От ее слов руки мужчины на плечах напряглись и чуть ослабили хватку, отпуская. Адам уже решил, что зря поддался этому спонтанному порыву с целью успокоить расшатанные нервы и установить контроль над всеми в целом и Эванс в частности, но кто сказал ему, что будет просто, приди он сюда. Да и когда это с Эванс было просто? Он же всего лишь хотел убедиться, что все в порядке, что она сможет также беспрепятственно выполнять для него особые поручения в дальнейшем и недалеком будущем, руки-ноги целы, голова – по возможности. Ну, или немногим сильнее повреждена, чем было ранее. До кресла в Конгрессе рукой подать, осталось лишь сделать последний шаг, а потом можно будет ее отпустить. Он же ей обещал, а обещал, значит сделает. Верно, Адам?
Вот только увидев мерзавку, выходившую из душа в одном полотенце, его планы кардинально поменялись. Он же не железный, в конце-то концов, и всего лишь человек. И если Лиаму можно не выбрасывать «каку», а обниматься с ней, как с родной, то чем он, собственно, хуже? Ничем. Адам не копия. Он оригинал, черт возьми! Плевать, что перед ним Эванс – серая мышь, которую брат тащит с собой везде, словно плюшевую игрушку. Внутренний и подконтрольный до этого момента зверь Адама, запертый в клетку из толстых прутьев «нельзя» и «не положено», поднял голову, переминаясь когтистыми лапами, и требовал охоты. Повел носом в пропахшей хлоркой квартире и уловил чужой страх.
Ночью все мышки серы, и для Адама серость вообще не проблема, учитывая полное отсутствие света в комнате. Проблема для нее – ее проблема. Как Эванс сама заметила, теллур горит зеленым пламенем только в хлорной среде, в отличие от меди. Попробуй, найди десять отличий, когда прижата лицом к стенке и не можешь пошевелиться. Адаму не нужно много стараний, чтобы вспыхнуть. Азарт охоты, добыча поймана, обмани, обыграй, и та сама сдаться тебе на милость. Блеф в ответ на блеф, провокация в ответ на провокацию, подлог, выдаваемое желаемое за действительное, и как итог – ее проигрыш. На сером поле заканчиваются клетки, и мышеловка защелкивается с хлопком. Осталось совсем немного. Нужно только подтолкнуть…
– Сказать ему? – игриво спросил он и продолжал вжимать ее в стену, подталкивая к краю, маня за собой в пропасть. – Может тогда будет страшно? – аспид сладко шипел ей на ухо, откашлявшись, делал голос похожим на другой – родной и обласканный слепым обожанием.
Эванс затылком чувствовала, как он улыбается, смакует ее страх, перекатывает его на языке, пробует на вкус, и ему нравится. Зверь сорвался с цепи и вцепился в ее страх. Лобовую атаку она выдержит без труда, но сколько их еще будет? Методы Ларссона становились все изощреннее. Эскалация шла вверх по прямой, и блеф все больше походил на правду. Все было будто бы нереально и одновременно во плоти. Замешательство, вызванное иллюзией, предлагаемое желаемое и близко не похожее на действительность, но практически идентичное с ней. Попробуй, найди десять отличий, когда ты прижата подлогом к серой стенке правды. Что теперь из желаемого действительное, а что из действительного и есть желаемое? Как различить серое на сером поле? Никак. В темном-темном городе темной-темной ночью правда затерялась где-то посередине, так и не выбрав верного ответа, а был ли он, доподлинно неизвестно. Эванс была уверена, чтоб был, но раз сама не сможет его отыскать, то пусть на него отвечает сам Адам. Провокатор она или нет, в конце-то концов. Вовремя вспомнив, что ночью все мышки серы, пора было ответить блефом на блеф, проверив насколько в этом блефе оригинал изощреннее копии. Ларссон, словно читая ее мысли, продолжал надавливать, не сильно, но весьма ощутимо, и не о блоках в руках сейчас шла речь.
– Лиаам, смотри, кто тут у нас, – мягко, так различимо и одновременно схоже с тоном самого Адама и брата, его голос извивавшейся змеей заползал ей голову, а змей-искуситель ликовал.
Вот теперь проглатывай, Костлявая! Право выбора за ней. И либо все закончится прямо сейчас, либо она дает ему карт-бланш, а потом уже без претензий. Больше никаких невысказанных «да» и неозвученных «нет». Он же не Лиам, хоть вопрос идентичности стоял сейчас совсем в ином контексте. Непонятно, отчего Эванс замешкалась, когда оригинал очень умело сымитировал собственную бледную копию, и паранойя Адама выглянула из-за угла и посматривала на него с интересом.
