Появление Руднева и Терентьева в доме Лисицыных вызвало сумятицу и переполох.
Коллежский асессор Лисицын и особенно мадам Лисицына сперва крайне обрадовались, что Катеньку спрашивает такой обходительный и изыскано одетый красавец, но когда его спутник представился чиновником сыскного управления, мнение свое о незваных визитёрах они враз переменили и ни в какую не хотели допускать их к дочери. Тереньтев жестко пресёк препирательства, сказав, что дело у них к Катерине Афанасьевне совсем не шуточное, а связанное со смертоубийством. От этой новости с мадам Лисицыной приключился истерический припадок, и супруг кинулся вокруг неё хлопотать. Воспользовавшись возникшей суетой, Руднев прошёл к Катерине и, велев ей сперва присесть, рассказал о случившемся, с трудом подбирая слова и тщательно избегая страшных подробностей.
В тот момент, когда захлёбывающаяся рыданиями Катерина кинулась в объятия абсолютно растерянного Дмитрия Николаевича, в комнату к ним вошёл Терентьев, предусмотрительно неся с собой стакан воды.
Прошло немало времени, прежде чем Катерина оказалась в состоянии выговорить хоть слово, но многого рассказать она не смогла. Она не знала, зачем Зинаида позвала её и Руднева на встречу, и почему она выбрала для этой встречи Воскресенскую церковь. Не ведала Катерина и про отношения подруги с Рагозиным, и про терзающие Зинаиду страхи. По всему получалось, что было у Зинаиды Яковлевны Линд множество секретов, которые она не была готова доверить даже самой близкой своей подруге.
– Я ожидал от этого разговора большего, – признался Терентьев, когда они с Дмитрием Николаевичем покинули квартиру Лисицыных. – Пока что у меня нет никаких зацепок, кроме ваших подозрений, но они могут быть предвзяты… Я должен ехать к родителям жертвы. Вас, Дмитрий Николаевич, я туда с собой не возьму. Хватит с вас и остального, – и, взглянув на усталого и расстроенного Руднева, добавил: – Давайте-ка я вас до дома довезу. Мне, пожалуй что, так спокойней будет.
Дома Рудневу снова пришлось рассказывать о трагическом происшествии сперва Белецкому, после – Никитину, а вечером его ждало ещё одно испытание.
Около десяти в дверь особняка на Пречистенке постучали, дворецкий открыл, и Руднев, которому было уже невмоготу сносить хмурое молчание Белецкого и истеричную суету Никитина, вопреки обыкновению, сам вышел встретить посетителя.
На пороге стоял Кормушин, осунувшийся, словно после тяжёлой болезни. Взгляд его, обычно живой и весёлый, сделался тусклым и блуждающим, под глазами залегли черные тени.
– Дмитрий… Меня отпустили… Мне рассказали… Я не мог один… – бессвязно пробормотал он.
– Пётр! – потрясенно воскликнул Руднев и, обняв товарища за плечи, ввёл его в прихожую.
Казалось, Пётр Семенович не до конца осознавал происходящее. Он безропотно позволил снять с себя заснеженную шинель и безвольно опустился на обитую бархатом скамью.
– Дмитрий, – произнес он, с видимым усилием фокусируя взгляд на друге, – скажи, что всё это неправда.
У Руднева мучительно сжалось сердце.
Давно в особняке на Пречистенке не было таких тяжёлых вечеров.
Трое друзей и Белецкий сидели в полутемной гостиной. Впервые так близко столкнувшиеся с чужим горем, Руднев и Никитин были абсолютно растеряны и подавлены. Они не знали, чем тут можно помочь и просто не мешали Кормушину изливать свою боль, а тот, заботливо укутанный Белецким в плед, сидел в глубоком кресле, уронив огненно-рыжую голову на руки, и безутешно рыдал. Непоседа Никитин метался по гостиной из угла в угол и тоже время от времени шмыгал носом и утирал рукой глаза. Белецкий, безмолвный и неподвижный, словно статуя, скрестив руки на груди, стоял, прислонясь к подоконнику. Руднев забился в угол дивана с альбомом и карандашом, пытаясь, по своему обыкновению, выплеснуть переживания в рисовании. Под его умелой рукой рождался образ прекрасной Зинаиды в обрамлении орнамента из белых лилий.
В доме было тихо. Слуги давно уже спали.
Внезапно в прихожей раздался стук в дверь. Белецкий, беззвучный словно тень, выскользнул из гостиной, через несколько минут вернулся и знаком попросил Руднева пойти с ним.
