Зинаида просияла. Екатерина онемела от обиды. Никитин засуетился. Нервно снимая и надевая очки, он в нерешительности переминался с ноги на ногу.
– Я… Я конечно… Но мне нужно Екатерину Афанасьевну проводить… – пробормотал он неуверенно.
Ему на помощь пришёл Руднев:
– Если Екатерина Афанасьевна не против, я почту за честь её проводить, – вызвался он учтиво.
Не видя для себя иного достойного выхода из сложившейся ситуации, Катерина взяла Руднева под руку.
– Вы очень любезны, Дмитрий Николаевич, благодарю вас!
Садясь в извозчичьи сани, Катерина едва не плакала от досады. В другой раз она была бы счастлива проехаться в обществе столь привлекательного и приятного молодого человека, но сейчас её снедала обида от того, что демонический Рагозин её с собой не позвал, а ещё более от того, красавица Зинаида его приглашением удостоилась.
Руднев же то ли не понимал переживаний Катерины, то ли делал вид. Всю дорогу он пытался развлекать её пустячными разговорами, а прощаясь у её дома, заявил, что был бы счастлив написать её портрет в образе Королевы мая. Кем была эта самая королева, Катерина не знала, но предложение Руднева настроение ей заметно поправило, и она снисходительно пообещала над ним подумать.
Глава 2.
Через несколько дней Катерина с подругой снова встретились с тремя студентами, с которыми были на лекции Строгонова. Они поджидали курсисток после занятий, чтобы проводить.
После давешнего происшествия отношения между подругами были несколько натянутыми. Зинаида всё это время ходила с каким-то чрезвычайно взволнованным и загадочным видом, время от времени хватая подругу за руки и жарко шепча:
– Ах, Катенька! Если бы я только могла тебе всё рассказать!
Эти экзальтации Катерину невероятно злили, она была уверена, что рассказать Зинаиде на самом-то деле нечего, и она просто рисуется.
Ещё пуще Катерина была сердита на своего незадачливого ухажёра Арсения Акимовича Никитина, и если достойного ответа подруге она найти не могла, то уж его-то знала, как проучить.
Молодые люди встретились возле здания Высших курсов на Малой Царицынской и решили пройтись до Девичьего Поля, где ещё не убрали постройки рождественского городка. Катерина, демонстративно игнорируя Никитина, взяла под руку Дмитрия Николаевича и была с ним всю прогулку невероятна мила и оживлённа.
Наблюдавшего за этим Арсения Акимовича бросало то в жар, то в холод. Попеременно краснея и бледнея, он всячески пытался переманить внимание Екатерина Афанасьевны на свою персону, но та его будто и вовсе не замечала.
Последний смертельный удар мстительница насела, когда молодые господа сажали девушек в сани.
– Я подумала над вашим предложением, Дмитрий Николаевич, – мило прощебетала Катерина, посматривая краем глаза на совсем уже сникшего Никитина. – Я готова вам позировать. У меня есть время в субботу после лекций. Вам это подойдет?
Арсений Акимович застыл в онемении, а Руднев, вовсе этого и не заметив, поблагодарил Екатерину Афанасьевну, подтвердив, что будет ждать её в своей мастерской в особняке на Пречистенке аккурат в субботу.
Едва увозившие барышень сани скрылись за поворотом, Никитин шагнул на Руднева, сжимая кулаки и гневно сверкая стеклами очков. Обычно застенчивое лицо Арсения Акимовича было перекошено от ярости и шло пунцовыми пятнами. От неожиданности Руднев аж отшатнулся.
– Вот, значит, как?! – срывающимся голосом выкрикнул Никитин. – Она вам, Дмитрий Николаевич, позировать будет?!
– Господи, Арсений! Да и что с того?! – до Руднева начала доходить двусмысленность возникшей ситуации. – Ничего такого между мной и Екатериной Афанасьевной нет! У неё просто типаж…
– Типаж?! Вот это как называется?!
Дмитрий Николаевич не привык, чтобы на него шли с кулаками, да ещё и орали, и потому тоже начал выходить из себя.
– Арсений, угомонись! – резко прикрикнул он на товарища. – Твои подозрения оскорбительны в первую очередь для Екатерины Афанасьевны!
– Господа! Господа! – попробовал вмешаться Кормушин. – Прекратите! Что вы, право, из-за пустяка…!
– Пустяка! – совсем уж взвился Никитин. – Вопрос чести по-вашему – пустяк? Дмитрий Николаевич, я вас вызываю! Выбирайте оружие!