Дав ей время обдумать его слова, Адам сделал шаг и вплотную прижался к ней, чтобы девушка почувствовала кожей ткань его одежды. Он здесь на равных условиях, принимая ее как человека равного себе. Только сейчас. В порядке исключения. На нем никакого не такого уж и дешевого костюма. Он действительно пришел сюда, бесцеремонно нацепив маску простого смертного, что делал в исключительных случаях, но на этот раз больше для самого себя, чем для нее. Оставил право выбора за ней. Пусть сама решает, подчиниться ли человеку, которого так рьяно презирает или опять оттолкнуть, уперто стоя на своем. Этого же тоже никогда и в помине не было, и снова нате! Он и так сделал достаточно, чтобы пойти на компромисс с совестью и раздирающими внутренними противоречиями и больше не будет приходить из тумана, когда его не ждали, чтобы услышать в ответ проклятое тихо.
Видимо, выбор был не из легких, и девушка в его руках молчала и не шевелилась, оставаясь прижатой к стене его руками. Осторожно, словно ступая по тонкому льду, по усыпанному граблями и противопехотными минами полю, он сделал первый шаг по направлению к гибели рассудка каждого из них, прижимаясь губами к голому плечу и тут же отпрянув назад, чтобы не получить перелом переносицы или укус в ответ.
Вздрогнув от осторожного жеста и окончательно расслабившись, Эванс откинула голову ему на плечо и прижалась спиной к его широкой груди в ответ, откинувшись назад. Медленно, не менее осторожно, но и этого было достаточно, чтобы он воспринял это как предложение к действию. Вперед, глупый кролик! Ночью все мышки серы. Насколько же серы они для него, и как далеко он готов зайти, отвечая на ее блеф? А блеф ли? На этом месте ей стоило в панике дернуть стоп-кран, но в этот раз за нее это сделал Адам.
– Я еще могу уйти. Сейчас. Только скажи, потом будет поздно, – шепча ей в ухо, он чуть сильнее сжал её плечи, и прижался губами к ее шее, вырывая у нее судорожный выдох.
«Ставки сделаны, ставок больше нет», – голос Лиама звучит в головах обоих. Оба уже потеряли счет, сколько раз сблефовали и поддались на провокацию, и теперь, озираясь, стояли посреди серого поля и не знали, в какую сторону идти. Было бы логично пойти навстречу, минуя заволакивавший мысли дурман, но это точно не про них. Никто не отступит, и никто не выйдет из игры, пока не будет объявлен победитель. Еще никогда игра в поддавки не была такой долгой, что оба не заметили, как она все меньше напоминает игру. Выиграть же для каждого было делом чести, даже если эту честь ему придется измазать в грязи, а ей вымочить в медном купоросе.
Адам заметил колебания противника и неожиданно сменил тактику с лобовой атаки на обход с флангов. Провел руками по голым плечам, убирая с них волосы и открывая доступ к шее, чувствовал каждый изгиб прижатого к нему в одном полотенце тела, вдыхал запах от ещё влажной после душа кожи и пьянел от картинок, подкидываемых воображением. Она была совсем маленькой и хрупкой по сравнению с ним, вот только Адам знал, насколько эта хрупкость обманчива. Знал и видел, на что она была способна, порой это приводило в ужас и… восхищение. Тонкие ниточки сплетенной ею сети, в которую он так опрометчиво угодил, на деле оказалась стальной проволокой, и накрепко поймали его в силки. Контролировать себя становилось сложнее, а Эванс, будто специально, не дергала стоп-кран, предоставляя это право ему. Демонстрировала свою обманчивую покорность, которой не было в ней ни унции. Казалось, она вся в его власти, осталось только решиться и подчиниться его Тотальному Контролю, перекладывая на него груз эмоциональных проблем. Напомнив, что окончательное решение в итоге за ней, он спросил, шепча и не отрывая губ от ее шеи:
– Мне уйти? – и не сдвинулся, ожидая точного ответа. Убедив себя, что сам может вовремя уйти, если вдруг она передумает, он обнял ее и положил подбородок ей на плечо.
– Наверное… – невнятно промямлила она, а Адам растянулся в улыбке губами, прижатыми к ее щеке. Невысказанное отрицание никак не согласие, но и этого достаточно для шага к победе.
Чего он ожидал, это же Эванс. У нее на простой вопрос еще несколько и с подтекстом, а сложность каждого зависит от предполагаемого ответа.
