Валера пил, чувствуя самой выступающей частью своего тела прикосновение ее пальцев. Слово «удивление» конечно не могло передать в полной мере, его ощущения. Потом он оказался в ванне, где был вымыт весьма тщательно, причем малейшие попытки принять участие в этом действии немедленно пресекались, очень мягко, но недвусмысленно. Она говорила, почти не прерываясь. Она объясняла, как важно вымыть кожу всего тела, после того, как оно пришло в соприкосновение с кровью вампира. К каким ужасным последствиям могут привести упущения в этом вопросе.
Обнаружив на Валериной ладони чей-то номер телефона, и, скорее всего догадавшись о его происхождении, она долго его смывала мылом и мочалкой, пока он не стал совсем неразличимым.
Потом Валеру вытирали полотенцем, натирали каким-то кремом. Валера оказался лежащим на постели, на очень широкой кровати, женщина сидела рядом с ним.
– Итак, – говорила она, – в письмах святого Родриго Толедского Папе Иннокентию Двенадцатому описана борьба с вампирицей, которая сошла с борта каравеллы, пришедшей из Генуи. У девушки были рыжие волосы, это сразу вызвало подозрения. Потом ее видели на крыше церкви монастыря мученика Стефана… Моя ладонь не мешает вам слушать? Извините, но мне очень приятно держать ее там… Итак, девушку видели рядом с фигурой ангела с копьем, прямо на самой кровле. На утро одного молодого монаха нашли буквально растерзанным, грудь его была разорвана когтями, голова держалась на лоскутке кожи, и в нем не осталось ни капли крови. Даже из его ран виднелась плоть не красного, а белого цвета, как будто он был рыбой, а не человеком. По распоряжению святой инквизиции девушку искала стража. ее искали в городе и за городом, обшаривая буквально каждый уголок, каждое строение, каждое дерево, каждый куст. Но ее нигде не было. А на следующее утро еще одного монаха нашли растерзанным таким же ужасным образом. Но братия не поддались страху и обещали молиться всю ночь. А сам святой вышел ночью на крышу церкви и молился там… Луна спряталась за тучами, пошел мелкий косой дождь. Святой стоял, спрятавшись за фигурой ангела, и ждал, молясь про себя. Вдруг темнота, смешанная с дождем, сгустилась перед его глазами, и он увидел силуэт девушки, идущей по стоку воды на самом краю крыши… Пожалуйста, не вскрикивайте так громко, я знаю, что в последний момент не даю вам выстрелить, а ваш курок взведён так, что туже нельзя. Но я вас очень прошу… потерпите еще. Мне доставляет такое удовольствие немного помучать вас. Пожалуйста, еще немного… Да… вот так. Впрочем, ладно, пора сжалиться над молодым человеком. Вы не против если я слегка проедусь на вас верхом? Нет? Я так и думала. Как вам нравится моя посадка? Смотрите, я сижу в седле, сохраняя контакт со спиной лошадки, а сама прогибаюсь вперед, могу целовать вас в губы, вот так… И еще и в шею, с левой стороны, вот так, не теряя такта…
От поцелуя в шею Валера почувствовал, как что-то похожее на судорогу, сводит мышцы внутренней стороны бёдер и мышцы живота, внизу которого собирается буря. Буря налетела с такой силой, что Валера почти потерял сознание…
Потом была долгая дорога. За первой станцией последовала вторая, потом третья. И каждый раз, когда Валеру целовали в шею, он прибывал на станцию, врезаясь в нее на полном скаку. Потом требовательная наездница разрешила немного отдохнуть. Потом Валера потерял счет времени…
Наконец, он понял, что только проснулся. Он был один в комнате. Он не чувствовал себя как-то особенно уставшим, но очень хотелось есть. Было так темно, что Валера не мог разглядеть своей ладони Но, когда он проводил рукой, ему казалось, что от пальцев в темноте остается след. Он услышал шаги по комнате и по движению кровати понял, что кто-то прилёг на другую ее сторону. В темноте чиркнули спичкой, со стороны Валеры. Он увидел лицо своей наездницы, но уже спокойное, умиротворенное. Она улыбнулась ему и сказала:
– Проголодался, мой желторотик?
Валера оглянулся, с другой стороны кровати лежала обнаженная девушка, он узнал в ней медсестру, которая целовала его и записала у него на ладони свой номер телефона.