– Дмитрий! – воскликнул теперь уже не на шутку встревоженный Кормушин. – Не вздумай! Он не в себе! Ты же видишь!
– Арсений, я не буду с тобой драться, – Руднев попытался уйти, но Никитин удержал его за руку.
– Ты трус! – выкрикнул он.
– Прекрати, тебе говорю! – Дмитрий Николаевич сбросил руку товарища и, уже обращаясь к Кормушину, попросил: – Пётр, уведи его от греха домой, пока он ещё что-нибудь не вытворил!
Но Никитин сдаваться не собирался.
– Если ты откажешься драться, Дмитрий, я всем расскажу, что ты трус!
Руднев пожал плечами:
– Рассказывай, что хочешь, драться я не буду, – Дмитрий Николаевич начал терять терпение. – Да и что с тобой драться, Арсений! Ты ни стрелять, ни фехтовать не умеешь!
Кормушин ухватил Никитина под руку, стараясь увести:
– Арсений! Арсений, да будет тебе! Пойдем!
– Что здесь у вас происходит, господа? – неожиданно прозвучавший вопрос заставил всех троих на мгновение замереть. В сумбуре происходящего никто из них не заметил, как подошёл Григорий Алексеевич Рагозин. Он стоял напротив спорщиков, ехидно улыбаясь. – Вижу, у вас небольшая размолвка?
– Он отказывает мне в сатисфакции! – выкрикнул Никитин.
– Арсений, прекрати! – в отчаяние взмолился Кормушин, понимая, что теперь ситуация имеет уже все шансы окончательно выйти из-под контроля. – Григорий, помоги мне его угомонить!
– Отчего же? Разве благородный человек не вправе требовать удовлетворения? – Рагозин, не мигая, словно рептилия, смотрел на Руднева холодными жестокими глазами.
– Не вмешивайтесь, Григорий Алексеевич, – тихо, но очень твердо произнёс Руднев.
Дмитрий Николаевич терпеть не мог Рагозина.
История, положившая начало их вражде, произошла на первом году обучения Руднева. Рагозин, учившийся на медицинском, к тому времени ходил в студентах уже третий год. Как-то на студенческой пирушке Григорий Алексеевич зло пошутил над одним из молодых студентов, одногодкой Руднева, с которым тот, некоторым образом, приятельствовал. Оскорбленный публичной насмешкой, молодой человек вызвал Рагозина на дуэль, а Руднева пригласил быть его секундантом.
Григорий Алексеевич выбрал поединок на пистолетах, и все думали, что, как это обычно случалось на студенческих дуэлях, оба выстрелят в воздух, и на том история закончится. Приятель Дмитрия Николаевича и впрямь выстрелил в сторону, а вот Рагозин нет. С десяти шагов, с которых промахнуться было нельзя, он безжалостно прострелил безоружному противнику сердце.
Поскольку инцидент разбирался на совете университета, историю удалось замять и выставить дело как несчастный случай. Рагозина, сына высокопоставленного чиновника, исключили с правом восстановления через год, его секунданта, замешанного уже не в одной скандальной истории, исключили насовсем, а Рудневу сделали предупреждение.
Постепенно страсти улеглись. Формально происшествие было дуэлью, что не исключало возможности смертельного исхода, но Руднев искренне считал Григория Алексеевича убийцей, избежавшим заслуженного наказания по недосмотру небесной канцелярии и халатному попустительству земного суда. Он всей душой презирал Рагозина, из-за чего демонстративно избегал любого общения с ним.
– Не вмешивайтесь, господин Рагозин, – повторил Руднев. – Это вас не касается.
– Отчего же? Правила чести позволяют одному человеку ответить за другого. Вас, как я услышал, останавливает то, что вы владеете оружием лучше Арсения Акимовича? Благородно! Но я-то, надеюсь, дерусь не хуже вашего? Мой вызов вы примете?
– Подите вон, – процедил сквозь зубы Руднев. – Я не стану марать руки о мерзавца, убившего безоружного человека. Дуэли для людей чести, а вы заслуживаете смерти на каторге.
Кормушин и опамятовавшийся Никитин замерли, не зная, как остановить неминуемое.
Рагозин замахнулся, намереваясь влепить Рудневу пощечину, но тот проворно перехватил взметнувшуюся руку и сжал с неожиданной для своей хрупкой комплекции силой.