– Хорошо, – быстро поцеловав ее на прощание в висок, он нехотя отпустил ее плечи, проведя по ним в прощальном жесте.
– Нет, – прозвучало почти решительно и осознанно, но… – Черт, я не знаю, это не самая моя сильная сторона, – и теперь он почти смеялся.
Полная капитуляция. Разгром без аннексий и контрибуций. Победа. Правда в ответ на блеф, но для окончательного установления флага на побежденной территории, Адаму оставалось помнить, что ночью все мышки серы.
Едва расслышав ее просьбу, он резко развернул ее лицом к себе, найдя в темноте ее губы своими, целуя, чтобы она замолчала, пока не сморозила что-то еще, что помешает им обоим перейти установленные ими границы. Его все еще удивляло, как человек без труда играющий человеческими жизнями, мог быть столь нерешительным, когда дело касалось близости, но учитывая, что у нее были плохие примеры, сложно было ее в этом обвинить.
– Нужно срочно повысить квалификацию в данном вопросе, мисс Эванс, – рациональное всегда для нее в приоритете, и раз уж надо, так надо. Как отказать братьям нашим меньшим в получении нового для них бесценного опыта.
За его словами последовал очень глубокий и грубый поцелуй. Не с целью напугать, а скорее, чтобы избежать аналогий с другой своей ипостасью, в которой он само совершенство без единого изъяна. Паранойя, давно поселившаяся у него в голове, сидела рядом на стульчике и болтала ногами, ожидая своего часа, пока мистер Тотальный Контроль никак не хотел признавать что он Адам Ларссон.
Устанавливая полный контроль над Эванс, Адам очень упорно старался попутно контролировать еще и свои слова с действиями. Здесь и сейчас он непреодолимая сила, столкнувшаяся с ней – неподвижным предметом. Ему нет дела до чьих-то домыслов и слухов, до давно устоявшейся репутации, шедшей впереди него семимильными шагами. Сейчас он здесь, он рядом. Существует в одной реальности, времени и пространстве, хоть для него она все такой же пришелец с Нибиру, как и остальные жители этого богом забытого клочка земли, именуемого старым городом.
Адам провел рукой по ее спине, бесцеремонно залезая под мокрую ткань, и чувствуя, как она выгнулась ему навстречу, ломая для себя последний барьер. Тянулась к его руке, шокируя, пугая, обескураживая. Он был уверен, что и сейчас она сбежит, крикнет: «Стой!», а никак ни примет его игру всерьез. В пору было искать подвох и думать, где тебя пытаются поиметь, когда ты пытаешься сделать то же самое. Вот только отчего-то все казалось таким правильным, верным с перекатывавшимся на языке горько-сладким циановым привкусом.
Она сама притянула к себе его голову, зарываясь пальцами в мягкие волосы. В полной темноте она не видела их цвета, а будто чувствовала его на ощупь. Так похожий и не похожий на тот, к которому она привыкла, как и голос, который слышала. Он будто бы был совсем нереальным, если бы не существовал с ней рядом. В одном времени, реальности и пространстве налетал непреодолимой силой на нее, как на неподвижный предмет.
Черт с ней с диалектикой. Одно не может существовать без другого. Непреодолимая сила без недвижимого предмета, зеленое море без базальтовых скал, ядовитые антимонитовые иглы без токсичного и твердого торбернита, справедливость без пристрастности, черное без белого, правда без блефа. Блефовать им обоим сейчас уже поздно, когда на «Slow-quick-quick-slow», сердце отстукивает знакомый ритм.
Не рассчитав силу, обнимая ее, Адам выругался, побоявшись раздавить, а затем прижал девушку спиной к стене, когда полотенце опять начало незатейливый путь вниз по вертикали. Он оторвался от ее губ всего на секунду, чтобы приподнять ее над полом, как ему уже приходилось делать в пыльной и захламленной комнате, когда ее брат заявился в самый неподходящий и самый нужный момент.
– Не передумала? – спросил он, пока еще держит себя и ее в руках, пока намокший кусок ткани разделяет их, пока все не зашло слишком далеко, вот только все рядом с ней слишком. Слишком хорошо, слишком сладко, и, черт возьми, слишком привычно. Пора это прекратить. Впасть в любую из возможных крайностей, но не стоять посередине, будто не зная, куда им двигаться на сером поле.
– Уведомлю по почте, – и ее не менее грубый поцелуй в ответ, развязал ему руки и в прямом и переносном смысле.
