наша обязанность состоит в том, чтобы веънуть вас вашим ъодителям здоъовыми, отдохнувшими и… если хотите, целыми. Поэтому отбой есть отбой, тем более, что утъом вставать на ъаботу.
При этом своевременном замечании командира отряда у Тани приоткрылись губы. Я хотел предупредить ее приближающуюся реакцию, положив на них указательный палец. Но руки у меня были вообще заняты. Тогда я захотел просто поцеловать ее. Но она отстранилась, она вообще, по-моему, не очень любила целоваться. Так мы и замерли, крепко держась друг за друга, вдыхая пыльный воздух, слыша, что сейчас слово имеет парторг совхоза товарищ Стрекалов.
Таня Фролова не будет одной из центральных фигур в этой истории, да и расстались мы с ней не так, как мне бы хотелось. Но вспоминая этот день, я не могу не вспомнить ее.
Глава 3. Первое появление вампира
Наступил вечер. Скотники пригнали коров на вечернюю дойку, студенты и преподаватели Ростовского университета проследовали в столовую на ужин. На пляже кричали и плескались дети. Участковый чинил мотоцикл, но не починил. Секретарь парткома уехал в район по делам. Короче, жизнь шла своим ходом, и отсутствие в ней Фролова Василия Ивановича не проявлялось буквально никак. Про похороны все забыли. Ветер на кладбище шевелил лентами с траурными надписями: «Спи спокойно, дорогой товарищ!» И дорогой товарищ спал – спокойно он спал или неспокойно – никому до этого не было дела.
Пока светило солнце, на пляже резвились дети, потом пришли студенты, разожгли костер, и стали исполнять под гитару песни на языке страны капиталистического лагеря. Пили, как я уже говорил, плодово-ягодное. Парни обнимали девушек, девушки несмело, а некоторые смело, обнимали парней…
В сгущающихся сумерках к ним подошел какой-то незнакомый мужик. Он стоял и смотрел и был какой-то неприкаянный. Ему предложили сесть поближе – он сел. Дали вина в стакане – так и держал этот стакан перед собой, как будто не понимая, что с ним делать. Как потом рассказывали студенты, он даже не вел себя особо странно, а только выглядел потерянно, что бывает часто с похмелья, особенно, после того, как человек спал на закате. На закате спать нельзя, после такого сна болит голова, и человек плохо соображает. Сумерки – это вообще интересное время суток. Дня уже нет, ночи еще нет, но сумерки – это всё-таки начало ночи, а не конец дня.
Стакан у него забрали, он никак не отреагировал. Сидел тихо, исполнять и слушать песни на языке капиталистических держав не мешал. У него что-то спросили, он кивнул, было вообще непонятно, понял ли он вопрос. Как потом вспоминали студенты, на вопрос, местный ли он, ответил кивком головы. Потом одна девушка спросила, нет ли какой-нибудь еды. Откуда-то появилась открытая консервная банка, наверное, это была тушенка. Он взял в руки банку и вилку и держал, как будто не знал, что с этим делать.
– Ешьте, – сказала студентка, – вы же говорили, что есть хотите.
Он кивнул, но есть не стал, потом молча поставил банку в сторонке.
Вечер окончательно превратился в ночь. Песни на иностранном языке мечтательно плыли над сонной рекой. Звенели комары. Никто из студентов не мог сказать, куда делся этот человек. Никто не видел, как он уходил, как никто не видел, как он пришел. Просто вдруг обратили внимание, что его нет. Вина не пил, тушенку попросил, но не ел. Выглядел, как не совсем понимающий, где он, и что вокруг происходит. Немного испуганный и подавленный. К девушкам не приставал, парней не задирал. Всё время молчал. Исчез, как растворился в темноте.
Тогда никто не придал этому значения. Но потом вспомнили.
Глава 4.
Тамара Борисовна ложится спать
Тамара Борисовна готовилась лечь спать. Тут так хорошо всё сложилось, она оказалась в комнате с двумя только кроватями. Коллега по работе, старший преподаватель Сыромятина Ольга Ивановна, проще говоря, Олечка, приедет только через несколько дней. Если хочешь общения, поднимаешься на второй этаж, там студентки сразу кидаются кормить, поить чаем, и не только чаем, что уж там? Тут всегда кто-то играет на гитаре, а Тамара Борисовна очень любит, когда играют на гитаре и поют песни. Если только это не скучный Саша с философского факультета. Тут и покурить, и поговорить есть с кем. А если нужно побыть одной, спускаешься вниз, идешь к себе, закрываешь дверь. Царские условия. Комната последняя по коридору, не рядом со входом, тут сравнительно тихо. Есть шкаф, это вообще невозможно, но вот он, и даже зеркало на дверце. Можно развесить вещи. В лучшую комнату поселили, спасибо. У Бадера и Валеры есть вешалка. Наверху комнаты по восемь кроватей. Там про шкаф вообще, как выражаются местные, разговору нет.
Ну хорошо, и зачем надо было сюда ехать? Все пошли на реку, слушать песни, пить вино, знакомиться поближе, если кто-то еще не знаком. Тут не только биологический факультет. Не важно. Тамара Борисовна сказала, что придет позже.
«Может, попозже приду. Пока я еще не привыкла к этому месту, к этой комнате, мне легче увидеть себя со стороны. На новом месте человек всегда сначала слегка отстранён от своей жизни. Потом привыкает, и это чувство проходит. Ладно, скажем себе прямо, я не хотела идти на Иркин день рождения. Там будет Виктор. Он ждет продолжения. Причем не только он. Ждет Ирка, ее муж Миша и еще какие-то люди, которым почему-то есть до этого дело. Армяно-еврейское медицинское сообщество, которое считает, если я не замужем, то это непорядок. А Виктор из хорошей медицинской семьи, папа – хирург, мама – хирург. И ему тоже за тридцать. Причем он мне сначала понравился, он смешные истории рассказывает. Высокий черноволосый, спортивный. Да, он славный, если честно. И вот моя типичная ситуация. Он мне сначала нравится, и всё такое. А поскольку я девушка чувственная, и если кто-то мне нравится, это как-то начинает быстро развиваться. И он оказался у меня и стал меня целовать и как-то так постепенно и вроде бы незаметно раздевать. Тогда я встала с дивана, разделась сама, а я вполне в состоянии сделать это без посторонней помощи. Потом раздела его. Потом мы любили друг друга. Потом было утро и он ушел на дежурство. Он, кстати, тоже, конечно, хирург. Он долго целовал меня на прощанье, так, как будто уходит на фронт. А я в глубине души уже вполне смирилась с мыслью,что ему нужно на дежурство, и мне даже немного не терпелось, чтоб он ушел.