– Ее желание встретиться с тобой исполнилось. Не стоит медлить, мне еще нужно отнести ее назад, пока она не проснулась, – услышал Валера. Он вдруг понял, что женщина так и не назвала своего имени.
Валера наклонился над девушкой, увидел сбившуюся во сне прядь волос, закрывающую маленькое ухо, увидел щеку, поросшую еле заметным пушком, увидел приоткрытые губы, увидел ее сон, в котором она что-то объясняла незнакомой Валере темноволосой женщине. Медленно склонившись над ней, Валера приник ртом к ее шее. И почувствовал во рту вкус, от которого пальцы его задрожали, а голова закружилась.
Глава 50. Праздники Земли
На обратном пути от участкового Иевлева, зная, что вернется уехавший накануне в Ростов поэт, зашла в сельпо и купила две бутылки вина. Бутылки эти были последние из сегодняшнего завоза, так как в селе отмечали праздник – День рыбака. Конечно День рыбака нельзя назвать профессиональным праздником, например, овощеводов или хлеборобов, но рыбалку в принципе мужики уважали, а, чтобы выпить, каждый повод достаточно хорош. Поэтому можно было назвать удачей, что бутылки сохранились на прилавке, а случилось так потому, что стояли они в укромном месте, между резиновыми сапогами и огромным кубом подсолнечной халвы. Где их и обнаружила глазастая Тамара Иевлева.
Поэт сдержанно обрадовался и, сразу выпив половину бутылки, галантно предложил Иевлевой проводить ее к фельдшеру. По дороге он рассказывал городские новости, читал стихи Галича и ругал Вознесенского.
С фельдшером я дружил и как раз принес ему четыре бутылки вина. Ко времени прихода Иевлевой одна бутылка была уже пустой, я ругал матом газету «Семикаракорский комсомолец», а фельдшер покорно слушал.
Фельдшер, завидя Иевлеву в компании выпившего городского мужчины, не испугался так сильно, как в прошлый ее приход. Известия о результатах анализов воспринял стоически, сказав:
– Если он у разных людей кровь понемногу пьет, то может он у беременной женщины кровь пил? И эта кровь в анализ попала. У живых еда попадает в желудок, а как это происходит у них – мы же не знаем.
При этих словах Иевлева призадумалась и нахмурилась. А если то, что говорит фельдшер, правда? А если это она, если это ее кровь? Ну, только этого не хватало! Нет, это бред полный, не может такого быть.
Поэта фельдшер принял со всем радушием как городского культурного, но пьющего человека. Поэт же сообщил, что он не видит во всех этих делах ничего странного, что «праздники земли», как назвал это Арсений Тарковский, известны с незапамятных времён, описаны неоднократно, и только безумец может думать, что они просто чья-то фантазия.
– Мир вокруг нас, – говорил поэт, выпив вина, – населён существами, которые были когда-то людьми. Что вы вообще видите в этом странного – в каждом доме кто-то живет, в лесополосе, в поле – везде. Мы сейчас говорим, а кто-то нас слушает. Но наступает такой момент, когда по каким-то причинам жизнь этих существ становится более интенсивной. Это всегда бывает летом, когда тепло, когда природе никто не мешает, когда созревают плоды, пчелы приносят мёд, а люди живут мирно, без потрясений. Когда покоем и ощущением радости жизни проникается всё вокруг. И эти существа становятся ближе к материальному миру. Тогда мы их можем видеть.
Тут я довольно резко возразил, что вампиры – существа другой природы, они не живут в лесу, а выходят из могилы. Они приходят из царства мертвых, и никакие это не праздники земли, а наоборот. И если они попадают в наш мир, значит, между тем миром и нашим где-то есть какая-то брешь, через которую это существо проходит. И бывает это всегда в преддверии каких-то больших и страшных событий.
Поэт сказал, что никакого противоречия в том, что мы говорим, нет. Природа живет своей жизнью и необязательно должна скукоживаться перед какими-то страшными событиями, и даже может влиять на вампира, растворяя в своих солнечных лучах его злобу, делая его более близким к человеческому существу.
– Вот скажи, – поэт обратился к Иевлевой, – он очень агрессивный?
Она же, повернувшись в фельдшеру, спросила у него:
– Вы его видели, он, по-вашему, агрессивный?