Вот он – карт-бланш от Костлявой, полный иммунитет от угрызений совести, зеленый свет на всех перекрестках. Не воспользовался бы им только полный идиот, и паранойе тут ловить уже нечего. Он отстраняется от нее, ловя злополучное полотенце, от которого в темноте все равно не было проку. И с сильным рывком кусок махровой ткани полетел в противоположный угол комнаты, врезаясь и двигая шторы. Звук его приземления перебила расстегиваемая молния куртки и шорох снимаемой одежды. Когда он снова обнял ее, грубо целуя, Эванс голой кожей почувствовала тонкую и мягкую ткань майки, под которой застыли стальные мышцы. Исследуя ранее недоступное, скрытое одеждой и от глаз, и от прикосновений, сложно было найти разницу между жесткой кожей куртки и напряженным прижатым к ней телом. Все, что скрывало под собой одеяние, а сейчас покров темноты, она могла почувствовать только на ощупь, и это было потрясающе. Стальные мышцы перекатывались под мягкой тканью, отвечая на каждое прикосновение сокращением, как на легкий укол при снятии судороги. Ей хотелось почувствовать его в непосредственной близости, опосредованной темной материей, сорвать с него последний кусок ткани и провести пальцами по голой горячей коже, по его широкой груди, по плечам. Сейчас с ним все было иначе. Ни страха, ни стеснения, только квинтэссенция собственных желаний, не порицаемая ни ей в отсутствие согласия, ни им в отсутствии ее как основных его предпочтений. Руки продолжили исследовать тело, которое она не могла видеть, перейдя ему на спину и спускаясь ниже, чтобы подделать край уже опостылевшей одежды и дотронуться до разгоряченной кожи, но…
– Руки, – резко напомнил он ей, шепча в онемевшие от яростных поцелуев губы.
– Простите, – и Эванс резко остановилась, отводя их в стороны.
Адам поставил ее на пол и нехотя отстранился. Снова шорох одежды в темноте, и теперь к ней прижимается его горячее тело без какой-либо ткани и жестких молний. Миа не сдерживает стона при соприкосновении, как и он резкого выдоха над ее ухом. Пара секунд ушла, чтобы привыкнуть и отойти от шока, унять дрожь в обоих телах, передаваемую друг другу. Прижав ее ближе, теснее, не оставляя и капли пространства, мужчина просто замер от ощущений кожи прижатой к коже.
Она поняла, чего он хотел. Это был голод по прикосновениям, по человеческому теплу, по ощущениям близости. Она знала это по себе и понимала, как никто другой. От его глубокого дыхания ей не оставалось воздуха, но она и не против была им поделиться. Одного дыхания им хватит на двоих, одного сердцебиения, одного желания. Здесь и сейчас в одной реальности, пространстве и времени они существуют, как единое целое, и не аннигиляция тому причина.
Коснувшись его голых плеч одними лишь ногтями, не нарушая запрета, Миа осторожно вела ими вниз по спине, не царапая, только касаясь, и тихий сдавленный стон прозвучал ей в награду.
«Смертница!» – взмолился Адам, чуть ли не застонав от удовольствия, и, обхватив ее рукой за талию, запускает другую руку во влажные волосы. Прижавшись к ней всем телом, Адам чувствует мягкость ее кожи, каждый ее дюйм пальцами, проводит по животу вверх к груди и аккуратно сжимает, получая такой же просящий стон в ответ, как его.
– Он не узнает, – шепчет он ей в губы, – а потом я тебя отпущу… – не договаривая, когда в ответ его целуют, не менее страстно, как он целовал ее.
– Обещаете? – с надеждой спросила она – та, что не обманет.
Как в непреложном обете, в ее слове он не сомневался. Она не лжет. Никогда не лжет. Возможно, иногда себе, но точно не ему.
– Обещаю, – сухо ответил он.
Адам не замечал за собой честности подобной её, но отступать от победы, сказал бы «в сухую», да язык не повернется, хоть и изворачивается сейчас, как может, не отступит. Только не в миг, когда, наконец, вырвал победу зубами, прикусившими ее нижнюю губу со стоном обоих. Шутка ли, семилетняя война, в которой непреодолимая сила «Викингов» вырывает победу у «Друидов», наставивших вокруг себя очередной Стоунхендж. Адам сжал ее волосы в руке и откинул голову девушки назад, открывая доступ к шее, прильнул губами к тому месту, где бился ее пульс и прикусил нежную кожу, обозначив ее, как уже состоявшуюся добычу. Плевать. Зверь уже почуял пульс жертвы, бившийся во рту, и требовал крови. Как теперь ему отказать? Ночью все мышки серы, а в темноте и Эванс сойдет.