– Проще можно?
– Даже нужно. Усилители смысла, как ни странно, усиливают смыслы. В обе стороны. Как заложенные в них смыслы, так и смыслы внешних пользователей.
– Погоди, дай сообразить – они что, вписывают нас в общую канву событий?
– И это тоже. Они изменяют наблюдаемую картину в соответствии с нашими слепками.
– Так у меня нет никаких слепков вот этого всего.
– Правильно, нет. Ты же здесь никогда не был. А я про этот дом предпочёл не вспоминать. Поэтому ты увидел то, что отозвалось из твоего околосознания на внешний запрос. Наверно, получилось интересно, иначе ты бы не обращал на это моего внимания.
– Ну я, это… того… оно такое…
– Не продолжай. С ходу это не выразишь – много слов истратишь, а впечатление так и не составишь. Сам пробовал неоднократно. Просто постарайся запомнить, потом как-нибудь подробно обсудим.
Пятый кивнул.
– Постараюсь. Но всё-таки про слепки. Потом же всё стало, как ты описывал. Почему?
– Ну да, ты же обратил моё внимание. Я поднапряг память, твой более слабый слепок был замещён твоим мнением о моих словах, ну и моей памятью об этой части пространства. И поскольку он был ближе к реальному положению дел, ты и увидел то, что увидел.
– Был ближе?
– А с чего ты решил, что моя память не шутит со мной шутки? Ещё как шутит. Но врать всегда нужно как можно ближе к правде.
– То есть правды вообще нет? – Пятому мысль не понравилась категорически.
– Ну почему? Где-то она точно есть. И мы её вполне наблюдаем. Но с определённой долей вероятности.
Пятый повернул голову, не желая продолжая обсуждение. Такие отвлечённые материи были не для него. Правда со степенью вероятности… придумают же люди. Но оставлять последнее слово не себе было бы неправильным.
– А насколько вот это вот – Пятый обвёл рукой – реалистично?
– А давай не будем проверять. Мне ведь и так хватает.
– Что, боишься, что к стенке поставят?
– Насколько я знаю, здесь к стенке не ставили. Это обязанность специализированного учреждения. А я про такие здесь не знаю.
– Ещё бы ты знал.
Второй пропустил колкость мимо ушей.
– Но в принципе, если постараться, можно найти место, где ещё сохранились смыслы времён основания города, когда он был почтовым ящиком, обмотанный колючей проволокой. И схлопотать пулю от часового на вышке. Или нарваться на спятившего вахтёра с табельным ТТ, который здесь варится куда дольше нашего. И даже если его после выстрела схватит инсульт, а патроны закончится, меня это нисколько не порадует. Потому как стрелять он будет на поражение.
– С чего такая уверенность?
– Был как-то знаком с этими специализированными тётеньками.
Пятый ещё не исчерпал свой запас колкостей:
– Слушай… а тебе не кажется, что ты слишком эгоцентричен?
– Ещё как кажется. Так появляется ощущение возможности собственного влияния на мир. То есть как раз того, чего нам сейчас не хватает.
Второй помолчал ещё немного.
– Да, немного о нашем эксперименте. Не расстраивайся – кое-что мы всё-таки выяснили. Например, то, что мы можем провоцировать искажения. А значит, гипотетически можем ими управлять. Знать бы ещё как. Пока что они для нас так и остаются гранатами без запалов.
– Это ты намекаешь, что мы как обезьяны с гранатой?
– Даже хуже. Обезьяна не предполагает, что эта невкусная штуковина ей сильно навредит. Мы же знаем, только не знаем, где у него инструкция и как её читать. Хотя психотропное оружие – это очень удобное оружие. Его воздействие почти невозможно доказать. Во всяком случае, жертвам – точно. Любой, кто жалуется на то, что кто-то проникает в его сны, копается в его мыслях и разговаривает в голове чужим голосом – прямой кандидат на выпрямляющее лечение. Механизм прямого сведения с ума можно доказать хотя бы гипотетически…
– Прямого сведения? Это как? Каждый день рассказывать человеку, что он псих?