– По-моему, не очень, – признался фельдшер, – он просто страшный, а сильно он агрессивный или не сильно – я не знаю. Он, когда появился, всё вокруг как-то замерло – даже комары не летали.
– Но ничего плохого он никому не сделал, – сказала Иевлева. – Даже с участковым не подрался.
Тогда я сказал, что, по-моему, я знаю, где находится то место, через которое можно проникнуть в наш мир из мира мертвых. Я долго его искал и, наконец, нашел. И собираюсь сегодня ночью засыпать его щебёнкой. Там, недалеко от кладбища, на косогоре вдруг непонятно, почему осунулась земля, и я в эту яму заглянул позавчера вечером, правда, я был пьяный, но я видел в ней глаза, и видел их так ясно, как будто я был трезвый.
Фельдшер на это возразил, что позавчера вечером с медицинской точки зрения, я ничего не мог видеть так, как будто я был трезвый, но яму эту, он тоже считает, от греха подальше лучше засыпать, мало ли что.
Иевлевой идея засыпать проход в загробный мир, хотя и не показалась серьезной, но всё-таки как-то не понравилась. Она засобиралась, сказала, что ей пора. Что поэту лучше остаться здесь, а она сама дойдет, тут совсем недалеко.
Глава 51. Засыпание выхода из царства мертвых
По мере того, как спор с поэтом разгорался, и приводились всё новые аргументы по поводу предмета, хорошо нам известного, то есть загробной жизни, фельдшер участвовал в разговоре всё меньше и меньше, голова его клонилась, и, в конце концов, он уснул на диване, сидя, и мы с поэтом уложили его, подложив под голову подушку и сняв с ног сандалии. Накрыли его каким-то одеялом и вышли, у нас с собой была еще целая бутылка вина.
Мы сели на мотоцикл, я посадил поэта сзади, и поехали по ночной улице. Мотоцикл подпрыгивал по неровностям улицы, в лицо бил горячий ночной воздух, пьяный поэт в коляске на ходу опять кричал от восторга – и так мы подъехали к строящемуся коровнику. Стройку сторожил Вася, хорошо знакомый мне человек.
С Васей мы быстро нашли общий язык, и за стакан вина он не только разрешил взять щебёнку, но и сам нашел для нее мешок. Он хотел нам дать еще кирпичей, цемента и шифер, но мы не взяли. Мы насыпали в мешок столько, чтоб можно было поднять, погрузили в коляску, поэт пожал Васе руку, и мы отъехали.
Мы ехали спасать мир, спасать свою страну, народ, засыпать проход из загробного мира. Потому что, если этого вампира Иевлева взяла на себя, то что еще оттуда вылезет, совершенно неизвестно. А вдруг что-то еще пострашнее?
Мы свернули с дороги, проехали по стерне и дальше прямо на косогор. «ИЖ» – мощный мотоцикл, и мы без труда заехали почти на самый верх.
Поэт стал на корточки и отважно заглянул в дыру, которая была явно естественного происхождения, в том смысле, что появилась сама, а не в результате человеческой деятельности. Он сказал, что не видит там никаких глаз, и это хорошо, так как сыпать щебёнку на чьи-то глаза, даже если это сверхъестественные глаза, он не будет.
Мы сели на землю, я достал сигареты, и мы закурили. Спешить нам было некуда, перспектива вытаскивать мешок со щебёнкой из коляски не очень привлекала. Нам было весело., и разговор пошел такой.
– Вот ты мне скажи, как журналист, – поинтересовался поэт, – кто страшнее, повешенные или утопленники?
– Я так считаю, – ответил я, серьезно подумав, – утопленники всё же будут пострашнее. Они, во-первых, синие, и у них кожа отваливается кусками. Конечно, повешенные тоже не подарок.
– Повешенные еще хуже, – сказал поэт, – у них выпученные глаза, а это хуже всего.
– Ну, не скажи, утопленники – очень-очень страшные. Они берут тебя за горло холодными своими руками и говорят: пойдем с нами в воду. У-у-у-у!
– А повешенные пританцовывают и душат. А-а-а-а-а! – воодушевился поэт.
– Ужас какой-то, надо бы выпить.
Мы выпили и опять закурили. Отсюда сверху вся деревня была видна, вот там спят в домах люди, а мы тут не спим, спасаем их от нечистой силы. Сейчас перекроем ей путь в нашу родную деревню, а люди даже никогда не узнают, кто их спас. Если только Вася не разболтает про щебёнку, а он точно не скажет. Зачем ему рассказывать, как он за стакан вина отдал совхозный стройматериал? Хотя это можно представить, как помощь в деле спасения села, а про вино вообще не упоминать…
Вдруг поэт сказал:
– Никакой это не выход из загробного мира. Обычная яма. И нечего туда сыпать щебёнку. Там какие-нибудь тушканчики живут, или просто мыши. Зачем мы будем их засыпать? Это бесчеловечно.
– Ты уверен? – спросил я, меня тоже стали мучать сомнения. – А вдруг это и вправду обычная яма? И зачем ее засыпать? Вон сколько мы тут сидим, а из ямы никто не вылезал.
– А если там заяц? – продолжал поэт. – Что тогда? А вдруг у него зайчата, в смысле, у нее? Или маленькие ежата? А мы их щебнем? Ну разве не долбо*бы мы будем после этого?
– А если это всё-таки выход из того мира, тогда что?
– Тогда и засыпем.
– Когда – тогда?
– Ну… когда выясним, – объяснил поэт.
– А как мы выясним? – спросил я.
– А очень просто. Я туда сейчас залезу и зажгу спичку. И всё станет ясно.
– А ты не боишься? – испугался я за него.
– А чего бояться? – пожал плечами поэт. – Обычная яма.
С этими словами поэт и вправду полез в яму и стал ее осматривать. Он зажигал спички, что-то напевал, бормотал какие-то стихи, а я курил и ждал результатов осмотра прохода в загробный мир. Вино мы перед этим уже допили.
Вдруг сзади раздались шаги, я обернулся и увидел двух незнакомых молодых милиционеров. Я подумал, что их прислали, наверное, из Багаевки, так как наш участковый временно отстраненный. Впоследствии оказалось, что я был прав. Наряд, видимо, обратил внимание на какое-то движение недалеко от кладбища и пришел проверить, что происходит. Но я на вампира не очень был похож, поэтому разговор начался обыденно.
– Распиваем в общественных местах? – спросил один из милиционеров.
Вопрос меня, говоря по-городскому, изумил. Мы были за деревней, недалеко от кладбища да еще ночью. Назвать это место общественным могла только милиция.
– Нет, – сказал я, – я тут по важному делу.
– Да? – удивилась в свою очередь милиция, они оба как будто обрадовались, что вместо нечистой силы имеют дело с привычным материалом, и так просто отцепиться не собирались. – По важному делу, а выпивши.
– Представьте себе. Я немного выпил для храбрости, но если вы узнаете, какое у меня дело, вы тоже захотите выпить для храбрости, потому что дело у меня очень страшное.
– Ну-ну! – сказала милиция, но уже с меньшей уверенностью. – Что же это за дело?
– Ну вы же слышали про вампира? – спросил я. – Так вот, он приходит из потустороннего мира. И я этот его лаз нашел. И хочу его засыпать. А из него каждую минуту может вылезти вампир. Лучше идите отсюда, пусть я один пострадаю, в случае чего.
– Да брось, – сказала милиция, но уверенности в ее голосе прозвучало еще меньше.
Слухи по деревне ходили упорные, милиция про них знала и, хоть и храбрилась, но в душе, с непривычки, побаивалась.
– Да, – сказал я, – не нужно мне мешать. Я сейчас буду Богу молиться, а милиции присутствовать при этом не полагается. Милиция должна бороться с проявлениями религиозности.
– Молиться не надо, – еще менее уверенно ответила милиция.
– Если я молиться не буду – вампир из ямы вылезет и у вас кровь выпьет, – пообещал я.
– Из какой ямы? – не поняла милиция.
– Да вон из той, – показал я.
Милиция осторожно приблизилась к яме, и вдруг оттуда раздался жуткий вой, и высунулась голова с взлохмаченными волосами и дико вытаращенными глазами. Милиция закричала, отскочила и кинулась бежать. Поэт же выскочил из ямы и с диким криком погнался за ними вниз по косогору. Но поскольку трезвым поэт не был, с ним случилось то, что часто случается с теми, кто бежит вниз по склону, не умея этого делать. Тело его понесло вперед так, что ноги за ним не поспевали. Он грохнулся на землю, и милиция на бегу услышала исходящее от вампира отчетливое слово – блядь!