– Ведь здесь никого не тронут! В божьем храме! Правда? – вместо приветствия потерянно спросила Катерина.
Дмитрию Николаевичу очень хотелось ответить утвердительно, чтобы её успокоить, но уверенности в нём не было.
– Нам будет лучше уехать отсюда, – сказал он. – Мы сможем поговорить где-нибудь ещё. Зинаида Яковлевна где? Вы же о ней писали?
– Да, – отстраненно подтвердила Катерина. – Это она просила сюда прийти и позвать вас… Я ничего не знала про панихиду… Но она не пришла…
Руднев понял, что Екатерина Афанасьевна абсолютно потрясена.
– Пойдемте, – он взял девушку под руку, и та безропотно повиновалась.
На углу Мейеровского проезда Руднева дожидался извозчик. Дмитрий Николаевич усадил Екатерину Николаевну в сани.
– Поезжайте домой, – велел он девушке. – Я дождусь Зинаиду Яковлевну.
Руднев вернулся к церкви и занял наблюдательный пост на отдалении.
Служба закончилась. Парами и по одиночке студенты и курсистки начали расходиться.
Зинаиды Яковлевны было не видно. Прождав с полчаса, Руднев понял, что дальнейшее ожидание, по всей видимости, бессмысленно.
На всякий случай он зашёл в церковь.
– Что вам, сын мой? – спросил вышедший ему навстречу седовласый строгого вида священник и пояснил, заметив растерянный вид Дмитрия Николаевича, – я настоятель, отец Алексей.
– Простите, я должен был встретиться здесь с другом, но мы, кажется, разминулись.
Настоятель нахмурился, окончательно смутив Руднева:
– Ваш друг, стало быть, из этих бунтарей? И вы тоже?
– Вы по этим бунтарям сейчас панихиду служили, – тихо ответил Дмитрий Николаевич, и, внезапно сообразив, спросил. – А можно ли узнать, кто заказал заупокойную?
Отец Алексей пожал плечами.
– Мы в церкви таких вопросов не задаем. А почему вас это интересует, сын мой? И кто вы?
– Меня зовут Дмитрий Николаевич Руднев. Я хочу разобраться, кто виноват во всех этих смертях.
Отец Алексей усмехнулся.
– Вон оно как, Дмитрий Николаевич. Вы что же, из полиции будете?
– Нет, я студент московского университета.
Священник покачал седой головой.
– Жаль, что не из полиции. А то я бы вам задачку подкинул.
– Какую?
– Да вот у нас на кладбище последнее время что-то странное творится, – отец Алексей провел рукой по седой бороде. – То шляется кто-то по ночам, то старый склеп чуть не вскрыли, а то как-то сторож нашёл на скамье целую пачку листовок богомерзкого содержания.
– Какого содержания?
– Богомерзкого. С призывами к свержению помазанника божьего.
Отец Алексей перекрестился.
– У вас остались эти листовки? – взволновано спросил Руднев.
Священник снова покачал головой.
– Странный вы человек, сын мой. Сперва друга искали, после спрашивали, кто панихиду заказал, а теперь, стало быть, листовками интересуетесь… Сожгли мы эту пакость.
– Все сожгли?
Отец Алексей нахмурился и внимательно посмотрел на Дмитрия Николаевича.
– Подождите здесь, – приказал он молодому человеку, неспешно прошёл в ризницу, а после вернулся, держа в руке какие-то бумаги.
– Вот, Дмитрий Николаевич, держите. Это ваша богомерзкая листовка. Я повелел одну оставить, чтобы в полицию передать, если безобразия не прекратятся.
Дмитрий Николаевич взял из рук священника мятый листок с поплывшими, видимо, от талого снега, буквами. Листовка была один в один как те, что обнаружились на лекции профессора Дашкевича.
– А это вот записка о поминании. Может, почерк вам что-то подскажет? – отец Алексей протянул Рудневу лист с пятнадцатью именами.
Почерк Дмитрию Николаевичу был неизвестен, хотя и показался смутно знакомым.
– Отец Алексей, а что это была за скамья, где листовки нашли?
– Так пойдемте, покажу.
Прогулка по кладбищу представлялась для Руднева сомнительным удовольствием, но выяснить ситуацию он считал необходимым.
Они вышли из церкви. Отец Алексей шёл медленно, аккуратно преодолевая островки наледи и опираясь о толстую палку, аккуратно обтесанную и потемневшую от времени.
– Кладбище наше тихое, – рассказывал он. – Захоронения в основном уже старые. Именитых покойников мало, так что посетителей у нас много не бывает.
Взглянув на притихшего Руднева, отец Алексей поинтересовался.
– Вас что-то беспокоит, сын мой?
– Нет, ничего, – отозвался Дмитрий Николаевич. – Просто я не люблю кладбища. Неуютно себя на них чувствую.
Священник усмехнулся:
– Так это ж только покойникам на кладбище уютно, – и строго спросил, – Вы, Дмитрий Николаевич, когда на исповеди последний раз были?
– Давно, – признался Руднев.
– Так вы приходите в воскресенье. После исповеди и святого причастия душа-то она куда как спокойнее, и страхов в ней меньше.
– Я подумаю, отец Алексей, – неуверенно пообещал Дмитрий Николаевич.
Они вошли в ворота кладбища. Могилы были припорошены снегом, а дорожки аккуратно расчищены и присыпаны песком.
Отец Алексей указал куда-то вперед и левее:
– Это там, в старой части. Готовы прогуляться?
– Если обещаете, что ваши покойники из могил не встанут, – пробормотал в ответ Руднев.
Отец Алексей укоризненно покачал головой:
– Нельзя такими вещами шутить.
Они прошли до старой части кладбища, где среди покосившихся оград и бурно разросшихся кустов сирени торчали старые кресты и надгробья с полустертыми от времени надписями.
– Вот на этой скамье листовки и лежали, – отец Алексей кивнул на давно сгнившую доску, зажатую между двух оград. – А вон, – он указал своей палкой на что-то темнеющее за кустами, – склеп купцов Виноградовых. Его-то и пытались вскрыть. Видите, ветки поломаны? Видимо, злодеи здесь и прошли.
Руднев осмотрелся. Выпавший ночью снег покрывал всё вокруг тонким сверкающим саваном. Никаких следов, кроме тех, что оставили они с отцом Алексеем, видно не было.
Уже собираясь пробраться через сирень к склепу, Дмитрий Николаевич заметил могилу через две от скамьи, выделяющуюся среди остальных своей высотой и странной, будто всклокоченной, поверхностью.
– Чья это могила? – спросил Руднев, указав на неё священнику.
– Не помню, – ответил тот. – Нужно записи поднимать, здесь очень старые захоронения.
Они подошли ближе и увидели, что на могиле лежит прикрытая снегом гора цветов.
– Старые? Тогда откуда тут цветы? – спросил скорее самого себя Дмитрий Николаевич, сердце его сжалось от дурного предчувствия. – Позвольте вашу трость, отец Алексей.
Внутренне собравшись, он ткнул палкой в цветочную кипу и наткнулся на что-то плотное. Снег осыпался, открывая взгляду россыпь белых лилий. Руднев поворошил их, сбрасывая на землю.
Из-под цветочного покрывала показалась сперва копна темных вьющихся волос, а потом женское лицо, при жизни невероятно красивое, но теперь искаженное почти до неузнаваемости.
Это была Зинаида Яковлевна Линд.
Руднев ухватился за ограду и зажмурился, силясь побороть головокружение и устоять на ногах.
– Напророчили, – выдохнул за его спиной отец Алексей и перекрестился.
Глава 7.
Снег постепенно усиливался, грозя к ночи перерасти в метель. Крупные хлопья, кружась в печальном медленном танце, опускались на землю, стирая краски и приглушая звуки.
Руднев одиноко стоял на церковном дворе, не обращая внимания на снег и не чувствуя холода. Его терзала мысль о том, что, если бы вчера он пошёл за Зинаидой Яковлевной или настоял на её откровенности с ним, возможно, сейчас она бы была жива.
В воротах кладбища появилась приземистая фигура Анатолия Витальевича Тереньтева. Снегопад и мороз заставили сыщика поднять воротник и засунуть руки поглубже в карманы.
Тереньтева вызвал Дмитрий Николаевич, отправив к нему с запиской городового, прибывшего на место преступления первым. Анатолий Витальевич приехал через час, а с ним доктор из следственного морга и фотограф.
– Почему-то меня не удивляет, что именно вы, Дмитрий Николаевич, нашли труп, – проворчал Терентьев после рассказа Руднева о случившемся. – Дождитесь меня, пожалуйста, – добавил он и пошёл на кладбище вслед за каким-то младшим сыскным чином, суетившимся вокруг него с блокнотом в руках.
Руднев остался ждать на скамейке в притворе, но сладостно-душный запах ладана и бормотание отца Алексея, молящегося о новопреставленный рабе божией Зинаиде, были для него невыносимы. Он вышел на церковный двор, где застыл одинокой темной фигурой среди поднимающейся метели.
– Чудовищно, – качая головой, проговорил Терентьев. – Безумец какой-то орудовал.
– Как она умерла?
– Предварительно: задушена. После вскрытия доктор скажет точнее. Но это не всё. Этот изверг, похоже, её пытал. На теле порезы, неглубокие, но их много. То, что жертва полностью обнажена, дает основание предполагать насилие… Простите, Дмитрий Николаевич, мою профессиональную черствость, вы ведь были с ней знакомы.
Руднев всеми силами заставлял себя думать о Зинаиде Яковлевне как об иллюстрации из учебника.
– Когда это произошло?
– Доктор говорит, что точно установить время смерти будет сложно, тело замерзло… Думаю, умерла она не здесь, а где-то в другом месте. Сюда убийца переместил уже труп, чтобы таким безумным способом похоронить. Сделать он это мог только ночью.
– Я разговаривал с ней вчера около девяти часов утра.
Дмитрий Николаевич рассказал о своей встрече и странном разговоре с Зинаидой Яковлевной накануне.
– Получается она погибла вчера днём или вечером, – резюмировал Терентьев. – Где живёт этот ваш Рагозин, знаете?
– Не точно. Могу узнать… Вы сказали, что на ней порезы. Может, она защищалась?
Анатолий Витальевич отрицательно покачал головой. Он понял, что молодому человеку хочется верить, что, умирая, несчастная имела хоть малую надежду на спасение.
– Увы, Дмитрий Николаевич. Вряд ли это могут быть следы борьбы. Порезы больше похожи на рисунок. Он просто водил по коже очень острым лезвием. Бритвой или скальпелем, например. И расположены они как-то странно, только на руках, ногах и груди. Лицо не тронуто.
В этот момент из кладбищенских ворот вышли двое полицейских с носилками, за ними шёл доктор.
– Рисунок? – переспросил Руднев, не в силах отвести глаз от угадывавшегося под белой простынёй скорбного груза. – Я могу посмотреть?.. Только на руку.
Терентьев нахмурился.
– Вы уверены, что хотите это увидеть?
– Не уверен, – признался Дмитрий Николаевич и решительно направился к носилкам.
Сыскной надзиратель подал полицейским знак остановиться.
– Готовы? – спросил он, Руднев коротко кивнул.
Терентьев слегка откинул простыню, обнажая изящную белую, словно мраморную, руку. От плеча до кончиков пальцев по ней ветвился рисунок из тонких неразрывных линий, будто нанесенный бурой краской при помощи тонкого пера.
Руднев склонился, пытаясь проследить причудливый ход рисунка. Он изо всех сил гнал от себя мысль о том, что перед ним.
– В этом есть какой-то смысл, – сипло проговорил он, – мне будут нужны фотографии всего тела, – его совершенно парализовало зрелище нетающего на мертвой руке снега, – раны точно прижизненные…
Заметив, что взгляд молодого человека цепенеет, Терентьев одернул простыню и кивком велел уносить носилки.
– Вы в порядке? – он тронул Руднева за плечо.
– Да… – Дмитрий Николаевич несколько раз глубоко вдохнул морозный воздух. – Вы позволите мне посмотреть фотографии? – спросил он, окончательно приходя в себя.
– Что вы надеетесь на них увидеть?
– Не знаю, но мне кажется, эти линии неслучайны.
– Вы же понимаете, что это абсолютно против правил?
– Понимаю. Но вы позволите?
Терентьев потер рукой подбородок.
– Давайте так, Дмитрий Николаевич, – сказал он после недолгой паузы. —Услуга за услугу. Я, на свой страх и риск, даю вам возможность частным порядком поучаствовать в расследовании, а вы, со своей стороны, в полной мере сотрудничаете со мной по этому делу, ничего не утаивая, даже если это будет касаться ваших друзей.
Руднев задумался.
– Я буду полностью откровенен с вами, Анатолий Витальевич, в тех пределах, в которых мне позволит честь. Быть информатором я ни на каких условиях не соглашусь, – наконец ответил он.
– Хотя бы пообещайте не мешать мне и сообщить, когда в своей откровенности дойдете до вашего этического предела.
– Это я вам обещаю.
– Что же, в таком случае, договорились, – Терентьев протянул Рудневу руку и тот пожал её, против правил не снимая перчатки.
– Я должен опросить девицу Лисицыну. Садитесь в мой экипаж, Дмитрий Николаевич, проедемся вместе, – предложил Терентьев. – Заодно еще раз расскажете мне всё.
Садясь в казенную карету сыскного отделения, Руднев попросил:
– Разрешите мне самому сообщить Екатерине Афанасьевне о трагедии и присутствовать при вашем разговоре. Ей так будет легче, мы, некоторым образом, друзья.
Анатолий Витальевич бросил на Руднева быстрый проницательный взгляд и без обиняков высказал предположение:
– Вы в неё влюблены, не так ли?.. Вам приходилось сообщать подобные новости человеку, к которому вы неравнодушны?
– Нет, – признался Дмитрий Николаевич, – но я обязан это сделать в сложившихся обстоятельствах.
– Как вам будет угодно, – согласился сыскной надзиратель и перевел разговор на другой предмет. – Расскажите-ка мне, Дмитрий Николаевич, что вам известно об это вашем Рагозине, и как он связан с жертвой?
Руднев рассказал, что знал, естественно, упоминая кружок, в котором состояли его друзья, исключительно в контексте римского права. Поведал он Терентьеву и про трагическую дуэль, где Рагозин убил безоружного противника.
– Я начинаю жалеть, что допустил вас к этому делу, Дмитрий Николаевич, – хмуро признался сыщик. – Вы слишком уж лично во всё это вовлечены. Рагозина вы однозначно уже в душегубы записали, да и про друзей своих темните, хотя абсолютно напрасно. Неужели вы думаете, я ничего не знаю про их студенческую организацию?
Руднев счёл за лучшее в прения не вступать.
– Анатолий Витальевич, – в свою очередь спросил он, – если вы всё про студенческие организации знаете, вы должны знать и про причину арестов накануне Татьяниного дня. Что произошло? Откуда у полиции появилась информация об активистах движения и почему нельзя было подождать с такими радикальными мерами?
– Продолжаете настаивать на том, что кто-то из наших служб специально спровоцировал демонстрацию?
– Я этого не говорил!
– Но думали! Ладно, не отнекивайтесь! Возможно, в своих предположениях о провокации вы не так уж далеки от истины. То, что я вам скажу, должно остаться между нами. В рамках нашего с вами, так сказать, договора. Накануне Татьяниного дня от одного из информаторов пришли сведения, что двадцать пятого готовятся несколько террористических актов, были предоставлены списки возможных организаторов и исполнителей. Естественно, были приняты меры. Вы ведь согласитесь, что это было правильно?
Руднев был вынужден согласиться.
– А кто был информатором? – спросил он.
Тереньтев воззрился на него с нескрываемым изумлением.
– Дмитрий Николаевич, вы неподражаемы! По-вашему, я бы назвал вам имя информатора, если бы даже знал его? А я, к слову сказать, не знаю. Я вообще к этому делу был подключён только после того, как оно вышло за рамки политических шалостей и стало делом о гибели пятнадцати человек. Я, как вы ранее изволили заметить, политическим сыском не занимаюсь, я убийц ловлю. Если уж вы от меня такой откровенности ожидаете, может, поведаете мне, кто заказал панихиду по погибшим?
– Не знаю, – пожал плечами Руднев и рассказал про церковную записку и листовку, полученные от отца Алексея.
Ему совсем не хотелось делится этой информацией, но он прекрасно понимал, что Терентьев непременно узнает обо всём от настоятеля, а подрывать хрупкое доверие, которое начало выстраиваться между ним и сыскным надзирателем, Руднев не хотел.
Терентьев внимательно осмотрел записку и листовку.
– Надеюсь, вы понимаете, что это улики? – спросил он, возвращая их Рудневу. – Оставьте их пока у себя. У вас больше шансов извлечь из этого что-то полезное, но после я их заберу и приобщу к делу.
– Анатолий Витальевич, у меня к вам еще одно просьба, – обратился Руднев к сыщику, когда они уже подъезжали к дому, где жили Лисицыны. – Среди арестованных накануне демонстрации был Пётр Семёнович Кормушин. Он… В общем они с Зинаидой Яковлевной после Великого поста собирались о помолвке объявить… Похлопочите, пожалуйста, о его освобождении! Я готов вам поклясться, даже если что-то страшное и замышлялось на Татьянин День, он к этому непричастен! Он честный и благородный человек, который никогда бы не взял такого греха на душу и другим бы не позволил!
Терентьев помрачнел.
– Сделаю, что смогу, – сухо и коротко ответил он.