– Не, это дуболомный. Прямой – это когда человека заставляют сомневаться в адекватности происходящего. По-другому застеленная постель, одежда чуть другого размера, а потом снова нормального, несуществующие новости, приблудившиеся и вновь исчезнувшие вещи, одинаковая еда с переменным вкусом. Раскачивание восприятия по синусоиде. А когда у человека взыграет паранойя, обеспечить эфемерные следы присутствия. Дальше – не ослаблять воздействия и ждать. Либо дозреет, либо с собой кончит. При правильном воздействии доказать это можно будет только через исполнителей. Ну или по очень стечению обстоятельств. Но у такого метода есть ряд недостатков.
– Дорого и долго?
– Дорого и долго. И работает не на всех человеков. Если объект знает о таком методе воздействия, он начнёт усиленно проверяться и сопротивляться. Одно дело знать, что сам свихиваешься, другое – что тебя свихивают. Наращиваешь толстую шкуру, терпишь и не делишься своими сомнениями с окружающими.
– И как долго терпишь?
– Либо отстанут, либо сменят тактику. Но есть ещё один сорт людей – сильно рассеянные и погружённые. Раскачать их восприятие мира малым воздействием почти невозможно – они основную умственную деятельность осуществляют внутрь себя. Им нет дела до несоответствий снаружи. Пальто – и пальто. Творог имеет другой вкус – значит, посахарили или посолили. Жена в противогазе – значит, выщипала брови. Таких просто так не прошибёшь.
– Ну и?
– Да ничего. Совсем ничего. Чего-то я не понимаю – здесь вроде должен быть поворот.
Поворот был. Но не туда и не под тем углом. Видимо, он опять глубоко задумался и ноги сами понесли его не в ту сторону.
Он оглянулся – места позади были вполне знакомые. Он вздохнул, поднял велосипед и, опираясь на него, пошёл в поворот.
Улочка была какая-то брошенная. Первый же остроконечный дом был заколочен крест-накрест посеревшими от времени досками. У второго не осталось ни одного целого стекла.
Он не любил такие типовые дома, которые снаружи выглядят гораздо лучше, чем ощущаются внутри. Впрочем, остальные дома сохранились лучше, хотя и выглядели изрядно потрёпанными жизнью.
Он описал полукруг мимо пустынной площадки и упёрся в исполком. Точно такой же, какой стоял в другой части города, но без этого садово-декоративного оформления, положенному главному зданию города. И без каких-либо следов использования. Двери с мощными стальными рамами и толстыми противоударными стёклами были закрыты наглухо – это было видно даже отсюда. А декоративные шпангоуты, разделяющие окна, были такими же блестящими, как и в день их установки.
Это был запасной Дом. Дом Советов, власти – да называйте как хотите. На нём так и остался нетронутый размашистый массивный герб, выступающий из передней части здания. И им так никто и не воспользовался за долгое время. Не возникло необходимости.
Он посмотрел влево и вправо – у исполкома не было обхода. Он повернулся и двинулся назад – обходить большим крюком, чем рассчитывал.
Поворот сменился тенистой аллеей, а та вывела его на проспект. Ширина дороги соперничала с шириной тротуаров, а ровно выстриженные газоны были немногим уже, чем длинные дома-башни, тянущиеся на весь квартал. В этот час проспект был пустынен и лишь разрезали на кусочки ярко-голубое небо троллейбусные парки.
Он не помнил этот район. Но тротуар был выметен, дорога блестела свежим асфальтом, а в воздухе был разлита крепкая уверенность в общем успехе и завтрашнем дне. И колышутся на ветру разноцветные флажки и морщится транспарант с невнятной надписью…
Пятый стоял, упёршись коленями в бетонное окаймление забора. Из металлической рамки давно выбили щит, так что было сразу видно кое-как заросший и засохший палисадник. За ним так давно никто не ухаживал, что он начал превращаться в первобытный пустырь и даже здание посередине него уже не могло с этим ничего поделать.
Он присмотрелся внимательнее – здание явно имело сходство с недостроенной школой на окраине города. Такое же строгое, куда-то устремлённое, но куда меньших размеров, размахов и … более простое. Как прототип большой и длинной серии, чьи изначальные черты были усилены, углублены и закреплены.
Само здание выглядело утомлённым и… исчерпанным, что ли? Оно морально устарело и ничего не имело против этого. Наверное, из него могла бы выйти неплохая вилла-переделка для местных богачей – Второй показывал ему несколько таких – за высокими заборами, с претензией на элитарность. Оценить которую могли бы только безнадёжно местечковые люди – для остальных это выглядело слишком примитивно.
