– Митенька! Рад вас видеть! Проходите, друг мой, – он любезно провёл Митеньку в кабинет, указал на кресло, а сам сел за огромный дубовый стол, заваленный кипой бумаг, среди которых красовались помпезные бронзовые писчие приборы в виде старинного парусника. Стены кабинета были завешаны картами, испещрёнными всевозможными пометками и исправлениями. За спиной Невольского висел портрет государя.
Митенька садиться не стал. Он стоял перед Невольским, пытаясь унять колотившую его дрожь.
Константин Николаевич продолжал рассыпать любезности, но, заметив состояние молодого человека, оборвал себя на полуслове.
– Батюшки! Митенька! Да что с вами? Что случилось? – воскликнул он озабоченно.
Митенька сглотнул – горло его внезапно пересохло – и глухо произнес:
– Мне всё известно, Константин Павлович.
Невольский замер, пытливо рассматривая бледного, продолжавшего дрожать Митеньку.
– Я не понимаю, о чём вы изволите говорить, – с расстановкой сказал он.
– Все вы понимаете! – выкрикнул Митенька и голос его сорвался на фальцет. – Вы безжалостно убили четырех человек! Как вы можете с этим жить? Вы убили мою мать и мою сестру и смели приходить в мой дом, изображая из себя друга и покровителя!
Невольский резко поднялся из-за стола, выглянул в приёмную и подал знак секретарю уйти. После вернулся, присел на край стола, крестил руки на груди.
– Так-с, молодой человек, извольте объясниться! Что вы себе позволяете! Вы белены объелись?! Что за вздор вы несёте? – раздражённо спросил он.
Митеньке в эту краткую паузу кое-как удалось взять себя в руки.
– Константин Павлович, вы негодяй. Вам должно пойти в полицию с повинной, – сказал он уже ровно, глядя Невольскому прямо в глаза.
– Вот, значит, как? И в чем же я должен повиниться? – губы Невольского тронула снисходительная улыбка.
– В убийствах и в казнокрадстве.
При последнем слове Невольский вздрогнул как от пощечины. Взгляд его сделался острее, по щеке пробежала судорога.
– Вы отдаете себе отчёт, Митенька, какими обвинениями бросаетесь? – прошипел он.
– Ещё как отдаю! И готов ответить за каждое слово!
– Вот даже как? – улыбка Невольского сделалась совсем неприятной. – Ну, так поведайте мне, что я такого, по-вашему, натворил.
– Извольте! – Митенька вдруг осознал, что всё его волнение пропало, превратившись в жгучую ненависть и отвращение. – Одиннадцать лет назад вы совершили преступление: похитили часть денег, выделенных на экспедицию моего отца, и подделали финансовые отчёты. Об этом узнал Сёмин и рассказал о своих подозрениях публицисту Борэ, то ли опасаясь вас, то ли желая сделать историю публичной. Борэ же увидел во всём этом отличную возможность раздуть нешуточный скандал и затеял свою игру.
Доказательства вашего преступления могли найтись в бумагах моего отца, к которым никто не притрагивался после его гибели. Среди всего прочего там наверняка хранилась бухгалтерия последней экспедиции. Стремясь получить к ней доступ, Сёмин и Борэ попросили вас представить их в Милюкове. Сёмину это было несложно, он был ваш протеже, а Борэ, думаю, добился вашего расположения, изъявив желание написать об исследованиях Алтая.
Рассказав про Яшмовый Ульгень, вы подсказали Борэ отличный предлог беспрепятственно порыться в бумагах. Сёмин же это понял и по какой-то причине решил Борэ воспрепятствовать. Может, он хотел вас шантажировать, но мне приятнее думать, что он хотел предложить вам возможность поступить по чести и во всём признаться. Поэтому он пришёл в архив и стал просить Борэ отказаться от его затеи, а позже пытался самостоятельно проникнуть в архив, чтобы забрать документы.
Присутствующий при сцене в архиве Белецкий, естественно, решил, что говорят они про Яшмовый Ульгень, тем более что накануне Сёмин проявлял такой бурный интерес к артефакту и его якобы магическим свойствам.
На тот момент вы уже подозревали либо Сёмина, либо Борэ, либо их обоих. Вы пришли в архив, никем не замеченный, подслушали разговор и, в отличии от Белецкого, всё поняли. Ваше присутствие выдала хлопнувшая дверь. Сквозняков в архиве никогда не было, это вредно для бумаг, да и витрины могли побиться.
То, что в архиве никого, кроме вас, быть не могло, я знаю точно, потому что всех остальных я видел в это время в других местах.
Дальше подробностей я не знаю. Скорее всего, у вас состоялся разговор с Сёминым. Думаю, поздно вечером, после спектакля, вы должны были встретиться на старой мельнице, чтобы поговорить без свидетелей. Что там случилось, мне тоже доподлинно неизвестно, возможно, вы убили Сёмина, а, возможно, произошёл несчастный случай, который оказался вам на руку.
Возвращаясь в дом, вы проходили мимо флигеля. Увидели свет в окне архива и лестницу, а поднявшись, застали там Борэ. Он либо обвинил вас в открытую, либо чем-то выдал свои истинные цели. Так или иначе, вы поняли, что он опасен, убили его и придумали как перевести все подозрения на уже мертвого Сёмина.
Вы разбили витрину, забрали Ульгень и, чтобы всё выглядело однозначно, унесли с места убийства пресс-папье, которым проломили Борэ голову. Картина была очевидна: помешавшийся Сёмин похищает Яшмовый Ульгень, его застаёт Борэ, Сёмин убивает его проклятой статуэткой, а потом исчезает, прихватив её с собой. Однако вам показалось, что версия недостаточно убедительна, и вы решили добавить ложных доказательств. На мысль вас навела книга с описанием ритуала очищения амулетов у сибирских язычников, которую вы подложили в комнату Сёмина, заложив на нужной странице.
Вы вернулись на мельницу и выстроили безумный алтарь, используя все, что подвернулось под руку, в том числе портсигар Сёмина, который обнаружили в его пиджаке.
Ваш расчёт оказался абсолютно правильным, всё указывало на Платона Юрьевича, и, поскольку он погиб, следствие завершилось.
Вы снова оказались в безопасности. Более того – Фортуна к вам благоволила! – матушка решила передать архив Обществу, а вас сделать куратором. Теперь уже ничто не могло помешать вам добраться до компромата и уничтожить его.
Все шло отлично, но тут матушка решила оставить документы последней экспедиции и разобрать их лично. Вы решили, что вопрос нужно закрыть раз и навсегда, и подожгли архив.
Я знаю, что вы не хотели убивать моих родных, но все равно их смерть на вашей совести!
Митенька замолчал. Всё время, пока он говорил, Невольский стоял неподвижно, не сводя глаз с рассказчика.
– Да-а, – протянул он, прерывая молчание, – вы меня поразили. И как вам только всё это в голову могло прийти? Вам, Митенька, не картины, вам романы писать нужно.
Он оторвался от стола, несколько раз прошёлся по кабинету, остановился напротив хранившего молчание Митеньки и спросил:
– Ну, хорошо! Допустим – именно допустим! – что ваши измышления – правда. Что дальше? У вас есть хоть одно доказательство? Или вы вот просто так на основе каких-то своих умозаключений обвиняете меня в убийствах?
– Доказательств того, что вы убийца, у меня нет, но это ничего не меняет. Я знаю правду.
– Ещё как меняет, милостивый государь! – Невольский тыкнул пальцем Митеньке в грудь. – Без доказательств все ваши обвинения – пшик! Бред неуравновешенного мальчишки! Расскажи вы это кому-нибудь кроме меня, вас в сумасшедший дом упекут! Неужели вы думаете, что кто-нибудь поверит, что член совета Русского Географического Общества действительный статский советник Невольский душегуб?
– Зато поверят, что он вор, – Митенька брезгливо отбросил руку Невольского, вынул из кармана один лист из справки Сёмина.
Невольский взял его, развернул, вернулся за стол, нацепив на нос пенсне, несколько раз внимательно прочёл.
– Откуда это у вас? – спросил он наконец. Голос его сделался каким-то каркающим, а взгляд – острым и злым.
– Вы волей случая заложили этим книгу, которую Сёмину подсунули.
Невольский с минуту что-то обдумывал, барабаня пальцами по столу, и наконец спросил, откинувшись на спинку кресла:
– Чего вы от меня хотите, Митенька? Зачем вы ко мне с этим пришли?
– Я хочу справедливости.
Невольский презрительно скривился.
– Сколько же вас развелось, правдолюбов! От вас всё зло в этом мире! Если бы этот дурак Сёмин не раскопал историю одиннадцатилетней давности и не стал бы, как и вы, искать справедливости, сейчас все были бы живы: и он, и подлец Борэ и ваши матушка с сестрицей. Много ли пользы он принес?!
Митенька был потрясён.
– Так вы Сёмина во всех бедах вините?! Вы убили четырех человек, чтобы скрыть свой позор…
– Позор?! Ах, позор, значит! Не вам судить, Митенька! Вы родились в роскоши и не знаете, что такое из бедности сирой пробиваться в люди. Ваш батюшка мог по экспедициям ездить, потому что женился на женщине с миллионным приданным. А я в кабинетах штаны просиживал, чтобы чин получить и на хлеб заработать! Деньги казенные украл? И что с того, что украл! Не я, так кто другой бы подсуетился, или потерялись бы эти деньги в наших российских бюрократических дебрях… Да будет об этом! Вы что-то там про справедливость говорили? Извольте объяснить без экивоков!
– Я требую, чтобы вы немедленно при мне написали признание!
– А с чего мне его писать? – Невольский разорвал полученный от Митеньки лист.
– С того, что порванная вами бумага лишь часть имеющегося у меня документа. Оставшегося и моих свидетельств будет достаточно, чтобы начали расследование о растрате.
– Это расследование ничего не даст! Я об этом позаботился, как только Платон Юрьевич мне всё выложил.
– Я так не думаю! Будь это так, вы бы не стали рвать бумагу. Впрочем, я готов предложить вам другой вариант. Мы будем драться на поединке. Выбирайте оружие!
– Что?! – Невольский расхохотался. – Вы и впрямь думаете, что я с вами на дуэли драться буду? С мальчишкой-калекой! Не к лицу мне такими глупостями заниматься! Вы, Митенька, действительно не в своем уме!
При слове «калека» изувеченная рука Митеньки сжалась в кулак.
– Тогда пишите признание! Сейчас же!
С этими словами молодой человек вынул револьвер и направил на Невольского.
Константин Павлович замер. Потом его губы растянулись в улыбке, более похожей на оскал.
– Вы не сможете выстрелить.
– Хотите проверить? Пишите признание!
Невольский напряженно вглядывался в лицо Митеньки. Оно было пугающе спокойным и сосредоточенным, только глаза, обычно рассеянные и туманные, сверкали холодной яростью.
– Хорошо! – согласился Невольский. – Я напишу.
Он взял ручку, макнул перо в чернильницу, но чистого листа бумаги под рукой у Невольского не оказалось. Он отложил ручку и открыл ящик стола.
Все дальнейшее произошло с головокружительной быстротой.
В руке Невольского оказался револьвер. Два выстрела грянули практически одновременно. Голова Константина Павловича неестественно дернулась, тело откинулось в кресле и обмякло. Посередине лба у Невольского зияла дыра.
«Больше некому меня «Митенькой» называть,» – почему-то мелькнуло в голове Руднева, прежде чем он провалился в мутную звенящую черноту.
Всю дорогу до сысканного управления Белецкий терзался дурным предчувствием и ругал себя за то, что послушал Дмитрия Николаевича. К его несказанному облегчению Терентьев оказался на месте. Сославшись на срочное дело, он попросил проводить себя к Анатолию Витальевичу безотлагательно. Терентьев был удивлен неожиданным визитом.
– Что вас сюда привело, господин Белецкий?
– Меня послал Дмитрий Николаевич. Велел предать вам это лично в руки.
Терентьев быстро прочёл.
– Что всё это значит? – спросил он, недоуменно переводя взгляд на Белецкого и протягивая ему записку, в ней было всего два слова: «Убийца Невольский».
– Я ничего не понимаю, – признался Белецкий и коротко рассказал о странном разговоре с Рудневым.
– Черт возьми! Мне это не нравится! – заволновался Терентьев. – Вы знаете, где найти Невольского?
– Знаю, он в это время всегда в Географическом Обществе, но я бы предпочёл вернутся домой. Я беспокоюсь о Дмитрии Николаевиче, он…
– Я тоже как раз за него и беспокоюсь, – перебил Терентьев. – Едемте. Срочно!
Увлекая за собой Белецкого, сыщик кинулся к выходу.
– Вы думаете, он поехал к Константину Павловичу? – спросил Белецкий, когда казенная коляска сыскного управления сорвалась с места.
– Думаю. И лучше бы я ошибался!
– Значит, вы предполагаете, что Дмитрий Николаевич прав?
Терентьев покачал головой:
– Лучше бы и он тоже ошибался, но у меня сложилось впечатление, что Руднев на редкость проницательный молодой человек.
Остаток пути прошёл в напряженном молчании.
Услышав должность Терентьева, швейцар засуетился и попытался задержать незваных гостей, но Анатолий Витальевич бесцеремонно отодвинул его в сторону.
Белецкий с Терентьевым взбежали по лестнице. В приемной Невольского не было никого, даже секретаря.
– Ну, значит без доклада, – буркнул сыщик, решительно направляясь к кабинету.
И тут грянул оглушительный выстрел.
Едва не сбив друг друга с ног, Белецкий с Терентьевым ворвались в кабинет.
Его хозяин с простреленной головой сполз на сторону в своем кресле, лежавшая на столе рука покойника сжимала револьвер.
Посреди кабинета ничком лежал Руднев тоже с револьвером в руке.
Белецкий с Терентьевым кинулись к молодому человеку и перевернули на спину, крови на нём не было.
– Слава Богу! Целехонек! – выдохнул Терентьев.
Он поднял с пола револьвер и проверил барабан, потом подошел к столу Невольского, вынул оружие из руки убитого и покачал головой:
– Они стреляли друг в друга. Поэтому выстрел был такой громкий. Ваш воспитанник, к счастью, оказался расторопнее, и у убитого руку увело, иначе с такого расстояния он бы не промахнулся.
В этот момент в кабинет заглянул перепуганный секретарь, вскрикнул и зажал рот руками.
– Полицию вызывай! – рявкнул на него Терентьев. – И не пускать сюда никого! Понял?
Секретарь молча кивнул и с проворством белки исчез за дверью.
Тут Руднев застонал и открыл глаза.
– Ага, очнулся!.. Ну, и натворили вы дел, Дмитрий Николаевич! – Терентьев помог Белецкому поднять молодого человека на ноги, но при виде мёртвого Невольского Руднев снова начал оседать. – Чёрт! Выведите его отсюда!
Подхватив Дмитрия Николаевича под руки, они выволокли его в приемную и усадили на стул. Белецкий налил стакан воды и сунул его Рудневу в трясущиеся руки. Клацая зубами о стекло и расплескивая воду, Дмитрий Николаевич сделал пару глотков.
– Это Невольский всех убил, – заикаясь, проговорил он.
– Вполне возможно, но пока бездоказательно. А вот в том, что вы его убили, сомнений не возникает! И этому есть два свидетеля. Вы понимаете, какие вас ждут неприятности? – Анатолий Витальевич был суров. – Я должен вас арестовать.
– Это невозможно! – воскликнул Белецкий.
– Ещё как возможно! У вас, Дмитрий Николаевич, есть пять минут до прихода околоточного. Возьмите себя в руки и расскажите всё, как было.
И Руднев всё рассказал и про найденный документ, и про преступления в Милюкове, и про то, что произошло в кабинете Константина Павловича.
– Эти документы при вас? – спросил Терентьев.
Дмитрий Николаевич вынул из кармана остаток бумаг Сёмина и передал сыщику.
– Вот что, – сказал он, бегло просмотрев бумаги, – я вам верю, Дмитрий Николаевич. И доводы мне ваши кажутся вполне убедительными, но лучше будет ситуацию упростить. Дело было так. Вы нашли компромат, пришли к Невольскому и потребовали объяснений, он запаниковал, выстрелил в вас, вы защищались. Всё ясно! Остальное останется между нами. Убийца мертв, доказательств его злодейств мы не найдём. Никому не нужно, чтобы вас заподозрили в убийстве из мести. Вы меня поняли? – Руднев обессилено кивнул. – Вот и прекрасно! Господин Белецкий, увезите его домой, можете воспользоваться моим экипажем, и, Бога ради, не отпускайте его от себя ни на шаг до окончания дела. Вы кажетесь мне человеком разумным, в отличии от господина Руднева. Вечером я заеду к вам, чтобы снять официальные показания. Честь имею, господа!
Заключение.
В приемную московской штаб-квартиры Российского Императорского Географического Общества вошёл молодой человек и сообщил секретарю, что его ожидает глава Западно-Сибирской Комиссии генерал-майор Михаил Петрович Трубецкой.
Молодой человек держался со спокойным достоинством, одет был в дорогой, ладно сидящий на его хрупкой фигуре костюм из добротного английского сукна, а в руке держал небольшой сверток, завернутый в чёрный бархат. Несмотря на августовскую жару, правая рука молодого человека была затянута в тонкую замшевую перчатку, на левой же руке перчатки не было.
Секретарь проводил визитёра к генералу Трубецкому без промедления.