– Так, ну, куда идти то?!
Я чувствую, что он готов взорваться. И на всякий случай встаю между ними. Другие люди кидают на нас косые взгляды.
– Туда.
Показываю по направлению продолжения маршрута, с опаской поглядываю то на одного спорщика, то на другого, молясь, чтобы у них хватило благоразумия и выдержки не продолжать ссору. Наконец Мадс вздыхает, тоже берет палки и без лишних слов устремляется вслед за мной. Марта, с удовлетворением ухмыльнувшись, пристраивается в конце, и мы снова выходим на тропу.
Отдохнувшие ноги быстро возвращаются к нужному ритму. Край навеса тает за огромным каменистым выступом склона. Теперь нас вновь окружает только небо и горы. Мы вот-вот войдем в облако, так что останавливаемся, надеваем припасенные заранее непромокаемые куртки. Видимость ухудшается, наш строй уплотняется, мы ступаем медленнее и осторожнее.
И в беловато-сером молоке тишины до моего слуха из-за спины вновь доносятся приглушенные звуки беседы. Мадс что-то громко бурчит, Марта вздыхает. Или, быть может, наоборот?
Прислушавшись, я побыстрее прячу за воротник куртки лицо, всеми силами стараясь подавить рвущийся наружу смешок, но губы помимо воли растягиваются в предательской улыбке. Я мысленно благодарю туман, что надежно прячет меня от глаз друзей, а еще благодарю судьбу, за то что эти друзья есть у меня. Пусть не идеальные и слишком вздорные, но Марта и Мадс идут следом за мной. Идут в облаке неизвестной непредсказуемой человеческой жизни, распутывая нити каждый своей судьбы, и я точно знаю, пока они рядом, мне ничто не страшно.
Попытка
– Нет, Юрген, перестань!
Марта рывком отбрасывает меня к изголовью огромной мягкой кровати и, довольная собой, задорно хохочет.
– Да ты попробуй… Один разочек…
Но я не сдаюсь и, приземлившись, тут же переворачиваюсь со спины, сначала на колени, а потом растягиваюсь, падая на живот и ловко оттеснив Марту, перехватываю управление Экранами. В нашей комнате в отеле их всего два, и мы уже успели присоединить к ним свои Системы.
– Ну, пожа-а-алуйста.
Делаю само жалобное лицо. И сразу вижу, как Марта невольно размягчается, ее строптивая настойчивая решимость плавится будто мороженное под летним солнцем.
– Ладно.
Наконец бурчит, закатив глаза. На вид она снисходит до одолжения, однако в глубине взгляда сверкает огонек непобежденной детской любопытности.
– Да!
Я победно вскидываю руки, а потом усаживаюсь рядом, сгорая от нетерпения. Марта размеренным тоном просит Систему отключить помощь. Приятный женский голос, высоковатый и, по-моему мнению, слишком молодой и резкий – это ее настройка, уведомляет, что все готово. Экран мигает, в самом углу холста всплывает тэг: «личное».
Странно, но Система даже не допытывалась, уверена ли она. Хм-м…
Тем временем Марта расправляет спину, поднимает руки, они дрожат, я вижу собственными глазами, и, на секунду задумавшись, начинает выводить на желтоватой имприматуре холста прерывистый, ломаные контуры гор.
Я слежу, затаив дыхание, скольжу напряженным взглядом вслед только-только рожденным линиям.
У Марты сначала выходит не слишком похоже… Все вроде идет хорошо, очерк вьется и изгибается, Марта меняет нажим, создавая красивый эффект в виражах линий, но вдруг она будто натыкается на какое-то препятствие – фрагмент, что не дается с первой попытки, сложное место, что без подсказок Системы не укладывается в идеальный образ, созданный в мыслях. Она фыркает, морщится и стирает, пробует заново, еще и еще, пальцы белеют, пластины ногтей из розоватых становятся фиолетово-лиловыми, ее тонкие губы все сильнее и сильнее сжимаются, превращаясь в четкую полосу на сосредоточенном, застывшем лице. Глаза горят, они напряжены, так что вокруг пролегла сеточка неглубоких морщинок, брови нахмурены, на кончике носа и лбу – крохотные капельки пота.
Я и сам невольно проникаюсь ее доходящей, кажется, до предела сосредоточенностью, она вся будто сконцентрирована, собрана воедино мыслями, ощущениями, контролем, нервными импульсами на кончике своих пальцев. Она не отступает, а если отступает, то возвращается вновь, пока не получит то, что хочет увидеть.
