– Благодарю, что нашли для меня время, ваше превосходительство, – произнес молодой человек после приветствия.
– Для сына Николая Львовича Руднева у меня всегда найдется время, – ответил Михаил Петрович. – Что вас ко мне привело, Дмитрий Николаевич?
Руднев положил свой сверток на стол и развернул. Это была небольшая статуэтка резного камня, изображавшая языческого божка.
– У меня к вам огромная просьба, Михаил Петрович. Я знаю, что под вашим патронажем организовывается экспедиция в предгорный Алтай. Могли бы вы посодействовать тому, чтобы этот артефакт из коллекции моего отца был возвращен в Курайские земли и передан шаманам? Это Яшмовый Ульгень, изображение их верховного божества.
Трубецкой взял статуэтку, покрутил в руках, с интересом разглядывая, а после вопросительно воззрился на Руднева.
– Я так понимаю, вы выполняете волю отца. Отчего же сами не хотите в экспедицию поехать? Готов дать вам протекцию. В вашем возрасте самое время начинать карьеру исследователя.
Дмитрий Николаевич покачал головой.
– Благодарю вас, Михаил Петрович, но я для себя иной путь выбрал. Подал заявление в университет на юридический факультет.
– Стало быть, по дипломатической части служить хотите. Что ж, дело тоже достойное, хоть как по мне, так пресное. Если передумаете, обращайтесь. А просьбу вашу выполню, Яшмовый Ульгень вернется на Алтай, как вы того желаете. Рад был познакомиться!
Трубецкой протянул Дмитрию Николаевичу руку, и тот, слегка замешкавшись, пожал её, не снимая перчатки.
На улице перед зданием Общества Руднева дожидался Белецкий. При виде возвращающегося молодого человека он хотел остановить извозчика, но Дмитрий Николаевич подал знак, что желает пройтись пешком.
Не спеша, они шли по Ильинке, мимо Красной Площади, Покровского собора и спустились по Васильевскому Спуску к набережной. Всё это время между ними не было произнесено ни единого слова.
Молчание прервал Белецкий.
– От отца Иннокентия сегодня пришло письмо. Я не стал вас на этот предмет утром отвлекать. Он пишет, что ваше предложение богоугодно, но очень щедро, и поэтому он просит вас ещё раз обдумать свое решение. Он не хотел бы воспользоваться вашим душевным порывом, причиной которого могут быть известные печальные события.
– Я не намерен менять своего решения, Белецкий. Так и отпиши.
– Дмитрий Николаевич, подумайте ещё раз! Вот так расстаться с Милюковым! Ведь там всё ваше детство прошло!
Руднев покачал головой.
– Мы это уже много раз обсуждали. Ты же понимаешь, я туда вернуться не смогу, продать тоже не решусь. Что же ему пропадать? Разве идея с детским приютом тебе не нравится?
Белецкий вздохнул.
– Мне, сказать по чести, не знаю, но вот Александре Михайловне и Софье Николаевне точно бы понравилась, – сказал он с печальной улыбкой.
– Вот и хорошо! Отец Иннокентий человек достойный, он всё сделает, как надо. Ты мне сам говорил, что человеку пристало смотреть вперед, и неправильно, если Аnimus quod perdidit optat, аtque in praeterita se totus imagine versat (лат. Душа жаждет того, что утратила, и уносится воображением в прошлое).
– Что же, воля ваша, сегодня же отпишу, – смирился Белецкий и, помолчав, уже совсем другим, бодрым тоном добавил: – А ещё вам пришёл ответ из университета. Вы приняты, и через две недели начнутся занятия. Поздравляю вас. Вы теперь, Дмитрий Николаевич, студент.
22.06.2020
За седьмой печатью
Глава 1.
С самого утра день был особенный. Бывают же такие замечательные дни, когда все ладно и весело, думалось Катерине, и солнышко светит, и маменька с батюшкой не ворчат, и волосы ну просто чудо как хорошо удалось уложить с первого раза. Последнее, нужно отметить, было особенно важно в свете предстоящего грандиозного события.
Катерина Лисицына улыбнулась своему отражению, хлопнула в ладоши и закружилась по комнате. Это ничего, что она вот так, словно девчонка неразумная, скачет. Никто же не видит!
