И еще одна тайна скрывалась в истоках побега.
Княгиня Аксинья подозревала, что искру ребенку погасила старшая жена Георгия Елена. Или какое-то магическое снадобье подложили в пищу молодой матери, или воздействовали на плод артефактом «черного шамана» – дурацкой и мерзкой статуэткой, вырезанной из корня карликовой березы. Каким образом древний шаманский атрибут попал в руки княгини Елены, было неведомо. Но фонило от закопченной и пропитанной человеческой кровью фигурки весьма ощутимо и жутко.
Вот таким образом я попал в новгородский приют под именем Викентий, не зная, что оно совсем не мое, не родовое. Мама просто заметала следы, чтобы меня не отыскали родственники могущественного «золотого князя» Мамонова. Это был ее выбор, пусть и не совсем логичный, но осуждать маму, давшую мне жизнь, никогда не буду.
Но об этом эпизоде из своего младенчества я узнал очень и очень нескоро.
[1] 5,5 линий – калибр 14 миллиметров.
Глава 2
– Эй, жирная сосиска, чего встал? Беги! – наперебой орали пацаны, стоя с двух сторон большой вытоптанной поляны сразу за приютским зданием. Олежка, подкидывая на ладони желтый упругий мячик, радостно оскалившись, ждал моего движения к левой полосе, прочерченной на песке. А мне уже было тяжело. Тягучий пот скатывался со лба, пробирался с затылка под рубашку, которая уже натирала подмышки. Еще два шага – и я сдохну. И так удивительно, что из всей нашей команды «выжгли» всех, кроме меня. Получается, нужно подобно челноку мотнуться от одной черты до другой восемь раз, по числу игроков моей команды. Пять ходок я сделал, умудрившись при этом грохнуться на землю два раза, содрав шкуру с ладоней. Неудивительно с моей комплекцией. Ноги уже не держат.
– Беги, Вик! – вопили младшие, в нетерпении подпрыгивая на месте. Ведь если я выдержу и не попаду под удар мячика, мы сами возьмем на себя роль «выжигал». Кому хочется носиться по площадке, уворачиваясь от снаряда и обливаться потом под жарким солнцем?
– Беги, жирная колбаса! – голосили «выжигающие». Правильно, сейчас я нарушаю правила, которые гласят, что мяч должен лететь в случае движения, а тут такой облом. Встал посредине и тяжело дышу, опираясь ладонями в колени.
И не жирный я! Врут, сволочи. Ну, слегка полноват. Так я разве в этом виноват? Даже сам доктор Бергер, целитель приютского ведомства, самолично сказал, почему я такой. Все дело в особенностях организма. Он еще что-то говорил Марье Дмитриевне, но я уже не слушал, испытывая облегчение. Целитель пошутил, что если мне суждено умереть, то пухленьким и с розовыми щечками.
Разве с таким скудным питанием (скудным в понимании мальчика с растущим организмом, постоянно требующим большое количество белков и углеводов), что у нас в приюте, можно нарастить живот? Старшие ребята постоянно измываются над младшими, норовя исподтишка урвать лишнюю порцию каши или кусок сахара с хлебом, а то и самую ценность: маленькую сдобную булочку с повидлом, которую нам дают на ужин. Причем, действуют изощренно, придумывая различные загадки, подколки, задания, чтобы малышня гарантированно провалила их, расплачиваясь ценным ресурсом. И знают, гады, что таковое строго-настрого запрещено. Если Агафон, бессменный надзиратель и помощник Барыни, как мы тишком называем Марью Дмитриевну, ловил на поличном кого-то из старших, наказание было стремительным.
Я рванул вперед, навстречу черте, за которой стояли Ворон, Борька, Сивый и Клоп. Мяч мог прилететь к каждому из них, поэтому парни рассыпались вдоль линии, готовясь подхватить повлажневшую от потных рук сферу. Чувствуя спиной, что сейчас между лопаток врежется снаряд, падаю на колени и слышу свист мяча над головой.
– Сволочь! – возбужденно кричит Олежка. – Сивый, «жги» его!
Ага, мяч уже на другой стороне. Теперь мне не нужно бежать туда, а развернувшись, мчаться в противоположном направлении. Я сейчас сдохну!
Жесткий удар в затылок кидает меня на землю. Достали-таки! А больно-то как! Слезы сами по себе наворачиваются на глаза. Слышу разочарованный гул своей команды. Все, больше я ни ногой сюда не ступлю! Достаточно с меня!