Кстати, куда делся этот ходячий толкователь снов пространства? Пятый оглянулся назад.
Второй обнаружился тут же – под деревом. Он сидел по-турецки, наслаждался густым теньком и был до отвращения безмятежен.
– Бывший дом пионеров. Насколько я знаю – одно из первых крупных общественных зданий города. Источник культуры, надежды на лучшую жизнь, светлое будущее, которое вполне могло наступить. Согласись, вполне себе хороший смысл – широчайшие проспекты, огромные дома, где на каждую семью есть своя квартира, тенистые аллеи, дающие много свежего воздуха для строителей коммунизма. И конечно, здание горисполкома – как же без власти-то.
– Тогда почему он был пуст?
– Потому как известно, что он ненастоящий. В смысле – дублирующий. Настоящий совсем в другой стороне. А я знаю, что я знаю. Сразу обмануть меня не получится. Погружение не может происходить рывком. Поэтому вначале мы восприняли заколоченные домики, повернули обратно, не нашли того, что было, а уже потом морально были готовы воспринять исполком и остальное.
– И что это значит?
– Это значит, что у нас худо-бедно получается сопротивляться искажениям, даже не прибегая к усилениям – Второй похлопал по футляру.
– Я бы не сказал, что так уж получается.
Второй пожал плечами и придал себе более серьёзный вид:
– Дело твоё. В общем, если вдруг кто не понял – в том направлении нам не пройти. Там у нас воплощённый социализм. Правда, я на этот путь и не рассчитывал. Там в конце улицы деревообрабатывающий завод, а немного дальше к выходу – номенклатурные дачи. Их потом переделали в закрытый гостиничный комплекс для своих, так что суть не сильно изменилась. Не самое приятное место для люмпенов вроде нас.
С кряхтением Второй принялся выбираться из канавки, в которой и росло дерево. Ноги были выше тела, поэтому центр тяжести отбрасывал его назад. Второму надоело изображать из себя живчика, и он вцепился за ствол и с видимым напряжением поднялся. Одним плавным движением он навьючил на себя рюкзак и поправил лямки.
Пятый отцепился от забора и вышел на середину тротуара и всмотрелся в улицу позади себя.
– Считай, что ты разбудил моё любопытство – почему именно здесь окопался дух социализма?
Второй вышел к дороге, изящно перепрыгнул канаву и жестом подозвал Пятого.
– Видишь этот синий кубик?
Пятый прищурил глаза, прослеживая направления пальца Второго.
– Ну?
– Это школа с порядковым номером… – Второй пощёлкал пальцами возле уха – вылетело из головы. Официальное здание к нам поближе – обиталище землемеров, кадастровых инженеров – не помню, как они правильно называются. С другой стороны, напротив школы – бывший ЗАГС, рядом ресторан. В глубине что-то тоже важное, но того же смыслового ряда. Мне как-то говорили, но я не запомнил. И всё это венчает завод – источник жизни и опора смысла любого гражданина страны Советов. Где же ему ещё обитать, духу твоему?
– Погоди, а тогда, у заводской зоны, с теми домиками, что было?
– Воплощённый коммунизм – произнёс Второй с сильной горечью. Примерился сплюнуть, но удержался.
Место восьмое. Послевкусие культуры
– Слушай, а здесь деревья как-то позеленее, не находишь?
Второй с сомнением зашёл в ворох опавших листьев и зашелестел в них.
– Ну, я в смысле, что здесь у деревьев вообще листья есть. Местами даже зелёные.
Второй хмыкнул.
– Тогда нам с тобой повезло, что критически важные вещи предки делали с расчётом на несколько поколений. Сейчас дорогу перейдём, и увидишь причину.
В тишине пустого квартала наметилась некоторая ритмичность. Какая-то другая, чем шелест листьев под ногами и обтекание ветерка. Более плотная и постоянная.
Тротуар резко оборвался и в глаза ударило ещё высокое солнце. Пятый болезненно сощурился. При всех своих недостатках это тенистое междууличье ему нравилось. Граница между районами пролегала по краю дороги. Из района невысоких домов и широких дворов, неторопливой жизни, замкнутой самой на себя надо было переходить в модерн с его домами-колодцами, ориентиром на ускорение и претензией на прогресс.
Моргнув ещё пару раз, Пятый стёр выступившие слёзы и двинулся через дорогу.