Разрумянившаяся и слегка запыхавшиеся Катерина плюхнулась на пуфик перед туалетным столиком, показала отражению язык, рассмеялась, а потом сделала серьезное лицо. Примерила так и сяк. Лучше всего получалось, если слегка поджать губку и нахмурить брови, так лицо её становилось взрослее. Ах, жалко, что она не носила очков! Да ещё бы бледности добавить и избавиться от этого невозможного румянца! И волосы! Ох, уж эти волосы! Ну что прикажете делать с этой светло-русой косой толщиной в руку и длиной по пояс? Как бы хорошо было подстричься коротко, до плеч, по французской моде! Да разве батюшка с маменькой позволят? Уж очень у них старомодные взгляды! Не то, что у Катерины.
Катерина Лисицына, девица восемнадцати лет от роду, дочка коллежского асессора при почтовом ведомстве была девушкой прогрессивной и образованной. Закончив гимназию, она учинила бунт и поступила на высшие курсы для женщин при Московском университете. Родители, правда, сопротивлялись недолго, рассудив, что студенты люди неженатые, некоторые даже при деньгах, а это открывало неплохие перспективы для девушки из приличной семьи, но без особого приданного.
Катерине все эти матримониальные идеи казались отсталым мещанством, и все же мысль о том, что сегодня она будет присутствовать на открытой лекции профессора Строгонова вместе со студентами юридического факультета, заставляло её сердце приятно трепетать. Нет, конечно, не от того, что она будет в таком обширном мужском обществе, а от возможности быть на равных со всеми этими мужчинами.
Катерина ещё раз примерила серьезное выражение лица и постаралась потщательнее его запомнить. Потом достала из шкатулки старинную бабушкину камею – единственную свою драгоценность – и прикрепила к кружевному воротнику. Получилось вполне благородно, жаль только, что воротник был маменькой вязан, а не в галантерее куплен.
Тихонько, чтобы не услышала маменька, бранящаяся с кухаркой на кухне, Катерина прошмыгнула в прихожую, надела короткую потертую каракулевую шубку, повязала пуховый платок поверх каракулевой же шляпки, ухватила муфту и выскочила на улицу.
От Китай-города до Моховой по заснеженной Москве идти было, конечно, не близко, но тратить денег на извозчика не хотелось. Торопливо семеня и то и дело поскальзываясь на припорошенной наледи, Катерина за полчаса добралась до Татьянинской церкви, где должна была встретиться со своей подругой и сокурсницей Зинаидой Линд.
Разумеется, Зинаида уже была на месте и ждала подругу, нетерпеливо посматривая вдоль улицы и зябко притоптывая.
Катерина считала себя девушкой пусть и симпатичной, но внешности прозаичной, самой что ни на есть среднерусской, а вот Зинаида, по её мнению, была истинной красавицей: высокая, стройная, с благородным бледным лицом, в чертах которого ясно отпечаталась нездешняя красота – огромные миндалевидные глаза медово-карего цвета, черные брови в разлёт, чётко очерченные коралловые губы и дивные темные-темные волосы, пышные и мелко вьющиеся. Даже имя у подруги было не в пример банальной «Екатерине». Шутка ли, дочь Зевса!
– Ах, Катенька, милая, что ты так долго! Я вся продрогла! – подруга ухватила Катерину за локоть и увлекла за собой. – Мы же опоздаем!
Девушки вбежали в здание университета. Седой и вечно хмурый швейцар Кондратий Емельянович посмотрел на курсисток с неодобрением. За сорок лет службы он всего насмотрелся и к выходкам господ студентов привык, но вот барышни в храме науки были, по его мнению, явлением недопустимым. И без них молодые господа куражились по чём зря и учиняли всякие безобразия, но одно дело пьянки, драки да дебоши среди молодых людей, и совсем другое, когда в обществе оказываются молодые девицы. Тут уже, понятно, совсем иные ажиотации возникают и страсти могут вскипать нешуточные.
Девушек хмурый прием не смутил. Приняв благопристойный вид, они важно спросили, как пройти к аудитории, где профессор Строгонов будет читать лекцию, Кондратий Емельянович брюзгливо разъяснил и долго потом ещё что-то угрюмо ворчал вслед гордо поднимающимся по лестнице шерочке с машерочкой.
Лекции профессора Строгонова по истории развития современного общества пользовались у студентов огромной популярностью. Михаил Петрович Строгонов вообще был в студенческой среде фигурой легендарной. Почитали его за прогрессивность и радикализм суждений, а еще пуще за бесконечные конфликты с руководством университета, из которых Строгонову тем не менее удавалось выходить триумфатором.
Вот и сегодня аудитория, где читалась открытая лекция, была забита до предела. Студенты сидели на скамьях и ступенях, стояли, подпирая стены и забивая проходы. Отдельной стайкой в дальних от монументальной кафедры рядах сидела группа курсисток. Было их немного, не более дюжины, но их присутствие вызывало у основной мужской аудитории неприкрытый интерес.
Войдя в аудиторию, Зинаида поднялась на цыпочки, вглядываясь в первые ряды и приветственно помахала рукой статному молодому человеку, моментально вскочившему и кинувшемуся навстречу подругам. Проталкивающимся сквозь гудящую толпу старшекурсником был близкий знакомый Зинаиды, без малого что жених, Пётр Семёнович Кормушин, мощный, широкоплечий, фигурой более похожий на гренадёра, нежели на студента, с огненно-рыжей, слегка всклокоченной шевелюрой и весёлым открытым лицом, усыпанным веснушками. Рядом с античной Зинаидой смотрелся он крайне странно.
– Зинаида Яковлевна! Екатерина Афанасьевна! Наконец-то! Мы тут для вас места заняли, – радостно приветствовал он подруг и, пробившись, наконец, к девушкам, галантно склонился над рукой Зинаиды. – Пойдемте со мной, только не отставайте.
Курсистки пристроились в кильватере Кормушина и под прикрытием его мощной спины без помех прошли к первым рядам. Несколько остряков отпустили в адрес девушек едкие замечания, но Пётр Семёнович так на них зыркнул, что шутники разом стушевались.
Общество, поджидавшее курсисток, помимо Кормушина состояло из ещё двух человек. С первым, Арсением Акимовичем Никитиным, Катерина была знакома. Это был товарищ Кормушина по факультету, застенчивый долговязый молодой человек. Был он близорук и потому постоянно носил маленькие круглые очки в тонкой оправе. Катерине мужчины в очках очень нравились, поскольку, по её твердому убеждению, были они умнее и интереснее прочих. Арсений Акимович же нравился ей особенно, более всего тем, что и сам он проявлял к Катерине благородный интерес. Правда, по мнению прогрессивной Катерины, был он уж слишком скромен и ухаживать за ней пытался как-то по-старомодному.
Кормушин с Никитиным были не просто сотоварищами, но и членами одного студенческого кружка. По официальной версии кружок тот носил исключительно научный характер, членов его интересовали вопросы становления и развития римского права, однако на деле – об этом по большому секрету рассказала подруге Зинаида – студенты в нём обсуждали вопросы политические, за которые не то что можно было оказаться отчисленным из университета, но и на каторгу пойти. Сказать по правде, ни Кормушин, ни Никитин на революционеров похожи не были, но это, как думалось Катерине, было исключительно из конспиративных соображений.
Третьего в компании студентов Екатерина не знала. Был он, ах, как хорош! Невысокого роста и хрупкого сложения, он при этом выделялся благородной осанкой и спокойной грациозностью движений. Лицо его, обрамлённое чуть более длинными, чем требовала мода, волосами цвета холодного золота, было невероятно красивым и с тем задумчиво-меланхоличным выражением, что особенно пристало натурам романтического склада. Огромные серые глаза смотрели рассеяно и туманно, и от этого взгляда у Катерины приятно защемило сердце. Особую таинственность образу молодого человека придавало то, что правая его рука была затянута в перчатку, скрывавшую не только кисть, но и запястье.
– Позвольте вам представить, дамы. Дмитрий Николаевич Руднев, лучший студент нашего курса, но страшный зануда, – отрекомендовал товарища Кормушин.
Руднев улыбнулся и поклонился девушкам, улыбка у него тоже оказалась очаровательной.
– Для меня большая честь познакомиться с вами, – не снимая перчатки, он несколько церемонно пожал курсисткам кончики пальцев.
Взгляд его при этом вдруг утратил свою туманность, сделавшись внимательным и цепким. Сперва он пробежался по лицу и фигуре Зинаиды. Катерина уже привыкла, что подруга всегда вызывала у мужчин больший интерес, чем она, и даже почти не ревновала, ну, разве что самую малость. После же взгляд Руднева остановились на ней, отчего она смутилась и залилась румянцем.
Неловкую ситуацию спасло появление профессора. Зал ещё пуще загудел, раздались аплодисменты, слушатели расселись по местам.
