– Режь ее! – крикнул он, хотя это было ненужно.
Девятая со странным хлюпаньем рухнула к остальным, и глаза ее не закатились. Туша рухнула и стала извиваться все медленнее и тише. Геракл без сил опустился на поваленное черное дерево. Ясон рухнул там же. Ему бы лишь немного подвинуться, развернуться в другую сторону, лишь бы не чувствовать на себе взгляд и не видеть ее. Но он не находил в себе силы и просто закрыл глаза.
Когда он очнулся и стал снова различать звуки, он понял, что уснул – на пару мгновений или часов – в этой роще не было солнца. Первым делом он понял, что лежит не в воде, а просто во влажной грязи, будто после дождя. Было холодно и пахло землей, как ранней весной, не сладким удушающим смрадом. Он попытался подняться и заползти на бревно. Рядом с ним сидел Геракл, меч его давно был вычищен серым мхом и лежал у него на коленях. Он смотрел на бессмертную голову, что была перед ним на земле, а голова смотрела на него и принюхивалась. Она не шипела, не пищала, как прежние, она просто была – и ее было не сжечь, не искромсать и не утопить. Ясон теперь понял, что смотрит тот не на голову, а словно бы через нее. И нет у него во взгляде победы.
– Геракл? – осторожно позвал его юноша.
Тот откликнулся лишь со второй попытки.
– Я смотрю на нее, Ясон, а она смеется, – как-то неловко и грубо ответил герой. – Ты не слышишь, я тоже не слышу, но знаю. Она смотрит на меня, в меня, через меня – и из ее пасти надо мной хохочет подлый кентавр Несс, лживый предатель, царь Эврисфей, которому было все мало, все те, для кого я был просто занятным невиданным зверем, что выводили против львов и быков. Они все сейчас здесь, Ясон, ты сядь, прислушайся. Ты слышишь? Люди шумят на трибунах, передают друг другу монеты, ругаются. Я победил, они делали ставки. Скоро из ворот появится новое чудище, лучше пойди, присядь рядом с ними. А то все пропустишь.
Ясон хотел тронуть его за руку. Он мало знал о безумии, но Хирон говорил, что после битвы даже бывалые воины могут пасть духом и лепетать, как младенцы. Можно ударить их по щекам или вылить воды – тогда к ним вернется рассудок, но вряд ли он посмел бы ударить Геракла. Тот отнял руку, дернулся, но ничего не сказал.
– Мы можем теперь вернуться домой, – негромко сказал Ясон, не зная, о каком доме он говорит – об Иолке, о кипарисовых рощах или о доме Геракла – Микенах. – Возьмем ее, эту голову. Принесем царю Пелию. Тогда никто не посмеет утверждать, что ты проходимец, а я просто безумный мальчишка.
Воин повернул к нему свою косматую голову. Бесчувственный, невидящий взгляд, Ясон с внезапной ясностью осознал, что никуда они не пойдут. Ни в Иолк, ни в Микены, и на всей карте Греции, Македонии, далекой загадочной Гипербореи не найдется тот угол, что воин назовет своим домом, пока на него смотрят два белых немертвых бельма, пока он слышит этот смех в голове.
– Нет, Ясон, – Геракл сказал спокойно и ясно, будто и не было никакого тумана безумия. – Нет, ты и есть просто безумный мальчишка. А гидра разрастется вновь, как всегда разрастается зло на земле. Мы не победили, мой мальчик. И не победим никогда. Так просто заведено. Видно, есть что-то пострашнее просто мучительной смерти.
Ясон никогда не узнает, отчего он, смертный, так безропотно взвалил на себя все беды людей.
Болото отступило, и под ярким жгучим солнцем подсыхала земля. Серый и липкий мох становился обычным темно-зеленым. Ясон вспомнил, как однажды старый кентавр давно, еще в детстве, принес ему после охоты большой плоский камень белесого цвета, почти что прозрачный. Мальчишкой он прикладывал его к глазу – и чудо, все было видно. Четко и ясно, но двоились и кусты, и Хирон, и буквы на табличках из глины. Через пару дней свой волшебный камень он потерял. Может, и здесь была ясная роща с яркими желто-зелеными листьями и черной землей, а гидра, болото – это лишь тонкая пленка на поверхности озера.
Он подставил щеку под случайный луч солнца, проникавший сквозь густую листву. Тот согрел ее, скользнул по коже и скрылся.
– Я принесу нам еды, – наконец сказал он и с усилием поднялся с бревна. – Здесь должны быть ягоды, может, найду нам пару съедобных грибов. Ты слышишь? – он говорил с Гераклом, но не надеялся услышать ответ. – Если это шум ручья, я принесу нам пару рыбешек, Хирон учил меня. Ты разведи нам огня.
Ясон обернулся и со странной тревогой посмотрел на героя. Никакого огня тот не разведет, это было понятно, но чем больше слов он скажет, тем менее страшно ему самому.
– Жди меня здесь, – неловко сказал он. Если на долю мальчишки Иолая выпало хоть что-то подобное, то он теперь ему не завидует.
Во всей роще он нашел лишь несколько опавших желудей, крохотную гроздь дикого, мелкого и очень кислого винограда. Ручей шумел со всех сторон, но в голове был тяжелый туман, а в животе было пусто, и он не нашел его. Ясон оторвал мелкую черную виноградину от куста и поднес ее к губам. Он не знал, что делать с головой мертвой гидры, не знал, как растормошить величайшего в мире героя, что теперь похож на городского безумца, но знал, что надо поесть, надо встать и надо выходить на дорогу. Если его ума хватает только на это, что ж, пусть и это он постарается сделать, как должно.
Ясон спрятал в дорожный мешок весь свой нехитрый улов. Жаль он так и не дошел до ручья. Мысль о чистой воде, такой ледяной, что немеют губы и пальцы, заставляла его чувствовать жажду все острей и острей. Пройти еще пару шагов к югу, а потом вернуться к Гераклу? Без воды на такой жаре им все равно не уйти далеко. Он перекинул мешок через плечо, ощупал рукой бок, другой, завертелся, будто щенок за хвостом. Бурдюка с водой не было. Небольшая фляга, что ему протянул перед битвой Геракл, осталась у него же – но это пара глотков, и этого не хватит до ближайшего города. Им нужно обоим напиться сейчас и взять еще излишек с собой, но в чем они понесут воду, в ладонях? Спартанцы бы посмеялись над ним – потерять бурдюк! – осталось только меч потерять.
– Не это ли ищешь? – услышал он сзади.
Голос был низкий и гулкий, и был слишком близко. После битвы в голове Ясона весь мир сузился до этой рощи, и в ней могли быть только он, Геракл и мертвое чудище. Светлые глаза, что он увидел перед собой, напомнили ему разом и о царевиче Полидевке, и о бельме бледной гидры. Голос его сорвался, и он наконец-то закричал, как испуганный трусливый мальчишка.
***
Кричать, как оказалось позже, было бессмысленно и очень глупо. Он надеялся, что его крик так и останется тайной между ним и той незнакомкой, что сейчас шла впереди, не оглядываясь назад. После многократных заверений, что ему следует прекратить верещать, как резанная свинья, она кинула ему на колени бурдюк, уже наполненный свежей водой. Ясон жадно приник к нему, холодные капли затекали за ворот одежды. Не прекращая пить, он краем глаза поглядывал на незваную гостью и пытался понять, висит ли до сих пор на поясе меч и нужен ли он ему. Как оказалось, не нужен.
Она поманила, а он пошел следом и не стал задавать ей вопросы. У него была рана – рука была рассечена от плеча и до локтя – а теперь она перевязана чистой и мягкой тряпицей, а под ней – жгучая и пахучая зеленая мазь из травы и корней. Его спутница была не разговорчива: она не назвала свое имя, она не спросила его, она не сказала, куда ведет его, и просто шла по следам к месту их битвы. Враг бы сразу убил или для начала связал.
– Кто ты? – в четвертый раз позвал он ее, правда, без особой надежды.
Та обернулась и промолчала, будто решала, стоит ли он вообще того, чтобы ему отвечать. Видно, не стоит. Отчего-то Ясон не обиделся. Он шел за нею след в след и исподлобья разглядывал. Пусть Хирон и говорит, что он дурной ученик и не помнит ничего из уроков, но он может отличить гречанку от дочери Персии, а дриаду от смертной жрицы. Та была не гречанка, не дриада и лицо ее не было смуглым, как у выходцев с востока и юга. Она не была ни дочерью землепашца, ни царевной, ни странной бродячей пророчицей, что изредка встречаются на безлюдных дорогах. Ясон не знал, как кожевники белят кожу, а ткачи – ткани, но знал, что белый – не цвет для долгой дороги, а она была в белом и на ней не было ни единого темного пятнышка. От белоснежных кудрей, туго стянутых в узел, с редкими прядями цвета пепла до плаща на спине и легких закрытых сандалий. Он не знал, как назвать эту обувь. Он вообще не понимал, почему она одета так тепло и закрыто. Слишком белая, слишком другая, раз уж он мастер неуместных вопросов, можно спросить не знает ли она Полидевка.
– Ты тоже названная дочь Зевса? – брякнул он.
Ей бы спросить почему именно Зевса и почему тоже, но она даже не замедлила шаг.
– Я дочь Геспера, Вечерней звезды.
И поди гадай, как у звезды могут быть дети. Может, и прав Хирон. Он дурной ученик и невежда.
Она снова раздвинула заросли пожелтевшего папоротника. Геракл все сидел на поваленном дереве, не замечая ни своей победы, ни того, что болото ушло. Дочь Геспера, кем бы она ни была, прошла прямо к нему, будто не боялась запачкать свою белизну в черной земле и невысохшей крови. Она присела напротив, положив колени на плоский камень, воин, казалось, не видел ее. Она взяла его склоненное лицо в свои белые худые ладони.
– Друг мой, – она позвала. – Друг мой, очнись. Ты здесь, ты со мной и вовсе не на арене. Этот юноша принес еды и питья, ну же, ведь ты хочешь пить.
Ясон поспешно протянул ей бурдюк, она вложила его воину в руки, помогла поднести ко рту.
– Меропа, – Геракл говорил еле слышно, но взгляд его стал осмысленным. Он моргнул и, казалось, только заметил ее. Она нарочно загородила собой голову гидры, и тот видел лишь ее светлое лицо и может быть еще Ясона, не знавшего подойти или нет.
– Это я, – отвечала дочь Геспера и гладила его по шершавым и грубым щекам. – А ты пей, пей.
Тот послушно, как ребенок, стал пить, пролив на себя половину.
– Я нашел виноград.
Ясон все же вышел вперед и сел рядом с воином. Геракл принял еду, даже произнес спутанные слова благодарности. Он неуклюже отщипывал крохотные дикие виноградины с ветки, и, к радости Ясона, взгляд его становился все более суровым и хмурым, а руки дрожали все меньше.
– Что ты делаешь здесь? – она называла его другом и гладила по щекам, но тот не готов был к дружеской ласке. Но она не оскорбилась и не отпрянула. Ясон мудро про себя рассудил, что друзья Геракла – и его друзья тоже, ну, или в крайнем случае его не побьют.
– Звезды меняются, – отвечала она, и Ясон тут же вспомнил слова Полидевка и Кастора. – Я сразу поняла, в чем причина, хоть и не верила в это. Ну и скажи, как я могла оставаться в своем доме с тысячей высоких дверей, если знала, что мой друг вернулся в этот странный запутанный мир. Ты мог здесь быть совершенно один.
– Он был не один.
Ясону надоело, что эта белая незнакомка ни во грош не ставит его. Не она была первым живым, кого герой встретил, и не она помогала ему бороться с чудовищем. Ее безразличный взгляд скользнул по нему.
– Я Ясон, сын Эсона и царевич Иолка. Представься и ты, госпожа.
По ее удивленному лицу Ясон понял, что та не допускала и мысли, что ее поведение может быть оскорбительно. Тем более для мальчишки в грязи и с рассеченной рукой.
– Она гесперида, – ответил Геракл, и Ясон хмуро подумал, что по фразе «дочь Геспера» он мог бы догадаться и сам. Но не додумался. – Ее имя Меропа, она мой старый приятель еще с тех времен, как царь Эврисфей послал меня в далекий северный край за золотыми яблоками Геи. Зовется «самой тусклой из всех плеяд» – как по мне, это наглая ложь.
– Это все, что тебе было нужно? – спросила Меропа.
На ее лице были веснушки, очень бледные, еле заметные, цвета морского песка. Ясон вспыхнул и не ответил. Рука болела и начинала чесаться. Да, она помогла ему, очистила рану и перевязала ее, но он здесь, он живой, он помогал победить бессмертную гидру – и не ей, такой чистой и в белых одеждах, теперь приходить и отодвигать его историю в сторону.
Он кивнул, так и не придумав достойный ответ. Ясон в первый раз говорил с полубогами – половина, четверть, одна восьмая божественной крови – он не помнил уверенно, что есть дочери Геспера, но понимал, что не дело в первый же раз с ними ругаться. Тем более с женщиной, тем более с прекрасной, тем более с подругой Геракла. Друзья его друзей – и его друзья тоже, даже если их надменности хватит на пятнадцать таких, как Ясон. Он совершил над собой усилие, спрятав гордость поглубже, и поклонился ей.
– Да, это все. Я рад быть знакомым с другом столь славного воина.
– Будь добрее с мальчишкой, Меропа, – вставил Геракл, покончив с водой и виноградом. – Он юный и бестолковый, но храбрый духом и добрый сердцем. Таким был когда-то и я.
Гесперида не ответила, но бесстрастный взгляд ее потеплел. Про острова блаженных и золотые яблоки Геи юноша знал очень мало. Это было слишком похоже на сказки, кентавр Хирон и рассказывал их ему в детстве, а не на своих занудных уроках. Те острова были где-то на краю света, дальше загадочной Гипербореи, в которую не верили даже безумные старики, на самом севере, где кончается мир и где чаша небес упирается в землю. Вокруг них такой лютый холод, что замерзают даже мысли в мозгу, но острова омывают источники с горячей водой, и на земле цветут цветы и в избытке растут чудесные фрукты. В тех невозможных и прекрасных историях и Елена не умерла при падении Трои, а примирившись с Менелаем, осталась жить там в бессмертии и покое.
– Я снова здесь, Меропа. И никуда не продвинулся, – воин кивнул на немертвую голову. – Я могу бороться с ней сотню раз и потом еще сотню, и это ничего не изменит. Не много ли олимпийцы взвалили на смертного?
– Не мне судить олимпийцев, – ответила дочь звезды. Она сняла свой плащ и попыталась укрыть им Геракла. Крошечного отреза ткани хватило лишь на половину спины. – Ты знаешь, Атлас все еще злится.
На губах героя мелькнула тень такой непривычной улыбки. Даже проказливо блеснули глаза.
– Да неужели? Все двести лет?
Гесперида закивала и засмеялась:
– Да, да, ты не поверишь, над ним смеются и отец, и сестры, и всем тем, кто впервые у нас поселяется, он рассказывает историю о вероломном Геракле. Она приходится многим по вкусу.
Воин пожал плечами.
– Он первый меня обманул. Я лишь перехитрил обманщика.
– Перехитрил титана. Вот этого он тебе вовек не забудет.
Тот усмехнулся, но затем вновь помрачнел.
– Каково это, Меропа, как ты считаешь: иметь достаточно силы, чтобы держать небесный свод на плечах наравне с титаном, но не знать, как избавиться от всего лишь горсти плоти, крови и хрупких костей.
Он снова смотрел на голову гидры, и улыбка исчезла с его лица. Взгляд геспериды потух. «Каково это, друг мой, – должно быть хотела ответить она. – Быть могущественней всех смертных просто по праву рождения, иметь силу в своей крови и волшебство, недоступное людям – иметь все это и все равно не быть в силах помочь.»
– Она бессмертна, – Геракл отстранил ее руку. – Только и всего. Как нельзя истребить зло на земле, так нельзя покончить и с ней.
– Не называй ее бессмертной. Бессмертны боги на светлом Олимпе. Я, мой отец, мои сестры, старый, грубый, но безвредный Атлас, а она… Не называй ее так, не ставь вровень с нами. Или же нас называй вечно живыми. Мы живем, а она существует. Мы над временем, а она растеклась по всему нему, как яд по воде тонкой пленкой.
Ручьи текли в Лерну, и гидра текла вслед за ними. Ясон отчетливо представил себе эту мерзкую, но простую картину – бледную тихую гидру, тонкой пленкой лежавшую на всей земле и воде, на каждом мятущемся сердце. Он поежился. Грязная туника липла к потной коже, и ему захотелось окунуться в ледяную морскую воду. Когда-то давно Ясон любил рассказы Хирона про «реки времен», теперь же все они оказались безнадежно отравлены. Он вспомнил свой дом в кипарисовых рощах, уроки седого кентавра, его наставления и нудные речи. Тонкой веткой он бездумно нарисовал круг на земле. Тот наконец-то вышел ровным и круглым, как диск солнца на небе. Сложные свитки книжников и сферы небес, они ему не нужны и никого теперь не спасут. Он начертил еще пару, больше и шире, вот здесь Олимп, здесь чудовища и смертные люди, а там дальше, за всеми кругами мира спит Океан, бесконечный и вечный. Он вспомнил слова Меропы и пожалел, что рисует только на плоскости. Реки времен текут по земле, петляют и кружатся, для Олимпа же гора – это лишь стебель, а сам он раскрывается дальше и выше. Он над миром, и там нет болезней, что выпустила из ларца неразумная дева Пандора, и нет смерти, потому что нет времени. Был Кронос-Время, и Зевс его победил, теперь песчинки не сыплются на Олимпе, нет пыли и тлена, и деревья вечно зеленые со времен самой первой весны. Вся вечность теперь в руках олимпийцев, и они могут играть с ней, точно мальчишки с податливой глиной.
– Меропа?
Ему было неловко так ее окликать.
– Госпожа, – та повернулась, будто на оклик нерадивой служанки. – Ты говоришь, она растеклась по всей бесконечности времени, от края до края?