– А сейчас-то ты мне почто залепил?! – заорал Илья, бросая в сердцах мокрую одежду в траву. Вежда терпеливо улыбнулся:
– Ни за что. Я просто застал тебя врасплох. А если бы это была стрела? – он подбросил шишку на ладони. Илья почесал мокрый затылок. Вежда принялся готовить костёр и, уже выкресая огонь, добавил к уже сказанному:
– Теперь ты должен быть готовым не только к какой-то там еловой шишке. Ныне ты должен быть готов ко всему.
После не раз Илья получал в голову то шишкой, то щепкой, то репой или ещё чем-нибудь. И каждый раз это было хоть и не больно, но неожиданно и обидно.
Однажды Илья спросил:
– Слушай, Вежда, ты меня вроде обучать взялся, а мы тут только и делаем, что зверя промышляем.
– Ну и как, по-твоему, должно выглядеть обучение? – скрестил на груди руки Вежда. Илья замялся:
– Ну, как… Уроки там какие-нибудь… Поединки, пробежки. Приседания, метания чего-нибудь… Бой на деревянных мечах. Кстати, мы ведь их ещё даже не приготовили!
– Приседания да пробежки, говоришь? – прищурился Вежда, что-то прикидывая и глядя на Илью. Тот спохватился, попятился.
– Ой, я же забыл совсем! Мне же на реку пора, да ещё силки… проверить… – пробормотал он, выскочил боком в дверь и, схватив в сенях острогу с садком, вылетел на двор. И уже там его настиг раскатистый хохот Вежды.
Присматриваясь к Вежде, Илья отметил, что тот был в работе первым и равных себе, пожалуй, не знал. Всё, к чему он прикасался, словно только и ждало такого мастера, как он, не особенно даваясь кому-либо другому. Илья прикидывал в уме, сколько ремёсел были Вежде подвластны: лекарское искусство он знал лучше любого знахаря, о каком слыхивал Илья; плотником был добрым – скорым на руку, аккуратным да умелым; воином тоже, по всему видать, был изрядным – что с мечом, что без оного. Охотником, опять же, был знатным. Да, такого наставника Илье бы поискать – за всю жизнь не нашёл бы. Иногда Илья забывал обо всём этом: то когда сердился на его выходки, то когда попадался на его уловки, думая, что способен перехитрить или разжалобить старика. Бывало, что и люто ненавидел его за ту жёсткость и даже жестокость, что порой проявлял Вежда. Однако, отойдя сердцем, Илья признавал, что старик был прав. И, несмотря на всё это, Илья успел быстро привязаться к нему и полюбить. С Веждой ему было не только надёжно, словно сосунку рядом с мамкой-кормилицей, но и легко и весело, как не было ни с одним приятелем.
4
Скоро выпал первый снег, Илья с Веждой облачились в шубы нáгольные, в которых было сподручней и по лесу шастать, и иными выселковскими делами заниматься.
И вот как-то поутру после обхода ловушек Вежда подошёл к Илье, начавшего было стряпать немудрёный завтрак, и сказал:
– С едой погоди. Пора дело делать.
Илья поднял на Вежду недоумённый взгляд и сейчас же вспомнил, зачем они явились на эти забытые людьми выселки.
– …слушай, Вежда, чудно́ ведь: «Лохань разбрасывает апельсины», «Лохань обнимает Будду». Почему у этого великого человека такое странное прозвище – Лохань?
– А почему ты решил, что этот человек великий?
– Но раз он придумал эти упражнения, значит, был очень хорошим воином, а может, и волхвом.
– Одному человеку всё это выдумать было не под силу. Тут трудилось немало людей, несколько поколений, отшлифовывая это искусство. А названы эти движения так потому, что их создатели хотели отметить, что в них особая сила. Только Лохань – это вовсе не корыто, в котором бабы стирают бельё. Это слово китайское, и звучит оно даже немного по-другому – алохань. От него родилось слово «архат». И означает оно «достойный». Лучше ты мне скажи – доводилось ли тебе слышать о Будде?
– Сказывал нам Сневар Длинный, что в том же Китае и ещё где-то за высокими горами живут люди, почитающие одного человека, будто бы сровнявшегося с богами, и называют этого человека «разбуженным».
– Верно, – усмехнулся Вежда. – А почему разбуженный – знаешь?
– Да разбуженный этот вроде бы постиг, что Явь, в которой мы живём, и не явь вовсе, а сон, и все мы здесь, стало быть, спим и снимся друг другу… Чего ты хохочешь?