– Вам передали пакет от господина Терентьева. Принес полицейский, – объяснил Белецкий, когда они оказались за дверью гостиной. – Думаю, это никому из ваших друзей видеть не стоит, особенно Петру Семеновичу.
Дмитрий Николаевич взял из рук Белецкого толстый бумажный конверт и раскрыл.
– Присмотри за ними, – попросил Руднев и направился в свой кабинет.
В конверте были обещанные сыскным надзирателем фотографии и копия медицинского заключения.
Глава 8.
– Белецкий, проснись! – Дмитрий Николаевич тряхнул бывшего наставника за плечо.
Тот мгновенного открыл глаза и сел.
Белецкий имел привычку вставать в пять утра, и обычно именно ему приходилось будить Руднева, но никак не наоборот. Он зажёг свечу на прикроватном столике и взглянул на дорожные часы, те показывали начало четвертого.
Дмитрий Николаевич был одет так же, как накануне вечером, и Белецкий понял, что спать этой ночью Руднев не ложился.
– Собирайся. Ты поедешь в следственный морг, – возбужденно заявил Дмитрий Николаевич.
– И что я там буду делать в четыре утра?
– Сначала ты заедешь к Терентьеву…
– Это в корне меняет дело!
На ворчание Белецкого Руднев внимания не обратил.
– Тело должно было разморозиться и, возможно, трупное окоченение уже спало…
– Mein Gott! – Фридрих Карлович Белецкий, сын германского инженера, выражая сильные эмоции, имел привычку переходить на немецкий.
– Вот что нужно сделать… – Руднев выложил на одеяло альбом с крайне натуралистичным изображением человеческого тела, свернувшегося словно младенец: руки скрещены и прижаты к груди, колени подтянуты к животу.
Белецкого передернуло.
– Darf ich aufwachen und angezogen? (Я могу встать и одеться?) – нервно спросил он, и, не дожидаясь разрешения, вскочил с постели, – Я выслушаю вас и сделаю, как вы скажете, но можно всё это обсуждать nicht in meinem Schlafgemach (не в моей спальне)?
Через минуту Белецкий был собран с той тщательностью и аккуратностью, на которую любому другому потребовалось бы не меньше четверти часа.
– Если позволите, мы могли бы пройти на кухню. Слуги ещё спят, а мне бы не помешал кофе, да и вам тоже.
Руднев встретил предложение Белецкого с энтузиазмом.
– Так что вы хотели мне поручить? – спросил Белецкий, ставя кофейник на керосиновую горелку.
Руднев тем временем разложил на столе несколько своих рисунков и детальные фотографии тела погибшей.
– Wie furchtbar (Ужасно)! – потрясенно проговорил Белецкий, рассматривая фотографии, – Убийца изуродовал тело?
– Нет, раны прижизненные.
– Её…? – у Белецкого язык не поворачивался задать следующий вопрос. – Над ней надругались?
– Нет, следов соития доктор не обнаружил. На теле только эти раны и след какой-то тонкой веревки или шнура на шее. Её задушили. Ядов доктор тоже не нашёл, но я думаю, что её все-таки чем-то усыпили перед тем, как нанесли раны. Может, хлороформом? Впрочем, многие вещества быстро распадаются, не оставляя следов, а с учётом того, что тело заморозили, а потом разморозили, это ещё более вероятно.
Руднев снова подсунул Белецкому рисунок скрюченного тела.
– Белецкий, вот таким образом нужно сложить тело и сфотографировать.
– Зачем?
– Я думаю, что при такой позе линии сложатся в единый рисунок. Вот смотри, я пытался восстановить его по фотографиям. Видишь?.. Если скрестить руки и прижать к груди, линии как бы продолжают друг друга. На ней что-то нарисовано. Поэтому я и предполагаю, что её каким-то образом обездвижили. Ушиба на голове нет, синяка на сонной артерии – тоже. Значит, вероятнее всего, с помощью какого-то вещества.
Белецкий некоторое время рассматривал наброски Дмитрия Николаевича, сопоставляя их с фотографиями.
– Возможно, вы, конечно, и правы, но я никакого рисунка разобрать не могу, – наконец сказал он. – И почему вы думаете, что тело нужно сложить именно так?
– Чистое предположение, – признался Руднев. – Это защитная поза. Так спят дети или сворачиваются взрослые, когда им холодно или больно. Может, я ошибаюсь, но при каком-то положении тела линии сойдутся. Нужно его найти.
– А почему вы всё-таки думаете, что получится рисунок?
– Линии слишком сложные. Если бы убийца просто резал её, на близких участках кожи раны шли бы под одним углом, – Руднев взял со стола нож и провёл им по оставшемуся с вечера пирогу, – Представь, что ты просто хочешь сделать несколько надрезов на объемной поверхности. Видишь, что получается? Я провожу так, как мне с руки, а здесь линии имеют изгибы. Чтобы их прорисовать, нужно поворачивать кисть.
– Довольно! Я понял, – Белецкий забрал у Руднева нож и отодвинул пирог. – Вы напрочь отбили у меня аппетит своими демонстрациями… Я постараюсь убедить господина Терентьева, но, с вашего позволения, все-таки в более разумное время. Надеюсь, он не сочтёт вашу идею совсем уж безумной. А чем собираетесь заняться вы?
Белецкий разлил кофе по чашкам и передал одну из них Дмитрию Николаевичу. Тот жадно глотнул ароматный обжигающий напиток.
– Я вернусь на Семеновское кладбище и осмотрю склеп купцов Виноградовых.
Белецкий поперхнулся.
– Осмотрите склеп? Вы?! Das ist eine schlechte Idee (Это плохая идея)!
– Обещаю, что сам я в него не полезу. Попрошу сторожа или могильщиков проверить, нет ли следов вандализма или ещё какого-нибудь вмешательства. Если нам с тобой повезет, к середине дня в деле появятся новые факты.
Идею Руднева с рисунком на теле Анатолий Витальевич воспринял скептически, а вот судебный врач – с интересом. Он долго разглядывал наброски в альбоме, а после, бубня себе что-то под нос и не обращая внимания на застывших на почтительном расстоянии Терентьева и Белецкого, с помощью прозектора принялся укладывать тело, как было изображено. Несколько раз он переложил руки и ноги, меняя углы их сгиба и взаимное расположение. Наконец, отойдя на несколько шагов от стола, восхищенно произнёс:
– Гениально! Я такого ещё никогда не видел! Подойдите, господа!
Взгляду Белецкого и Терентьева предстало зрелище одновременно жуткое и поразительное. Порезы на теле несчастной действительно сложились в рисунок. Это было изображение свернутого замысловатым узлом змея с рогатой козлиной головой. Тело мистической рептилии обвивало руки и ноги девушки, а чудовищную голову жертва, казалось, баюкала у груди, словно младенца.
– Что за чертовщина? – не сдержался Терентьев. – Только ритуального убийства мне не хватало!
– На ритуальное убийство не похоже, – заметил доктор. – Они обычно кровавые, а тут удушение.
– Это вообще ни на что не похоже, – мрачно согласия сыскной надзиратель. – Сделайте фотографии и зарисуйте для господина Руднева.
Прозектор начал возиться с фотоаппаратом, а доктор взялся за карандаш.
– Я, конечно, рисую не так хорошо, но для общего представления вашему эксперту хватит, – сказал он, передавая Белецкому альбом с зарисовкой инфернального змея. – К вечеру будут готовы фотографии.
До дома Белецкий решил дойти пешком, чтобы избавится от нестерпимого запаха формалина и разложения, которым, как ему казалось, он пропитался насквозь.
Пройдя половину пути, он вдруг почувствовал, что за ним кто-то наблюдает. Излишней впечатлительностью Белецкий не отличался, но в первый момент списал всё на недосып и натянутые из-за событий последних дней нервы. Однако ощущение слежки было хоть и смутным, но навязчивым.
Не сбавляя шаг и не оборачиваясь, Белецкий резко перешёл на другую сторону улицы и краем глаза заметил, что следом за ним метнулся человек, одетый в невзрачное пальто. Лицо неизвестного наполовину скрывал шарф, на глаза была надвинута шляпа. Незнакомец выглядел уж слишком гротескно для соглядатая, и потому Белецкий всё ещё сомневался в своих предположениях. Он остановился напротив витрины магазина, будто бы разглядывая её. Таинственный субъект тоже замер, сперва наклонился, словно завязывая шнурок, а после пристроился к афишной тумбе и скрылся за ней.
– Absurdität (Абсурд)! – пробормотал Белецкий и снова зашагал по улице, осторожно следя за соглядатаем через отражения в окнах.
Неизвестный следовал за ним, сохраняю дистанцию в пару десятков шагов.
Поравнявшись с узкой подворотней, Белецкий резко свернул в неё, вжался в стену и замер в полумраке. Он едва успел досчитать до десяти, как следом за ним вбежал неизвестный. Молниеносным движением Белецкий сбил его с ног.
– Кто вы? Что вам от меня нужно? – рявкнул он, рывком переворачивая соглядатая на спину.
Лежавший перед ним человек был Белецкому неизвестен.
Оглушённый падением, соглядатай несколько секунд ошарашено таращился на нависшего над ним Белецкого, а потом стремительно сунул руку в карман. Не дожидаясь развития событий, Белецкий ударил незнакомца по руке, предположив, что тот хочет достать оружие.
В этот момент из двора выбежал дюжий детина в фартуке с метлой и дворницкой бляхой на груди. Отборно матерясь, он кинулся к месту происшествия, а после отчаянно засвистел в свисток так, что у Белецкого заложило уши.
Белецкий выпустил соглядатая. Тот с невероятным проворством вскочил на ноги и бросился вон из подворотни. Прежде чем последовать за ним, Белецкий заметил лежавший на снегу блокнот, видимо, выпавший у незнакомца. Сунув находку в карман, он выскочил на улицу и увидел, что соглядатай на ходу запрыгивает в извозчичьи сани, которые спустя пару секунд скрылись в переулке.
Отец Алексей встретил Руднева приветливо, словно давнего знакомого. Узнав о цели визита молодого человека, он проводил его к сторожке, вросшей от старости в землю. Кладбищенский сторож Прохор выглядел таким же древним, как и его жилище, а, кроме того, был тугим на ухо, от чего говорил гортанно и громко.
Прихватив огромную связку ключей, сторож повёл Руднева в старую часть кладбища.
Метель, бушевавшая всю ночь, милосердно скрыла следы вчерашнего происшествия, но образ искажённого мертвого лица Зинаиды Яковлевны под покровом из заснеженных белых лилий навязчиво стоял перед внутренним взором Дмитрия Николаевича.
Отводя глаза от могилы, где было найдено тело, Руднев вслед за сторожем пробрался через кусты к склепу Виноградовых. Строение было старым и от того еще более мрачным.
– Эдак они все тама… Крепкие мертвяки, я вам скажу, – заявил Прохор, указывая на каменную дверь. – Оно ж ведь как, ваше благородь. Покойник он всяк особенный. Эти вот, Виноградовы, стало быть, при жизни основательные были, так и преставившись, долго держались, не гнили. А иной хилый-то мертвяк за месяц стухнет.
Дмитрия Николаевича, которому и так было не по себе, замутило. Он поспешно перебил философствования сторожа:
– Как вы поняли, что склеп пытались вскрыть?
– Так ведь, эвана… На двери-то царапины да выбоины. Да и снег был затоптан. Сами-то они, мертвяки, натоптать не могли, рассыпались бы.
– Вы проверяли склеп после происшествия?
– А чего, ваше благородь, проверять-то? Покойники не жалуются, а в живых Виноградовых не осталось. Все уж сюда переселились. Всем семейством, стало быть, второго пришествия дожидаются.
– Откройте дверь, – приказал Руднев, – Я хочу, чтобы вы посмотрели, всё ли там в порядке.
Ворча что-то на счёт чуднОго барина и крепких мертвяков, сторож загромыхал ключами.
– Смотри-ка, не заперто! – удивился Прохор.
Дмитрий Николаевич отошёл так, чтобы не увидеть содержимого склепа. Раздался скрип ржавых петель, на Руднева пахнуло смрадом тлена и гнили. Он прикрыл нос и рот платком.
– Батюшки святы! – раздался из склепа глухой голос Прохора. – Вот ведь ироды! Это ж какое безобразие учинили безбожники!
– Что там у вас? – крикнул Руднев.
Возмущенный сторож вышел из усыпальницы.
– Там, ваше благородь, басурмане, видать, какие-то побывали! – заявил он. – Покойников-то из гробов повыкидывали и гробы унесли! И покрывалу с золотым шитьем! Рублёв десять цена, не меньше! А с купчихи-то саван содрали! Хоть и мертвая, а всё – срам!
– Ясно, – Руднев прервал излияния сторожа, не желая более выслушивать мерзостные подробности. – Что-нибудь подобное у вас ещё происходило?
– Так ведь это… После Рождества с могилы анжанера Кошкина венок спёрли. Ему за хорошую службу сам заводовладелец венок прислал, за три целковых аж!
Оставив сторожа приводить в порядок последний приют семьи Виноградовых, Руднев поспешно вернулся в церковь и рассказал отцу Алексею о своем открытии.
– Господи! Грех-то какой! – воскликнул тот. – Нужно проверить другие склепы. Возможно, они тоже подверглись осквернению. Пойдемте!