И постепенно поначалу детский рисунок преображается во что-то иное. Нет, он не выглядит как работа профессионала, не выглядит даже как мало-мальски дельное Изображение – на нем только контур гор с вьющейся темной тропкой, только линии и редкие, неровные штрихи, но я искренне завидую Марте. И восхищаюсь. Восхищаюсь ее талантом и упорством.
Закончив, она молча сидит рядом, усталая и немного раздраженная, задумчиво скользит взглядом по Экрану. А я смотрю на нее и не могу оторваться. Не могу заставить себя прекратить, не могу выдавить ни слова. Я чувствую едва-едва различимый, сладковатый запах ее тела, любуюсь небрежной прядью волос, выбившейся из-за уха, плавным изгибом переносицы, высоким, статным лбом, мягкой бархатистостью щек, завороженно ловлю монотонное движение поднимающихся в такт дыханию плеч, пробегаю глазами по опущенным худым рукам с тонкими хрупкими запястьями. Я забываю дышать и, вдруг почувствовав, что задыхаюсь, уже снова не помню про это.
Она поворачивается и, очевидно, слегка испугавшись моего слишком пристального взгляда, спрашивает.
– Юрген? Что случилось?
Ее глаза постепенно очищаются от задумчивой отрешенности и обретают настороженную ясность. Она ждет ответа, но я не могу разобрать вопроса и неожиданно боюсь, что если промолчу, упущу момент навсегда. Я размыкаю пересохшие губы, мне очень страшно, но я все равно говорю. Говорю, что она прекрасна и … что я люблю ее.
Назад, в жизнь
– Все это просто. Нереально. Странно…
Подчеркиваю каждое слово легким ударом кулака по столешнице, а затем оттолкнувшись от штанги подставки и подтянув ноги, совершаю полный оборот вокруг своей оси на вращающемся стуле без спинки, но с удобным углублением в сиденье. Жилище Мадса медленно проплывает перед моими глазами, сначала ускоряясь, а затем замедляясь. Я торчу тут уже целый день, поскольку дома не могу найти себе места.
Мадс ухмыляется. В Системе около его головы появляется образ того же довольного кота. Сам друг сидит поодаль в мягком низком кресле и работает. Точнее, пытается. Потому что я активно мешаю ему сконцентрироваться.
– Да, ладно тебе. Не придумывай…
Он вздыхает, поворачивается в три-четверти, с неохотой оторвавшись от дел.
– Серьезно, Мадс! Вот что мне делать?
Немного резко бросаю назад на тарелку остатки поломанного хрустящего зернового батончика. У Мадса этого полезного добра навалом, поэтому я не стесняюсь быть небрежным. Правда, теперь повсюду крошки.
– Ха-х… Жить себе спокойно дальше и наслаждаться… Разве нет?
Его густые светлые брови складываются в выразительную дугу. Кажется, Мадса забавляют мои страдания. Он подгибает под себя ногу, окончательно разворачивается и, опирая локти о невысокую спинку кресла, облокачивает прямоугольный подбородок на сложенные руки, а после пускается в рассуждения.
– Сначала ты переживал, что она тебя ни во что не ставит, верно?
Я бурчу, мол, ага, было такое. Догадываясь, куда он клонит.
– Потом вы еле как нашли общий язык и чуть не рассорились несколько раз, так?
– Угу.
Его выпрямленная нога раскачивается в такт словам. А мои пальцы сами собой составляют в тарелке хлебную мозаику.
– Но теперь наконец все хорошо. За плечами чудесный отпуск, вы вернулись домой и-и-и…
Крошки сами собой складываются в горные хребты, чем-то напоминая мне тот рисунок Марты, после которого (или быть может из-за которого) началась вся эта кутерьма.
– Что «и»?
Отвлекшись, я не сразу осознаю, что Мадс замолчал.
– Уф-ф…Да чем ты там занят?!
Он недовольно вздыхает, едва повысив тембр голоса. Затем понимается, довольно неохотно, но ловко выныривая из кресла, подходит вплотную ко мне и не без удивления разглядывает хлебные холмы.
– Вот ты мне сам и скажи. Что «и» …
Улыбается. Видимо, найдя мое примитивное творчество милым и забавным.
Я хочу объяснить Мадсу, что, наверное, просто потерян. Там в горах мы с Мартой всегда оставались вместе, и, если не считать Мадса, никого из знакомых рядом не было. Не было рутины, работы, мелких будничных проблем. Мы чувствовали себя спокойно, расслабленно, наслаждались обществом друг друга и той новой гранью взаимных отношений, что так внезапно открылась перед нами.
Но возвратившись домой, мы снова вдруг застыли, замолчали, похолодели, разошлись. Я пытался расшевелить ее разговорами о творчестве, об искусстве, но она игнорировала их. Посвящал в свои тревоги и мысли, но не дождался ни поддержки, ни взаимной открытости, ни ответа. Все изменилось. Мы стеснялись, сами понимая, как это глупо. Нам стало неуютно вдвоем, и мы не могли побороть эту скованность. Я тосковал по Марте, однако сам не понимаю отчего, не смог даже поцеловать ее в губы, когда вчера встретил в общем пространстве Создателей, хотя видел – она ждала этого, а потом так поспешно подставила щеку.
Поэтому, да, я потерян, сбит с толку и, самое главное, уже начинаю жалеть. Нет, не о том, что признался Марте. Я сожалею, с грустной тоской вспоминая маму, что мы теряем время, то драгоценное время, которым могли бы наслаждаться. И не понимаю, как исправить все и вернуть его.
Мгновение 5
Отказ
– Нет, Юрген!
Марта застыла на месте, воинственно и вместе с тем отчаянно, словно ограждая себя от меня, скрестив на груди руки.
– Что?
Останавливаюсь, с недоумением оглядываю ее застывшую фигуру от макушки до кончиков ботинок. Не понимаю.
– Почему?!
В паре шагах позади усмехается Мадс. Я стою к нему спиной, но почти уверен, лицо друга сейчас украшает торжественная полуулыбкой. Да-да, прав, он, прав. Снова… чтоб ему пусто было!
– Почему, Марта?
Настойчиво выкидываю из мыслей Мадса и делаю маленький шажочек в ее сторону. Она не отходит, но и не расцепляет руки.
– Не хочу.
Ее лицо, обрамленное темно-светлыми градиентными прядями, выглядит одновременно и грустным, и настойчиво-решительным. Она не пойдет, нечего убеждать. Ее глаза увлажняются и блестят, но Марта сдерживает эмоции изо всех сил, сжимает ладони в кулаки и плотно смыкает губы.
Мы стоим посреди транспортной станции, вокруг длинные тени, солнечный свет, шум, свист, ветер и с праздным любопытством оглядывающиеся на нас люди.
– Ладно.
Я вздыхаю: разочарованно и громко. Не специально, но и не стараюсь скрыть, как расстроен. Мои руки сами собой взмывают в воздух, будто мне правда нужно убеждать кого-то, что я не опасен.
– Но… почему?
Ее поведение не укладывается у меня в голове. Я ошарашен, я просто не способен осознать такой реакции, думал, она будет в восторге. Столько трудов, столько планов, сколько надежд…
– Эх!
Обида клокочет в груди. Потухший взгляд понуро опускается вниз. Марта смотрит на меня и постепенно смягчается.
– Но ты поезжай…
Тонкие пальцы смахивают слезы. Ее голос дрожит и вибрирует от порывов ветра. Она недовольно озирается на прохожих, поглубже закутываясь в свой длинный плащ.
– … потом поговорим. С днем рождения.
Быстро приближается. Чмокает меня в щеку. Улыбается. Через силу, а на лице блестят дорожки слез. Затем коротко кивает Мадсу и поспешно сбегает с платформы.
Мой взгляд невольно устремляются вслед. Туда, где среди толпы людей еще изредка мелькают полы ее плаща. Но потом пропадают и они.
– Даже не обернулась…
Отчего-то это ранит прямо в душу.
Словно робот, оборачиваюсь к Мадсу и машу ему рукой.
– Поездка отменяется.
Мадс неспешно подходит ближе в сопровождении своей длинной, грозной тени. Я поясняю.
– Она отказалась.
Мадс старается не слишком радостно улыбаться. И благоразумно не тычет мне в нос тем, что предупреждал – надо было сначала поговорить, а не устраивать сюрпризы.
– И так понял… Сочувствую.
Тяжелая теплая рука опускается на мое плечо, а Мадс поднимает глаза в небо, очевидно, смотрит что-то в Системе.
– Мы, кстати, можем и вдвоем поехать…
Он подчеркивает, что не настаивает, а просто предлагает.
– У тебя же день рождения, я никуда не делся, экспресс совсем скоро, а ты давно хотел посмотреть ту картину…
Ненавижу этот его голос!
– Да, ну с ней…
Зло бурчу в ответ. Но Мадс не останавливается, чувствуя вкус приближающейся победы, он продолжает уговаривать, медленно-медленно раскачивает шаткие стены крепости моей обиды, а затем решительно идет на таран.
– И Уна бы хотела, чтобы ты ее увидел.