– «И в небе и в земле сокрыто больше, чем снится вашей мудрости, Горацио!..» Ты смотри! А ведь в точку!
– Вежда! А много ты земель повидал?
– И много, и, что верней, долго.
– А в Китае долго жил?
– Многие годы.
– И все китайцы обладают теми знаниями и умениями, что и ты?
– Я? Тоже мне, нашёл эталон.
– Чего?
– Не важно. Нет, не все там такие. Этим умениям, как ты сказал, в основном посвящают себя монахи, последователи того самого Разбуженного. Ещё к подобным знаниям стремятся тамошние мудрецы, а простой народ простодушно спорит, кто из них более всего в том превзошёл.
– И кто же?
– И ты туда же. Не забивай-ка лучше себе голову, а постигай то, что я тебе показал. Тогда со временем, может быть, и сам поймёшь.
– Погоди, ты ведь говорил, что обучаешь меня стило… стилю этого самого Лоханя. Выходит, есть и другие стили?
– Так и есть. Иные называются не так возвышенно. Например, стиль Обезьяны или Медведя.
– Ого! А почему тогда ты избрал для меня стиль Лоханя? Потому что другими стилями не владеешь?
– Владею. Ещё и такими, что противнику урона никакого не чинят, но останавливают надолго. А стиль Лоханя предназначен для крупных людей, широких в кости, как у нас говорят. Ты именно таков и есть. Поэтому все приемы, которые объединяет стиль Лоханя, в твоём исполнении будут иметь наибольший эффект.
– Э-э… что?
– Действо. Мало того, изрядно занимаясь и постигнув иные стили, ты сможешь при желании – а паче необходимости – создать свой стиль и назвать его так, как тебе будет угодно.
– Да ну?
– Вот тебе и ну. В одном из средоточий таковой мудрости – китайском монастыре Шаолинь – всегда собирались желающие учиться этому искусству поединка. Несколько лет тому… вперёд был среди воспитанников один – небольшого роста, щуплый да невзрачный. Все смеялись над ним, и было отчего: как бы усердно ни изучал он стиль Лоханя, никак не мог побороть ни одного из своих товарищей. Но этот малый обладал несгибаемым духом и не желал отступать.
Как-то после очередного неудачного поединка он в отчаянии бросился в траву и долго лежал ничком, как вдруг рядом с собой в траве он увидел поединок двух насекомых. Одним из них был богомол, а другим – цикада, изрядно превосходившая своего соперника величиной. И шаолиньский воспитанник стал свидетелем того, как маленький богомол, умело используя свои длинные передние лапки, одолел цикаду. Ван Лан – так звали воспитанника – сразу понял, что ему был явлен знак: ибо всем тем, кто упорен в достижении цели, Правь всегда сделает шаг навстречу и даст ключ к разгадке любой невыполнимой задачи. Ван Лан стал пристально наблюдать за повадками богомолов, отчего другие ученики ещё больше принялись смеяться над ним, видя, как он часами ползает в траве. А Ван Лан, переняв некоторые движения богомола и переложив свои боевые движения на его лад, превзошёл в поединке многих мастеров Шаолиня. Правда, не всех. Но он отправился по Срединной империи, изучая иные стили и совершенствуя свой, который так и назвал: стиль Богомола монастыря Шаолинь…
– …Вежда, а ты тоже поклоняешься Разбуженному?
– Пробуждённому не поклоняются – он не божество. Следуют пути, которым прошёл он, постигая Истину.
– А что есть Истина?
– Это не познают с помощью слов, поэтому объяснить тебе я не смог бы, даже если бы знал сам.
– А ты не знаешь?
– Нет, потому я и живу в Яви. Постигнув Правь, освобождаются он необходимости пребывать в Яви и уходят в Навь навсегда. Иные, правда, возвращаются сюда по собственному почину – чтобы помочь другим познать Истину. Встретить такого человека – уже и не человека вовсе – большая честь для каждого жителя Яви. И большое испытание.
– На словах-то кажется, что это просто.
– То-то и дело, что кажется. Нам много чего кажется. Вот скажи мне: существуют ли домовые с русалками да лешие? Или они тебе кажутся?
– Ну, ты спросил, Вежда! Будто сам не знаешь? Конечно, существуют. С ними хоть и редко, но непременно встречаться доводится. Ведь как пришли мы с тобой на выселки, сразу лесного хозяина встретили.