– Считайте, что вызов принят, – проговорил он, продолжая сжимать пальцы до тех пор, пока наглая улыбка не сползла с лица Григория Алексеевича, сменившись гримасой боли. – Да только обычного поединка вы не заслуживаете. Я сообщу вам, где и когда вы расплатитесь за свою подлость.
Он выпустил руку Рагозина и, не сказав более никому ни слова, пошёл прочь.
Тем временем, катясь с подругой по заснеженной Москве, Катерина кусала от досады губы. Она-то надеялась, что, услышав про предстоящий ей портретный сеанс, подруга изведется от зависти и засыплет её вопросами, но Зинаида молчала, погружённая в себя.
Пришлось Катерине брать инициативу в свои руки:
– А ты знала, что Дмитрий Николаевич рисует? – начала она издалека.
Зинаида неопределенно пожала плечами. Пришлось усилить наступление.
– Представляешь, он сказал, что желает нарисовать меня в образе Королевы мая?
Зинаида вздрогнула, выходя из задумчивости.
– В каком образе?
– Королевы мая.
– А, это что-то из рыцарских романов, кажется?
Катерина уверено согласилась, хотя по-прежнему про Королеву мая ничего не знала.
– Да! Это так романтично! Как думаешь, а тебя бы он как нарисовал? Наверное, что-то роковое! Например, Царица Савская. Или нет! Саломея!
Зинаида вскрикнула, прикрыв рукой рот.
– Почему Саломея?!
– Если тебе не нравится, не нужно Саломею, – поспешила успокоить подругу Катерина, не ожидавшая такой реакции. – Можно Есфирь.
Новое предложение только усугубило ситуацию. Глаза Зинаиды наполнились слезами, девушка задрожала.
– Зиночка, милая, да что с тобой?!
– Ах, Катенька! – прошептала Зинаида. – Если бы я только могла тебе всё рассказать! Это такой невероятно тяжёлый груз! Но я не смею, я дала клятву!
Разрыдавшись, Зинаида кинулась на грудь растерянной подруги, которая, позабыв обиды, всю оставшуюся дорогу пыталась её утешить.
После неприятной сцены на Девичьем Поле отношения между Рудневым и Никитиным сделались натянутыми. С одной стороны, Арсения Акимовича продолжала терзать лютая ревность, а с другой – он чувствовал себя виноватым в инциденте с Рагозиным, который ещё и неизвестно чем мог закончиться. Дмитрий же Николаевич злился на беспочвенные обвинения Никитина и терзался тем, что беспочвенность их, если разобраться по чести, была даже для него самого под большим вопросом. Про Рагозина он не думал, хотя в душе от всего происшедшего осталось мерзкое брезгливое ощущение.
Чем ближе была суббота, тем радостнее становилось у Руднева на душе. Под конец он и вовсе перестал терзаться угрызениями совести, успокоив себя тем, что, во-первых, ничего сомнительного в его предложении Екатерине Афанасьевне нет, а во-вторых, она девушка абсолютно свободная и самостоятельная.
Что же до самой Катерины, то она ждала субботу с трепетным волнением. Ей, конечно, приходилось слышать про модели, которые позируют перед художниками даже и в обнажённом виде, но была уверена, что Руднев – человек, несомненно, благородный и ничего такого скандального ей предложить не посмеет. Впрочем, с другой стороны, думалось ей, а почему бы и не обнаженной? Все эти условности – пошлость и мещанство! Прогрессивная женщина должна гордиться своим телом и скрывать его, если речь идет о благородном искусстве, вовсе незачем.
Благоразумно решив, что маменьке и батюшке знать о её планах совсем не обязательно, и потому сказавшись, что идет к подруге, Катерина в назначенный час пришла к особняку на Пречистенке.
Её встретил высокий и худой человек лет тридцати. Одет он был в безукоризненно сидящий темный костюм, из-под которого выглядывали белоснежные манжеты и воротничок, настолько накрахмаленные и отглаженные, что казались сделанными из алебастра. Аскетичное лицо незнакомца было абсолютно бесстрастным, зеленоватые глаза смотрели строго.
– Екатерина Афанасьевна? – спросил он ледяным тоном, придирчиво осмотрев её с ног до головы.
Стушевавшаяся Катерина робко кивнула.
– Пройдёмте со мной. Дмитрий Николаевич ждёт вас в мастерской.
Незнакомец стремительно провёл её через дом, нимало не заботясь о том, поспевает она за ним или нет, молча распахнул перед ней дверь мастерской, жестом пригласил входить и тем же быстрым шагом удалился.