В канаве за дорогой была вода. Много хорошей свежей воды. Которая с шумом текла из трубы, идущую, видимо, из-под земли и сбоку вдававшуюся в канаву.
Из трубы росли какие-то длинные белые гибкие трубочки. Пятый неодобрительно взглянул на них – не любил лишней живности в воде для питья. Второй слегка толкнул его сзади в плечо.
– Пей, не бойся, вода высокой природной очистки. А эти водоросли здесь всегда росли. Как показатель пригодности.
Пятый сложил руки ковшиком и зачерпнул. Вода была вкусная и что особенно хорошо – прохладная. Не ледяная, когда сводит в зубы и отдаёт в виски, а вот именно само то в жаркое время.
У выхода трубы асфальт был сильно выщерблен, так что встать на колени не получилось бы, а с корточек до воды было далековато тянуться. Тело то и дело норовило нырнуть в поток воды. Помучившись, Пятый перешёл на другую сторону от трубы – там, где многослойный асфальт обнажал бетонный край канавы. Здесь черпать было гораздо удобнее, хоть и приходилось касаться жёстких водорослей. Ничего неприятного в них не было, но Пятый им инстинктивно не доверял. Второй пристроился ниже по течению и опустив руку в поток, продолжал вещать:
– Город, хоть и был маленький, но нуждался в воде и в воде хорошей. Поэтому в разных концах города были пробиты артезианские скважины. Штук так двадцать. Больше всего их было построено на восточной оконечности города. Четыре… нет, пять на охватывающей улице. Мы мимо них проходили, хотя, думаю, внимания на них ты не обратил. Будочки такие бетонно-квадратные. Некоторые из них потом раскурочили, чтобы достать специальные трубы высокого давления. Уж не знаю, чем они так хороши, но драли их упорно и старательно – видно, действительно были так дороги.
Пятый понял, что допивает уже десятый ковшик и что вода уже заполнила всё свободное пространство. Он с удовольствием крепко умылся и протёр прохладными руками шею.
– Закончил? Тогда отодвигайсь.
Второй подошёл поближе, поставил ногу и поёрзал, чтобы она вдруг не поехала. Присел, поставил вторую на другой бортик и так же расставил руки, раскорячившись над водой. Постоял так секунду, глубоко вдохнул и резко погрузился в воду. Через полминуты, когда Пятый уже начал беспокоиться, Второй напряг конечности и поднял себя обратно. Подождал, пока обтечёт вода и рывком придал себе вертикальное положение. Его повело, и он едва не свалился обратно. Откинул с лица прядь волос и резким движением ладони стёр всю влагу с лица.
– Ой, хорошо! Сейчас, конечно, уже немного поздновато, но лучше позже, чем вообще без. Кстати, рекомендую. Очень освежает.
– Нет, спасибо. Как-нибудь обойдусь.
– Ну как хочешь.
– Слушай, походу меня опять накрывает. Там над колонной голова висит.
Второй даже не стал оборачиваться.
– Не висит, а стоит. На шлеме. Просто ракурс необычный и от бюста оставлено самое главное. Это местный общенациональный герой. В честь него город и назван. Как и эта школа и даже эта улица, на который мы сейчас стоим. Не бойся, он добрый.
– Мда?
В закатном солнце черты большой головы читались плохо. Да Пятый и не особо хотел их читать. Герой тоже был из прошлой эпохи. Он не становился от этого хуже, просто ему с Пятым было не по пути. Не потому что Пятый сильно хуже – они оба хорошие парни (Пятый уж точно), но вот не пути и всё тут.
Второй продолжал что-то говорить и Пятый дал себе труд его слышать.
– На момент бурения скважин вода в водоносных пластах очищалась сто лет. На моей памяти воде было уже только шестьдесят лет.
– А сколько нормально?
– По-моему, лет двадцать. Но точно не помню. К определённому моменту действующих скважин осталось четыре штуки. Две на охватывающей улице, эта и ещё одна, расположенная между детской поликлиникой и заводоуправлением. Там, кстати, тоже водоросли есть. Только красные.
– Слушай, а чего ты так депрессивно всё рассказываешь?
– Не я такой, жизнь такая – развёл руками Второй.
– Да нет, я не про это. Неужели ничего хорошего в этом городе не происходило, после того как ты там родился?
Второй сжал зубы и замолчал. Пятый понял, что сморозил глупость, но извиняться не стал. Не сахарный – не растает.