Имя мамы позабытым за долгие месяцы звуком повисает в воздухе. Я хмурюсь еще больше, но не могу не признать, Мадс прав.
– Ладно…
Сдаюсь. Мадс сияет. Оглядываюсь кругом.
– Где там посадка? Веди…
Старая картина
В этом Хранилище все так же, как в прежнем. Стерилизованный, отдающий каким-то странным, едва уловимым привкусом озона, приготовленный, отфильтрованный воздух, тишина, темнота, одиночество.
Мы едем на траволаторе, огни цепочками зажигаются впереди и гаснут сзади, создавая вокруг постоянное пятно холодного служебного света. Мы словно на огромной заставленной декорациями сцене передвигаемся от одного края до другого под ярким, неусыпным взором прожектора. Стеклянные стены, все в темных прогалинах ячеек, разделенных тонкими пластинами поблескивающего металла, на мгновение вынырнув из омута сонного забытья отчужденно и рассеянно наблюдают за нами, отбрасывая тусклые блики. Под ступнями ног уютно журчат моторчики траволаторной ленты. Где-то в глубине Хранилища, за много миль от нас, гулким эхом отдается шелест и лязг механизмов.
Пока мы пересекаем зал за залом, в моих мыслях лишь Марта. Аккуратно опираясь о перила траволатора обернутой в белоснежную ткань перчатки рукой, я думаю о ней и о том, что случилось. У меня нет ответов, поэтому я могу позволить себе всю полноту вариантов.
Мадс рядом тихо напевает под нос незамысловатую песенку из одной нашей любимой Диорамы. Иногда он, видимо, оглядывается кругом, так что его голос становится то тише, то громче.
Я знаю, повторяя раз за разом этот надоедливый, прилипчивый мотив, Мадс как бы намекает: я хочу, чтобы ты присоединился. Ту Диораму мы посмотрели давным-давно в мой день рождения. Она – вольная интерпретация очень старой серии книг о трех друзьях – волшебниках, и на протяжении всей истории они взрослеют, а параллельно, как водится, веселятся и спасают мир от Зла с большой буквы.
Самих книг давно уже нет, текст, конечно, сохранился, но никто даже и не думает его читать, разве что редкие позеры и снобы решат пролистать в Системе пару-тройку страниц на потеху публике. Вместо книг теперь Диорамы, увлекательные интерактивные истории, чем-то похожие на также ушедшие в прошлое кинофильмы.
Однако я не желаю присоединяться, и Мадс постепенно замолкает.
Почему она не захотела ехать? Почему так поспешно убежала? Не знай я Марту, не удивился бы. Отправляться с бухты барахты в какой-то далекий Полис, на это все-таки способен не каждый. Но Марта… Марта… Эх.
Может, дело во мне? Или нет? Может, она считает, что лазить по Хранилищам глупо? Или она боится вновь оставаться наедине? Может, она разлюбила меня?
По спине пробегает ледяная тень паники, я инстинктивно крепче сжимаю пальцами мягкую ленту перил.
Судя по всему, ее не сильно впечатлило и создание Изображений без помощи Системы. Когда я спросил, она лишь пожала плечами, отмахнулась спокойно, буднично, обычно… Как так?! Решительно не понимаю. И от этого куда сильнее теперь сомневаюсь в себе.
Удивительно, печально, грустно!
Однако Марта невольно добралась не только до моей жизни, до моего спокойствия, но и до творчества. Драгоценные, спрятанные ото всех работы обесценились на глазах. Я словно увидел ее взглядом все те огрехи, всю примитивность и наивную простоту линий. Магия рассеялась и не вернулась назад.
Именно поэтому я решил вновь вернутся в Хранилище и именно поэтому очень хотел взять с собой Марту. Хотел увидеть ее реакцию, хотел обсудить, что она чувствует. Предлог – осталась одна картина из моих любимых, что я не посмотрел. Предлог – мой очередной день рождения, первый без мамы, который я не желал проводить в четырех стенах своей квартиры. Но Марта развернулась и ушла.
И все полетело прахом!
Я тяжело вздыхаю. Полотно траволатора заканчивается. Мы аккуратно сходим с подвижной дорожки на твердую поверхность пола и оказываемся в месте назначения – смотровой комнате, отделенной от остального пространства зала прозрачными складными перегородками – ширмами.
Мадс тут же подходит к панели управления и, тыкая пальцами в тонкий зеленовато-синий экран, довольно быстро находит нужную нам картину. Я безразлично плюхаюсь на мягкое сиденье. Вокруг зажигается приятный рассеянный свет.