– Ну вот. А ты представь, что когда-нибудь ни в хозяина, ни в соседушку Домового, ни в берегинь речных да в Баенника никто верить не станет.
– Как так?
– А будут считать, что они – выдумки, сказками называть примутся.
– Да ведь сказки и есть самая что ни есть правда! Загнул ты, Вежда. Никогда такого не будет!
– Погоди, Чёботок. Ты мне вот что ответь: Леший, скажем – он кто? Человек?
– Да ну тебя, право слово! Что ты ерунду какую-то спрашиваешь, будто вчера только родился?
– А ты представь, что так и есть – вчера родился. И ответь: человек ли хозяин лесной?
– Да нет, конечно!
– А кто же он тогда?
– Нелюдь он. Другой, значит, нежели мы. Он и человеком потому оборачивается, чтобы наставлять нас в том, что мы разуметь не можем – по глупости ли или по скудоумию.
– А ты представь, что будут такие люди, которым такие вот «другие» являться будут, а они мало того, что бояться их станут – словно селяне степняков – так ещё и называть суевериями – пустыми выдумками, значит.
– Нет, Вежда, никогда люди так не поглупеют. Врёшь ты всё.
– Ага, выдумываю, значит. Ну-ну…
– …поза всадника.
– Становиться, что ли?
– Цыц! Не болтай. Гляди…
– Здорово!..
– Цыц, говорю! Повтори-ка… Так… Локоть подбери! Не отклячивай! Без замаха, без! Движение зарождается здесь, идёт от бедра, закручиваясь, вверх – видишь? – и выстреливает твою руку вперёд. Вот так. Меньше слушай, больше смотри и повторяй. Жгут! Чувствуешь жгут?
– Кого жгут?
– Чуди́ло! Бельё приходилось выкручивать? Когда крепко закрутишь, оно так и норовит высвободиться. Так и тут. Ну-ка… Чуешь?
– Ага!..
– Цыц «ага»! Продолжай…
– …Вежда, для чего нужны небоевые движения: «Поднятие неба», «Танцующие феи», «Лохань обнимает Будду»?
– Каждый человек – это не только кожаный мешок с костями, могущий двигаться, есть щи да соединяться не слишком хитрым способом с другим подобным мешком. В каждом из нас живёт особая невидимая сила, пребывающая в постоянном движении. Обычный человек способен её почувствовать разве что во время хворобы, потому что недуг – помимо всего прочего – сбой этой силы. Человек вообще – это нечто вроде узелка, получившегося от соединения двух других подобных великих сил – силы Земли-матушки и отца-Неба. Поэтому эта сила и человек, по сути, есть неделимое целое. Нельзя рассматривать кожаный мешок с костями отдельно от этой силы – без неё он попросту не протянет и дня. В Китае эту силу называют «ци». Вообще говоря, эта энергия триедина. У нас она больше известна опричь: Навь – невидимая часть, Явь – часть плотная, и Правь – закон, которому всё подчинено, или попросту Дух…
– Триглав Вседержитель!..
– Мудрецы считают, что эту великую силу – ци – можно сравнить с водой. Вода остаётся водой в трёх ипостасях: если её вскипятить на огне, то она превратится в пар, если заморозить, то станет льдом. Настоящие мастера умеют управлять энергией ци таким образом, что превращают её то в одно, то в другое, то есть то уплотняют, то делают всепроникающей, используя в своих целях. Это очень непросто. Не зная об этой силе, можно очень легко себе навредить. Если бы ты, скажем, решил заниматься самостоятельно, без опытного наставника, то вполне мог бы ухудшить зрение или вовсе лишиться его, выполняя обыкновенные удары рукой. А всё потому, что по незнанию нарушил бы ток этой внутренней энергии, имеющей выход как раз в ладонях и пальцах. Да и не только там, кстати… Что, страшно? Уже раздумал заниматься?
– Брось, Вежда! Вот ещё… Просто это всё так необычно… Я и не знал об этом ничего. Дальше-то что?
– Мастера Шаолиня учатся с этой силой дружить, а вернее сказать, сотрудничать. И научившись, достигают невероятных способностей. Но это далеко не всё, что можно достичь с помощью ци, хоть и этого для воина вполне достаточно. К сотрудничеству с этой энергией приходят с помощью правильного дыхания, особых движений и прекращения внутренней болтовни – когда мысли не уплотняются в слова и вообще замирают. Это те же три составляющие, о которых я говорил: дыхание взаимодействует с Навью, то есть с бесплотным, тело с помощью движений сотрудничает с Явью – с материей… земным то есть, и разум смыкается с Правью – единым Духом, законом. Кстати, последователи Пробуждённого соединяются с Навью, именно переставая мысленно болтать. Правда, не только с помощью этого.