Как и следовало ожидать, Строгонов был великолепен. По завершении лекции студенты и курсистки приветствовали своего кумира стоя и долго аплодировали. Из толпы летели возгласы: «Браво!», «Строгонова в ректоры!», а кто-то даже выкрикнул: «Долой самодержавие!», но эту крамолу тут же погасил сам профессор, бросив гневный взгляд в ту сторону, откуда прилетел революционный призыв.
Катерина с подругой вышли на улицу в сопровождении трёх своих рыцарей. Кормушин с Никитиным бурно спорили, обсуждая один из тезисов Строгонова. Зинаида также пыталась участвовать в разговоре, но поскольку молодые люди не смели прямо высказываться против мнения барышни, дискуссия постоянно сбивалась с такта и походила более на птичий переполох.
Руднев интереса к спору не проявлял, как, впрочем, и Катерина, которой и сам предмет спора казался толи очень уж сложным, толи абсолютно нелепым.
– Вам было неинтересно на лекции? – спросила Катерина молчаливого молодого человека.
– Нет, от чего же. Очень даже интересно. А вам?
Катерине показалось, что уголки губ Дмитрия Николаевича дрогнули, скрывая улыбку, и это её разозлило.
– Конечно интересно! А вы, видимо, считаете, что для женщины социальные вопросы сложны? Что женская функция в обществе ограничивается ведением домашнего хозяйства и воспитанием детей?!
– Что вы! – Руднев был явно обескуражен атакой. – Ничего такого я не считаю! Напротив, на мой взгляд, современному обществу как раз очень не хватает активной женской позиции. Но, должен признаться, видеть на лекциях женщин пока все-таки непривычно. Особенно таких… Таких, как вы, Екатерина Афанасьевна.
Катерина с изумлением заметила, что Руднев смутился и покраснел, она и не могла предположить за ним такой способности.
– Как я? – кокетливо спросила она. – Что вы имеете в виду?
– Вы очень милая, – ответил Дмитрий Николаевич после неловкой паузы. – По моим наблюдениям, социальными проблемами чаще интересуются женщины… менее привлекательные… или инфернальные.
– О! Так вы большой знаток женской типологии? – Катерина продолжала забавляться, но откровенно провокационный вопрос на этот раз Руднева не смутил.
– Да, – пожал он плечами, – конечно, я же художник.
– Художник?
Романтический герой открывался с новой, не менее привлекательной стороны. Однако продолжить столь занимательную для Катерины беседу молодым людям не удалось. Её прервало появление мрачного вида молодого человека, очень худого и сутулого, в потертой студенческой шинели, поверх которой был намотан длинный полинялый крупной вязки шарф. У сутулого было узкое аристократическое очень бледное лицо и лихорадочно блестящие темно-карие глаза. Из-под форменной фуражки выбивались длинные волосы цвета вороньего крыла. Было в этом незнакомце что-то демоническое и необъяснимо притягательное.
Катерина заметила, что лицо Руднева сперва нахмурилось, а потом будто окаменело. Девушка сразу же списала такую реакцию на несомненную зависть красавчика к очевидному превосходству вновь пришедшего. Кормушин и Никитин же появлением сутулого были обрадованы и даже возбуждены. Они обменялись рукопожатиями, Руднев же заложил руки за спину, избежав тем самым приветственного ритуала.
– Екатерина Афанасьевна, Зинаида Яковлевна, разрешите вам представить: Григорий Алексеевич Рагозин, – засуетился Никитин. – Григорий, это те две слушательницы курсов, о которых мы тебе рассказывали. Они приходили на лекцию.
Рагозин смерил дам бесстрастным ледяным взглядом и пожал им руки совсем по-мужски.
Этот уж ни при каких обстоятельствах не станет краснеть, подумалось Катерине, на которую взгляд Григория Алексеевича произвёл просто-таки гипнотическое действие.
– Григорий Алексеевич один из основателей нашего кружка, – пояснил Кормушин и, обращаясь к Рагозину, спросил. – А ты, Григорий, почему на лекцию не пришёл?
– Занят был, – сухо ответил Рагозин таким тоном, что Катерина сразу поняла, что занят он был чем-то чрезвычайно важным и невероятно опасным. – Я, собственно, за вами пришёл. У нас изменились обстоятельства. Вы готовы прямо сейчас пойти со мной? – Рагозин в упор смотрел на Кормушина и Никитина, Руднева он полностью игнорировал. – Если Зинаида Яковлевна желает, она может к нам присоединиться.