Катерине до этого момента никогда не приходилось бывать в мастерских художника. Она замерла, с интересом разглядывая непривычную обстановку.
По стенам стояли и висели полотна, одни законченные, другие нет. Сюжеты на них были необычные, но очень волнительные. Чаще всего встречались портреты женщин во всяких сказочных или мифических образах: нимфы, русалки, чародейки, античные красавицы. Еще были картины с рыцарями, обычно либо сражающимися с какой-то нечистью, либо задумчиво взирающими куда-нибудь вдаль. Самым большим полотном было едва начатое изображение воина, вступившего в схватку с огнедышащим драконом. Катерина сперва подумала, что это, должно быть, Георгий Победоносец, но потом обратила внимание, что борется он не копьем, а мечом.
– Екатерина Афанасьевна, здравствуйте! Рад, что у вас нашлось время прийти, – хозяин мастерской вышел навстречу Катерине, радостно улыбаясь. – Вы не передумали?
Разве же она могла передумать? Очарованная улыбкой Дмитрия Николаевича, она решила, что теперь уже не откажется дпаже от самого смелого художественного эксперимента.
Выглядел Дмитрий Николаевич под стать романтической атмосфере своих картин. Ни жилета, ни сюртука на нем не было, а лишь размашистая холщовая блуза с широким воротом, вся в пятнах от краски. Левый рукав блузы был засучен до локтя. Катерина с удивлением поняла, что руки у Руднева, несмотря на свое изящество, были натренированными и наверняка сильными. Правый рукав был низко спущен, кисть скрывала темная перчатка, тоже вся заляпанная краской.
Катерине эта перчатка казалась страсть какой романтичной и волнующей деталью. Интересно, подумала она, это он специально её носит, чтобы таинственности напустить? Нужно будет как-нибудь деликатно выяснить.
Руднев проводил Катерину к простому деревянному стулу с высокой спинкой, за которым на грубо сколоченную раму было натянуто холщовое полотнище. Усадив девушку, он накинул ей на плечи полупрозрачную золотистую ткань и задрапировал красивыми складками.
– Я могу попросить вас распустить волосы и обнажить руки? – спросил Дмитрий Николаевич, нимало не смущаясь. Видимо, под воздействием творческого вдохновения щепетильность в нём пропадала.
Катерина вспыхнула, залившись румянцем, и торопливо, не глядя на Руднева, сперва расстегнула манжеты блузки и подняла рукава, а после вынула шпильки из причёски. Золотистый каскад волос рассыпался по плечам и груди. Посмотреть на Руднева Катерина робела, ей ведь ещё никогда не случалось оказаться простоволосой перед мужчиной. Впрочем, Дмитрий Николаевич в лицо ей тоже не смотрел.
– У вас восхитительные волосы! – восторженно произнёс Руднев, но слова эти почему-то комплиментом совсем не прозвучали, с такой же интонацией он вполне мог бы восторгаться рассветом или цветком.
– Вы так считаете? – уязвленная и осмелевшая Катерина решила, что нужно, пожалуй, вывести Дмитрия Николаевича из творческой сосредоточенности. – А мне бы хотелось их обрезать покороче. Это так старомодно!
Похоже, слова её и впрямь вернули Руднева в область земного общения, по крайней мере он деликатно убрал руки от её волос, которые перед тем художественно раскладывал по плечам.
– Да что вы, Екатерина Афанасьевна, красоту такую обрезать! – воскликнул он, но теперь в нём чувствовалось легкое смущение. – Вы ведь не против с распущенными волосами позировать? – запоздало уточнил он.
– От чего же? – окончательно осмелела Катерина. – Это очень интересно!
Дмитрий Николаевич несколько секунд ещё пребывал в неловкости, но творческий запал к нему быстро вернулся, и он снова забыл о церемониях.
Придирчиво осмотрев модель, он несколько раз попросил её сменить позу, переложил драпировку и волосы и наконец попросил, по возможности, не двигаться. После же произошло совсем для Катерины неожиданное и чудесное. Руднев принес корзину, полную цветов: нежно-кремовых чайных роз и каких-то невиданных мелких цветочков, ярко-малиновых, напоминавших собой танцовщиц в балетных пачках. Дмитрий Николаевич принялся крепить цветы Катерине к волосам и драпировке.
– Какая прелесть! – восхищенно воскликнула девушка. – Откуда у вас в январе цветы?
– Розы в оранжереи куплены, а фуксии из аптекарского огорода. Знакомый с медицинского помог раздобыть.
– Фуксии? Никогда таких не видела!