– Иди, – злобно сказала Колян, – с вампиром своим целуйся.
Ушел в спальню и хлопнул дверью. Нинка хотела пойти убрать с дороги телевизор. Шевельнулось даже в голове, а вдруг его еще починить можно. Никаких мыслей про хлопнувшую дверь спальни не было. И слёз почему-то не было. Она повернулась к двери. И обмерла. У двери стоял какой-то мужик. Откуда он взялся, Нинка бы услышала, если бы он входил. И смотрит Нинка на этого мужика и понимает, что никакая она не верная жена, что Колян упал на кровать и спит мертвым сном, а этот мужик сейчас будет делать с ней всё, что ему захочется. И она пальцем не пошевельнет, чтобы ему помешать.
Глава 13. Первый смертельный случай
Весть о появлении на хуторе вампира (а слово это с легкой руки фельдшера так и осталось в употреблении) действительно, разошлась по деревне очень быстро. Вспомнили курицу, выпитую на ферме, вспомнили собаку пастуха, которую нашли дохлой и как-то тоже слегка растерзанной. Добавили сюда несколько случаев, произошедших за последние дни… рабочий бригады овощеводов, будучи в состоянии алкогольного опьянения, наступил на гвоздь, торчащий из доски и пробил себе ступню, другой работник, но уже по механической части, в гараже, резко наклонившись, ударился глазом о лежащую на табурете коробку передач, но глаз сохранил, а зато разбил кожу на щеке и приобрел фингал, видимый издалека. Всё это было немедленно отнесено на счет действия нечистой силы и вампира.
Его много обсуждали, но как-то по инерции несильно боялись. Молодайка Петрова своим цветущим видом демонстрировала, как мало вреда нанесло ей нападение вампира. Шутили, посмеивались, а один мужик, шофёр с базы, хвастался, что он встретил этого вампира по пьянке и долго бежал за ним, размахивая отрезком трубы около 70 см, 37 мм сечения.
– Ушел гад, – смеялся мужик.
Никто серьезно, по-настоящему этого вампира не воспринимал до той памятной ночи, когда Колян разбил телевизор.
Витёк же, бывший артиллерист, рассказывал утром, что видел сон. Снилось , говорит, будто иду я ночью по нужде. И на кухню зашел, воды попить. Смотрю, а там на полу таракан. Большой такой, размером с хорошую мышь. Я думаю, ага… развелись, надо его чем-нибудь прибить. А я босиком иду, босой ногой неприятно же давить. А тут метла стоит. Он побежал, да так быстро. Я его метлой сверху со всей силы. В лепёшку. Собрал его этой же метлой на совок, и иду выкидывать на улицу. И вроде ничего такого, а противно мне, и кошки на душе скребутся.
Мужики стали думать, от чего такой сон. И решили, что это виновата Фёдоровна. Самогонку правильно надо очищать буряками, а не морковкой, как ей неоднократно указывали. А она обратно очищает морковкой. Поэтому, наверное, плохой сон приснился. Стали мужики успокаивать Витька, но Витёк завёлся и долго матерился…
Да, Витёк тогда долго матерился. И оказался, к сожалению, совершенно прав, потому что молодайку Петрову нашли мертвую в кровати, причем ее муж спал всю ночь рядом и ничего вообще не слышал. Он только не понял, чего она не встает и, сходив по малой нужде, пришел ее поднимать, так как было уже пора. И тут увидел, что она не дышит, и у нее эти чёртовы ранки на шее большие и влажные, и в панике побежал к фельдшеру.
Фельдшер констатировал смерть. Будучи человеком партийным, фельдшер на всякий случай в графе предполагаемая причина смерти написал острая сердечная недостаточность. Но на этот раз население хутора было как-то подготовлено к тому, что это может быть что-то сверхъестественное, типа вампира, поэтому мужики решили, что фельдшеру надо дать пиз*ы, как-то всё это пошло от него. Нинку Петрову все любили, ее смерть будила сильные эмоции, которые требовали выхода, а фельдшер оказался крайний.
Несколько деятельных и активных мужиков вошли на фельдшерское подворье и решительным шагом направились к беседке.
Фельдшер сидел в беседке и плакал. Причем плакал он как-то по-детски, повизгивая, и было это настолько непривычно, что решимость мужиков как ветром сдуло. Они стояли перед входом в беседку, смотрели на фельдшера и понимали, что он их даже не замечает и плачет совершенно не из-за того, что они пришли. Они никогда раньше не видели, чтобы пожилой мужик, к тому же член партии, плакал от страха.
Тело молодайки Петровой увезли на экспертизу в райцентр, муж поехал с ней. Все как-то разошлись по полевым работам, но напряжение чувствовалось, висело в воздухе. Кто жил в деревне, тот понимает, если что-то случается – это в воздухе висит, и все это чувствуют. Люди ходили под сильным впечатлением от происшедшего, но как-то всё-таки не до конца верили в вампира, уж больно это было неправдоподобно.
Глава 14. Местная власть реагирует
Как я потом узнал от Клавдии Ивановны, секретарши, в то утро в кабинете у директора совхоза, состоялся такой разговор. Директор совхоза сидел за своим знаменитым письменным столом с двумя телефонами и слушал парторга, который сидел напротив и говорил сиплым злым голосом:
– Я им, Петр Николаевич, такого вампира покажу! Я не то что премии буду лишать, я… – тут он запнулся, не зная, чего он еще будет лишать, пытаясь придумать что-то пострашнее. – Выдумали, новости какие!– вампир. Это в двадцатом-то веке, при советской-то власти!.. А если не поймут, будем объяснять!
Он хлопнул по столу ладонью, как будто прихлопнул кого-то.
Тут парторг наклонил голову ниже к столу и засипел еле слышно:
– Уполномоченный комитета госбезопасности из района приедет, он им, сукам, объяснит. Он им живо объяснит! Слава Богу, в Советском Союзе живем! Здесь не Копенгаген. Наши советские органы не с таким справлялись! Вампир! Вампира бояться не надо, а вот советских органов бояться надо, ой надо, советские органы, если что, по головке не погладят…
– Сам-то ты что думаешь? – спросил директор.
– Та шо ж, я могу думать, Петр Николаевич, – принужденно засмеялся парторг. – Не могу же я верить в вампиров, я партийный человек.
– А если он тебя того? – спросил директор.
– Я, Петр Николаевич, надо будет сдохнуть – сдохну, а от своего не отступлюсь, я – коммунист, – заиграл желваками парторг.
– Ты как считаешь, Егор, может, нам детей вывезти пока? – предложил директор.
– Вы что, правда верите?
– Верю я или не верю – не важно, – сказал директор. – Я не на исповеди. Я хозяйственник, моё дело маленькое. Раз что-то есть —надо реагировать. Может, это – выдумки? Может, кто-то слухи пускает вредные? Тем более университет у нас тут. Может, мужикам что-то привиделось по пьяни? Может, Нинка Петрова от скарлатины умерла – откуда я знаю? А вдруг нет? Я 38 лет в партии. Я войну прошел, а всё равно вот это «вдруг»… мне оно покоя не дает. Вот если мы ничего не сделаем – а завтра опять кого-то найдут, а вдруг ребенка?
Парторг наклонился ближе к директору и, глядя ему в глаза с прищуром, сказал:
– А вот за это уже нас, Петр Николаевич, по головке не погладят! И почетной грамоты не присвоят, ой, не присвоят, и памятным значком не наградят. От нас другого ждут…
– Да знаю я, чего от нас ждут, Егор! Нам-то что делать?
Парторг долго смотрел в окно злым взглядом, только что зубами не скрежетал, потом тихо сказал:
– Я прощупаю почву, Петр Николаевич, ты прав, дело это непростое. Я прощупаю почву, но завтра с утра. Петр Николаевич, а, может, нам того… попа позвать?
– Иди ты, – не весело отмахнулся директор, – попа, скажешь тоже… А еще партийным человеком себя называет… – директор на минуту задумался. – А я откуда знаю? Может, нужно попа.
Глава15. Поп
Вот такая история, появился на советском хуторе вампир. Хотите верьте, хотите нет. Не какие-то там неясные слухи, не бабье враньё, не пьяные мужицкие видения, а самый настоящий, чин-чинарем: ходит по ночам, пьет кровь. Кто он такой – этот вампир, откуда взялся? Стали мужики думать. Когда он начал ходить? Да после того, как Фролова похоронили – вот Фролов и ходит – больше некому. Да он сам сказал тогда на ферме. Так мол и так, я Василий Фролов. До него четыре месяца никого не хоронили. А последней перед ним была старушка Бондаревых. Так это ж какая старушка была! Она ж от советской власти иконы прятала и Богу молилась. Не может она ходить по ночам, к тому же она женского полу. И до фроловских похорон точно ничего такого в деревне не было. Драка по пьянке, болезнь или травма – это пожалуйста, но чтоб кровь сосать – это извините, товарищи, даже не думал никто. Значит, Фролов. Он, кстати, и при жизни был какой-то не того…
Пошли мужики на кладбище, разрыли могилу. А оттуда такой вонью понесло, что быстро все обратно закопали. Но труп там точно был трупом – ничего живого там не было, и ходить по ночам он не мог. Поставили всё, как было. А тут еще участковый приехал на мотоцикле, который он всё-таки починил. И сказал, что могилы без разрешения раскапывать нельзя, и что если кого на кладбище увидит, – пусть пеняет на себя.
Следующая ночь прошла спокойно, и страх как-то слегка отодвинулся. Днем приехал поп. Он приехал из Багаевки, где был храм. Ходил на кладбище, кропил святой водой. Ходил от дома к дому и кропил – кропил – кропил, бормоча себе что-то под нос. Молился, наверное. И с ним какой-то пожилой мужик тоже из Багаевки, с бородой. Мужик был без рясы, в обычных штанах и рубахе. Помогал попу и подпевал ему. Парторг так и сказал – подпевала. Вот они ходили, но, представьте, ни партийная, ни советская, ни исполнительная власть в лице участкового никак им не препятствовала.
Настала ночь. И к утру оказалось, что в семье у Сердюковых, у молодой девки-старшеклассницы нашли следы зубов – две влажные дырки на шее – и нашли ее полуживую. Особенное впечатление на людей, населяющих хутор Усьман, произвело то, что случилось это сразу после визита попа.
На хуторе Усьман жили советские люди, в Бога они не верили. Но на визит попа возлагали большие надежды. Надежды эти не оправдались. Тогда людей, действительно, охватил ужас.
Глава 16. Вмешательство партийных органов
На работу никто не явился. Люди сидели в своих домах и старались не покидать их, окна и двери были наглухо заперты, несмотря на жару. К скотине выходили осторожно, по трое, по двое, с вилами в руках. В магазин за хлебом не решались, доедали, что есть. Сидели по домам. Родители прижимали к себе детей. Дети прижимали к себе кошек и собак.
Партийная организация совхоза пришла к выводу, что ситуация сложилась недопустимая, и дальше так продолжаться не может. Партийная организация созвала односельчан на собрание в актовый зал в конторе. На собрание – это другое дело. На собрание все пришли.
– Товарищи, односельчане, – начал секретарь парторганизации.
– Хрен тебе товарищ! – закричали мужики.
Разговора не получилось, все орали одновременно. Парторг явно терял контроль над ситуацией.
– Это что ж такое, дорогие товарищи, – сам взял слово комбайнер, – вампир ходит по деревне! Есть у нас партийная организация или нет? Куда смотрят партийные органы, куда смотрят советские органы? Где наш участковый? Что, наша страна с вампиром справиться не может? Наша армия, наши, к примеру, ракетные войска? Да взорвать его могилу к такой-то матери. Тротилом. Тротил у танкистов попросить. И подрывника. Они шефы, они помогут. Где у нас биологический факультет Ростовского университета?! Портвейн пьет?! С бабами гуляет?! Они учёные, вот пусть и покажут свою учёность! Портвейн пить каждый может, много ума не надо! Короче, детей хотя бы вывезите! Автобус дайте!
Но парторг, как обычно, не понял народ. И стал орать в ответ так, что жилы вздулись у него на лбу. Под бабушкины сказки транспорт выделять он не будет.! На войне за паникерство расстреливали! И правильно делали!
– А чего нас позвали? – кричали мужики. – Мозги вправлять?
Так парторг потерял контроль над массой коммунистов и беспартийных. Сколько он себя помнил, орал он, а мужики слушали. Пугал он, а мужики пугались. А тут оказалось, что есть что-то, чего мужики боятся больше, чем его. Вампир оказался страшней, чем партийный работник. И чувствовал парторг, что именно этого, вот именно этого ему наверху не простят. Он ведь и сам понимал, шутки шутками, но есть уже одна жертва, и считай, есть вторая. Пусть Маркс и Энгельс отрицают существование вампиров, но Маркс и Энгельс где?! Одним словом, не важно. А следы зубов вот они, их многие видели. У двух жертв на шее. И если практика, действительно, критерий истины, как учит нас диалектический материализм, то получается, что практика в этом случае не на нашей стороне.
Но в том-то и состоит диалектика, чтобы орать про бабушкины сказки и требовать за вампира привлекать к ответственности паникёров, а самому смотреть, какие тут можно принять меры.
И звонил с утра парторг в райком партии, хотел посоветоваться и просить разрешения вывезти детей и из женщин, кого можно. Но на него наорали так же, как он сейчас кричал на мужиков. Так наорали, что ему тоже захотелось выйти из-под контроля. Но он не вышел, имея более высокое чувство ответственности. Ему сказали:
– Ты кто вообще, секретарь парторганизации совхоза или ты хрен собачий? Ты что там у себя вампиров каких-то развёл? Что это за вампиры какие-то у тебя в совхозе?! Что, из могил по ночам выходят, да? Кровь из народа высасывают? Ах ты, мать твою так и так! А ты про идеологическую работу среди населения слышал когда-нибудь? Или про идеологическую работу ты впервые слышишь? Про агитаторов-пропагандистов ты слышал когда-нибудь, парторг? Где твоя работа? Руки в брюки, *уй в карман? А теперь звонишь тут, панику разводишь! Ты за это ответишь! Ты партбилет на стол положишь. Какую такую ты эвакуацию там задумал? Кого вывозить? Тебя самого партия так вывезет, что ты не только про вампиров забудешь, ты как выглядит женский орган забудешь. Парторг хренов! Давай, исправляй ситуацию. Через два часа доложишь.
И вот два часа прошло, собрание закончилось, докладывать абсолютно нечего. Тут диалектика простая: или народ боится партии, и тогда он не боится вампиров, или народ боится вампиров. Но тогда он не боится партии. Как такое доложить в райком? Такое доложить в райком нельзя.
А райком, пока суть да дело, тоже связался с обкомом партии, и в конце разговора, как бы вроде анекдота, рассказал про хутор Усьман. Что, мол, вправили мозги на этот раз, но какие кадры у нас пока еще попадаются неразвитые. Что с ними прикажешь делать, снимать их будем, гнать их будем без всякой жалости!
И вот часа так через два после обеда вдруг звонок, но уже в райком из областного комитета партии. Видно, они свои каналы информации имели, а не только на райком полагались. Ну и ответственность они на себя могли взять, конечно, совсем другую. И секретарю райкома товарищу Хорошееву по телефону сказали:
– По поводу этого хутора. Да, Усьман. Два часа на эвакуацию детей. Да… Что? Да мне насрать, вампир это или не вампир! Может, это у них там Дед Мороз. Потом будем выяснять. Ты мне детей срочно вывези, иначе ты не только партбилет на стол положишь, ты свой *уй на стол положишь. Ты меня хорошо слышишь, секретарь райкома? Я за свои слова отвечаю.
Вот и слушал в телефонной трубке совершенно ошарашенный парторг совхоза Усьман, как теперь из райкома, но уже без крика, а совершенно другим тоном деловито объясняли:
– Кущёвский район, село Покровка, пионерский лагерь «Ветерок». Там уже для вас помещение готовят. Прямо сейчас выезжать, как только сможете. Если вашего автобуса мало, скажите, выделим срочно. К вечеру как раз доедут. К ужину. И как только выедут, сразу мне доложишь. Ты понял? Доложишь сразу.
Голос из райкома уже не кричал, говорил сухо, серьезно, слегка похрюкивая, видимо, для убедительности.
Глава 17. Опять Елизавета Петровна
Вечером того дня, когда вывезли детей, вампир Фролов пришел к Елизавете Петровне и сказал:
– А я знаю, где я сплю.
– Ну и где же ты спишь?
– Я сплю под крышей в силосной башне, – сообщил Фролов. – Там есть такой закуточек, между подъемником и крышей, и там хорошо. Туда можно с крыши залезть через окно.
Елизавета Петровна рассказывала мне, что только тогда заметила, как он изменился. Выражение тоски и страха исчезло полностью из его глаз, никакой растерянности, никакой потерянности, было такое впечатление, что он всё лучше и лучше осознавал свою ситуацию и был всем этим очень доволен:
– Я когда по улице иду, – рассказывал Фролов, – всё вижу, всё чувствую. Иногда пройдет кто-то мимо меня, окликнет – я что-то отвечу, примут меня за кого-то – я не возражаю. И слышу я, какой от людей дух идет. Степной, свежий дух идет. Или наоборот, домашний, уютный. Иногда к тому меня тянет, иногда к другому. Я так научился, чтоб следов не оставлять. Чтоб их не пугать. Так лучше, а то они за мной гоняться начнут. Я раньше был какой-то как без тела, и ничего не боялся. А теперь тело у меня есть какое-то вроде. И больно мне бывает. И меня побить, наверное, можно. Осторожнее мне надо быть. Но иногда такой голод нападает – хватает, как рукой изнутри. И тогда я не соображаю ничего. И мне лучше за деревней быть, потому что если я такой к человеку приду, то я на нем точно след оставлю.