– Жирная свинка плачет! – язвительно заметил Ворон – самый старший из нашего приюта. Ему пятнадцать лет, он уже работает на стекольной фабрике. Не самое приятное место, думаю. Я ни за что туда не пойду, когда наступит время зарабатывать на жизнь. А Ворон получает хоть и немного, но по нашим меркам – богач. Таких денег ему хватает, чтобы приодеться, а не ходить постоянно в серой казенной одежке сиротского приюта. Еще он отдает десятину в казну приюта, вроде ответной благодарности за то, что вырастили его, не дали умереть на улице и вывели в люди.
Ворон, кстати, уже в соседний корпус бегает, где живут девочки-сироты. Разоденется как павлин, в новых штанах и в темно-красной клетчатой рубахе, с тщательно прилизанными волосами, благоухающий резким как уксус одеколоном идет в гости, а потом под ручку выводит Зинку Рыжуху, семечками угощает.
Мы свою судьбу знаем наверняка: до восемнадцати лет нам предстоит жить в этом старом двухэтажном кирпичном здании с облупленной на внешних стенах известкой, с четырьмя трубами, торчащими над крышей и с высоким крытым крыльцом; в общих спальнях, где невозможно уединиться, чтобы пролить скупую слезу над своей никудышней жизнью, не спрятать самые ценные вещи в тайник, что очень важно для пацанов. А потом нас пристроят в различные гильдии, где мы будем трудиться, зарабатывая себе на жизнь. Если повезет кому-то – выбьется в «люди» мастеровыми или бригадирами. Лично я мечтаю, как только за моей спиной закроются ворота приюта, податься на железную дорогу. Мне хотелось поскорее покинуть этот город и путешествовать по империи. Неважно кем: помощником машиниста, проводником или даже охранником в пассажирских или товарных поездах, хотя в последнем случае для начала нужно иметь ценз службы в армии, чтобы Булгаковы приняли меня в один из отрядов охраны. Кто такие Булгаковы? Очень богатый аристократический род, который держит под контролем железные дороги страны, а еще сопровождает грузы под вооруженной охраной. В боевое крыло клана стремятся устроиться многие молодые парни и мужчины. За риск платят хорошо.
В четырнадцать лет сирот начинают пристраивать по различным гильдейским мастерским. На этот счет существует жесточайший приказ императора, и чтобы старшины Гильдий не вздумали его игнорировать, специальная комиссия контролирует выполнение распоряжений посредством проверок городскими инспекторами. Так что не все плохо для тех, кто не имеет искру, да и для одаренных тоже все обстоит гораздо лучше. Их обязательно примечают и пристраивают к хлебному месту. Сирот стараются не обижать. Жизнь наша не сахар, а все эти заботы – всего лишь подсластитель, от которого во рту остается неприятная оскомина.
– И долго ты будешь нюни распускать? – мимоходом врезал мне подзатыльник Клоп, самый вредный из старших мальчишек. Вот кто лень несусветная. Не хочет трудиться. Уже сменил три мастерских, ни на одной фабрике не больше двух дней не задерживается. Сбегает, паразит. Даже околоточный, как привыкли называть местного участкового, солидный усатый дядька Остап Ефимович, постоянно похаживающий по улицам в темно-голубом полувоенном мундире, перепоясанный ремнями и с кобурой на боку, в которой находился армейский многозарядный пистолет «бердыш», и тот не мог повлиять на дурного Клопа. Следить за порядком – это со всем прилежанием, а наставлять на путь истинный – для этого существуют другие надзорные структуры. Но ни одна из них не имеет права наказывать Клопа до наступления совершеннолетия, если только тот не совершит по дурости тяжкое преступление.
А потом два пути: если не угомонится, попадет по степени тяжести в детскую исправительную колонию или в кадетское училище для мещан. Думаете, там лучше, чем в тюрьме? Ага, такая же система, только добавьте злых сержантов из бывших военных и жесточайшую муштру, чтобы выбить из головы дурные мысли. А ночью в казармах совсем не сладко. Слухи в народе ползут разные, и не все из них вранье.
Но таков закон, изданный императором. Говорят, нынешний один из самых добрых и спокойных правителей в России.
– Не твое собачье дело! – огрызаюсь я и получаю несильный поджопник. Так, легонько, с ленцой.
Клоп хитрый, он не силой берет, а изощренным измором. Может так испортить настроение своими придирками, что рад не будешь. Вот Олежка и Ворон – те лупят жестко. Они, кстати, в драках, когда сходятся новгородские концы, всегда участвуют заводилами в мальчишеских «стенках», этакими разогревающими. И кулаки у них железные, ребром ладони толстые ветки перерубают. Этому они научились у цирковых акробатов, что частенько появлялись в городе с представлениями. Почти в каждой труппе находился какой-нибудь азиат с раскосыми глазами и с умением ломать рукой все что ни попадя. Правда, я подозреваю, что парни используют Дар, накачивая в ладонь энергию. Ворон и Олег имеют слабенькую искру подчинения энергии земной Стихии. Где они ее получили, остается загадкой. Существуют легенды, что помимо княжеских Источников по земле разбросано столько мелких небесных камешков, что кому-то периодически везет отыскать слабый магический тот от этих божественных подарков. Так что никто не удивляется, что среди мещан появляются одаренные.
– Ты поговори мне еще, – беззлобно ворчит Клоп, радуясь победе над салагами, – а то без обеда останешься!
Хочу добавить, что наш приют находится в Плотницком конце, и поэтому, когда намечалось нечто грандиозное, вроде разборок между враждующими группировками вроде неревских или славенских, то привлекали приютских. Мы, малыши восьми-девяти лет в заварушки не лезли. «Воевать» уходили старшие. И нередко возвращались со свернутыми носами или пробитой головой, после чего им влетало от хромого Агафона, приходившемуся ко всему этому лечить «героев Ледового побоища», как он выражался. Что это за «ледовое побоище», мы, мелкота, не знали, а старшие только ухмылялись.
А лечил сиротский надзиратель особым способом: усаживал раненого на стул и прокалённой над пламенем свечки иглой зашивал раны, не обращая внимания на вопли, дескать, можно было и Целителя позвать.
– На постороннего Целителя у приюта нет денег, – возражал Агафон, орудуя иглой. – Если бы вы своей тупой башкой думали об этом, прежде чем лезть под дубинки и кастеты, то и не сидели бы здесь. Но куда вам! – и передразнивал: – У нас же Дар, мы можем творить руны и ломать противника! В итоге имеете то, что имеете. Молите богов, чтобы господин Бергер не прослышал про ваши приключения! Живо донесет в инспекцию!
Наш Хромец слегка привирал. В каждом приюте был медицинский работник, и не обязательно одаренный Лекарь или Целитель. У него существовало расписание рабочего дня, и с восьми до четырех эскулап обязан находиться на месте, то бишь в своем кабинете, выделенном ему в административном крыле. Так что разные травмы, вывихи, порезы и прочие болячки мы лечили, не выходя из дома. Но Агафон не хотел, чтобы у медика возникали вопросы, почему травмы у подростков настолько часты и настолько опасны. Иначе не поздоровилось бы всем взрослым, надзирающим за нами.
…Я поднялся с земли, старательно отряхнул потрепанную одежду и задумчиво посмотрел на рваные колени. Щебенистая поверхность игровой площадки беспощадна к падениям. Она как наждачная бумага стирает тонкую дешевую ткань, из которой сшиты наши приютские одежки, захватывая в своей жадности и кожу. Содранные колени болели нещадно, ссадины забиты пылью. Надо срочно промыть, чтобы не получить неприятности в виде нагноений.
– Пошли к водоколонке, – сказал Степка, мой одногодок, сухощавый и неимоверно длинный мальчишка, именно что длинный, а не высокий, потому как иначе охарактеризовать его рост было нельзя. И кличка у него обидная – Дрищ. На которую он сознательно не отзывается. Зато Степка умеет ставить легкий силовой щит, завязанный на стихии Воды. Этакая полупрозрачная сфера с тонкой пленкой, в которой гаснут все огненные и земные рунические атакующие элементы.
У меня и того нет. Вообще. Я бездарь, к сожалению. Один из тех, кого боги обделили возможностью соединяться с Даром, пользоваться им и приносить пользу обществу. Или для себя, что тоже было бы неплохо.
Остальные ребята уже вприпрыжку убежали в дом, готовясь к обеду. Запахи щей с мясом и свежего хлеба уже тянутся из поварни. Надо поторопиться, а то не достанется. Опоздавшие и в самом деле могли «просвистеть» мимо трапезы. И угроза Клопа оставить меня голодным вырисовывалась все отчетливее.
Осторожно смыв холодной искристой под лучами солнца струей воды грязь с колен, я тщательно вымылся, а потом сменил на подкачке Степку. Друг тоже привел себя в порядок, и мы опрометью понеслись в столовую, которая находилась в переходном тамбуре, соединявшим два барачных корпуса.
Кормили нас неплохо, но не столь сытно, как хотелось бы. Растущий организм требовал пищи постоянно, вот и приходилось относиться к обедам со всей серьезностью, чтобы кто-то не перехватил твою пайку.
Девочки и мальчики кушали вместе, но за раздельными столами. Для помощи поварам выделялся наряд из обоих корпусов. Две девчонки и два пацана ежедневно помогали расставлять посуду, нарезанный хлеб, большие медные чайники, в которые по выходным дням наливали компот, и так же после трапезы убирали со стола. Мне всегда нравилось помогать поварам. Ведь тогда я мог вполне легально урвать лишний кусок хлеба с сахаром. Стянуть из кладовой банку тушенки или сгущенки считалось наивысшим пилотажем. Тогда в спальне был праздник. Да и кухарки подкармливали нас втихаря, чтобы Барыня не узнала. Сие действие строго запрещалось по каким-то собственным соображениям администрации приюта.
Мы с шумом и гамом расселись за столами, но никто не притрагивался к ложкам. Для всех был единый сигнал, который давал кто-то из взрослых дежурных. Сегодня дежурил Агафон. Он возник в проеме двери и направился на середину столовой, попутно грозно посматривая на притихшую приютскую братию. Не любил Хромец, когда за столами разговаривали. Мы на всякий случай прикусили языки. Никому не хотелось попасть в «штрафную роту», как в шутку называл сам надзиратель провинившихся за различные проступки. А безудержное веселье за обеденным столом как раз входило в этот список.
Следом за Агафоном вплыла Барыня с каким-то мужиком, облаченным в пятнистую потертую куртку и в такие же штаны. На ногах выделялись массивные армейские ботинки с толстыми подошвами. При виде этого человека нам стало не по себе. Лицо немолодого незнакомца выглядело так, словно на него наступила массивная лапа слона, а потом какой-то шутник или злодей прижег придавленную кожу раскаленной кочергой. По левой щеке вился жуткий рубец от такого ожога и уходил куда-то вверх. Если бы не густая шевелюра мужика, мы бы имели возможность лицезреть нечто нехорошее на черепе. Подозреваю, от сей картины многим ночью кошмары приснятся.
– Кто это, Вик? – шепотом спросил Борька, носящий кличку Селедка. Тщедушный мальчишка с утиным носом и темными язвами от оспы с раскрытым ртом смотрел на мужика, который, в свою очередь, задрал голову и с любопытством водил взглядом темно-карих глаз по тщательно выбеленным деревянным массивным балкам столовой.
– Я почем знаю? – мне было жутковато.
– Воспитанники, внимание! – хлопнула в ладоши Барыня. – Пока никто не приступил к обеду, выслушайте сообщение. К нам в штат назначен наставник по физическому воспитанию. Зовут его Мирон Афанасьевич Забиякин.
– Забияка! – тихо хмыкнул кто-то за соседним столом.
Но смеяться никто не осмелился. Агафон подобно злой собаке вычислил наглеца, проковылял к нему с тыла и легонько шлепнул по стриженному затылку.
– Свешников сегодня вечером чистит картошку, – прошипел он.
Ага, ясно! Свеча попался. Язык у него и вправду длинный и дурной.
– Я же ничего такого не говорил! – заныл Свеча – мальчишка из средней группы, низкорослый и нелепо сложенный, словно его лепили из сырого песка, да так и не довели до ума. Шея скособочена, ноги кривые как у степного наездника. Господин Бергер объяснял это болезнью, рахитом называется.
– Не умеешь язык за зубами держать – буду учить, – пообещал Агафон и застыл на месте, поводя ушами как настоящий сторожевой пес.
В столовой воцарилась тишина, нарушаемая выкриками тетки Марфы, – главной поварихи нашего приюта, получившей прозвище Бочка – где-то в глубине кухни.
– Хочу добавить, что Мирон Афанасьевич бывший офицер, ушедший в отставку со службы по состоянию здоровья, – Барыня подозрительно оглядела затихших воспитанников. – А еще он боевой маг. Настоятельно прошу вас, дети, проявлять уважение к человеку, отдавшего свое здоровье за нашу землю, за императора и Россию. Все, можете кушать. Староста!