Научишься управлять своей внутренней энергией, и твои удары приобретут сокрушительную силу, станут остриём твоей атаки, способным расколоть крепчайшую стену без участия твоих мышц и костей.
Вот, скажем, эта доска… Проверь, не трухлява ли?
– Да нет, Вежда, мы же сами её для двери ладили.
– Хорошо. Ну-ка, зажмём её вот здесь. Теперь смотри…
– Вот это да! Если бы не видел сам, не поверил бы!
– А теперь хватит болтать и за дело. Приступай к «разбрасыванию апельсинов».
– Едал я эти апельсины. Купец из Киева как-то в наши места заехал…
– Цыц! Начинай…
3
Незаметно пришли в мир Перуновы помощники – Морозко да Карачун с Трескунцом. Седобородые труженики выморозили всё, выбелили, убаюкали лес. Леший угомонил свою братию до срока да и сам дубом-долгожителем задремал. Замерло время, льдистой водицею колодезной обернулось. Илья черпал его бадьёй да таскал в избу, где жарко полыхал очаг, и некогда уже было спать времени-воде, живо уходила она на потребу наставнику с учеником.
Илья до седьмых потов постигал чудодейственную науку владения телом словно оружием. Некогда было ему смотреть в окно. Когда время занятий заканчивалось, Илья слушал завораживающие наставления Вежды, жадно впитывая их, да так, что целый ворох лучины прогорал в светце как одна. И не успевал Илья получить ответ хотя бы на один свой вопрос, как в его голове рождался целый вихрь других вопросов, и так могло продолжаться до нового света, если бы учитель не говорил:
– Хватит болтовни. Завтра чуть свет за дело приниматься – нешто забыл? Цыц. До ветру и в люлю.
Как-то ввечеру, после трудного дня, проведённого, как обычно, под доглядом Вежды, после неизбежных ссадин да синяков и обильного пота Илья спросил Вежду:
– Учитель, почему у людей разные боги?
– Бог один, Илья. Просто у него много имён.
– Да только у нас, славян, великое множество богов, Вежда! И это всё – один-единственный бог?!
– Точно так.
– Но зачем это? Почему так случилось?
– Люди постоянно наделяли своих богов такими качествами, которыми хотели наделить. Но один бог не мог быть одновременно суровым воином и милостивым покровителем скота. Вот и стал он множиться, и постепенно стал таким, каким его очень хотели увидеть люди. Он очень изменился и перестал быть тем, чем был поначалу.
– Но разве это возможно? И кем тогда он был вначале?
– Никем и ничем, – рассмеялся Вежда.
– Я не шучу, Вежда! – сказал Илья.
– Но и я не шучу, – продолжая улыбаться, ответил Вежда. – Людям было необходимо, чтобы над ними кто-то был, некое высшее существо, которому можно пожаловаться и попросить защиты.
– Но выходит, люди придумали бога, а его на самом деле… нет?.. – холодея и невольно переходя на шёпот, сказал Илья. – Но ведь ты сказал, что бог один и, значит, он есть?
– Есть, – кивнул Вежда, лукаво сверкнув глазами.
– Вежда, перестань со мной играть! – рассердившись, поднял голос Илья.
– Ты сам играешь с самим собой, – пожал плечами Вежда.
– Тогда объясни, а не смейся! – потребовал Илья.
– Конечно, объясню, – сделал необычайно серьезное лицо Вежда. – Сейчас дров подброшу, и, пока они прогорят, всё и объясню.
– Вежда!
– А ты думал, всё так просто? И обо всём на свете можно узнать, просто задав вопрос?
– А как?
– А вот так. Иной ответ всю жизнь искать приходиться. Потому что нет никого, кто бы смог на него ответить простым человеческим языком. И ни седой ведун на это не способен, ни тем более жрец, привыкший поминать богов одной лишь сытой отрыжкой. Но ответ всё равно получить можно. Мало того: тому, кто изо всех сил стремится к чему-то, непременно это удаётся. Это так же верно, как и то, что, если крикнуть в колодец, услышишь эхо.
– Так, может, и ответа никакого нет, а ты просто услышишь самого себя? – тихо выговорил Илья. Вежда с усмешкой смотрел на него, будто готовый расхохотаться, и наконец произнёс: