– Проверьте их без меня, – взмолился Руднев, – я подожду вас здесь, если позволите.
Однако полностью манкировать кладбищенскую ревизую Дмитрию Николаевичу не удалось. Спустя полчаса после ухода отца Алексея в церковь прибежал мальчишка-служка с горящими от возбуждения глазами.
– Барин! – звонко воскликнул он. – Там такое! – вспомнив о благопристойности, мальчишка торопливо перекрестился. – Отец Алексей просит вас прийти и посмотреть. Вы такого не видывали!
Отец Алексей ждал Руднева на дорожке.
– Идемте, Дмитрий Николаевич, это что-то несусветное! – взволновано проговорил настоятель, увлекая Руднева за собой.
– Ещё осквернённые склепы?
– Да, ещё три, все в старой части кладбища. Из них также пропали погребальная утварь и одеяния. Но я не за этим вас позвал.
По протоптанной в снегу тропинке они прошли через лабиринт могил и оказались у противоположной стены кладбища. Там среди густых зарослей высилась серая громада.
– Это усыпальница доктора Яна Ван-Берзеньша, ей около ста лет, – пояснил отец Алексей.
– Доктора медицины? Как-то уж слишком роскошно для врача, – заметил Руднев.
– Вы ничего не слышали про Яна Ван-Берзеньша?
– Нет. А кто он?
– Личность весьма занимательная. Прости господь его грешную душу! Он действительно был врачом, но также слыл чернокнижником и колдуном.
– Отчего же он в таком случае похоронен в освященной земле?
– Перед смертью грешник раскаялся и получил отпущение грехов. Он отрекся от своих безбожных убеждений, сжёг свои богомерзкие труды, и тогдашний настоятель дал разрешение на его похороны здесь, на Семеновском кладбище. Сперва это была простая скромна могила, но через несколько лет неизвестный благотворитель испросил разрешения выстроить для упокоения Яна Ван-Берзеньша склеп. Когда разрешение давали, никто проект, конечно, не смотрел, а потом уж поздно было перерешивать. Так вот он здесь и стоит с тех пор, умы неокрепшие смущает, – отец Алесей с чувством осенил себя крестным знамением.
К тому времени они подошли к склепу чернокнижника, и Руднев понял, почему настоятель помянул неокрепшие умы. Все сооружение было сплошь покрыто барельефами по сюжетам откровений Иоанна Богослова.
– Невероятно! – ахнул пораженный Дмитрий Николаевич. – Какая тонкая работа!
– Идемте внутрь. Мы там никого не потревожим, не беспокойтесь. Хозяина в нём нет, – позвал его настоятель, обходя склеп.
Дмитрий Николаевич проследовал за отцом Алексеем.
На распахнутой тяжелой каменной двери склепа были изображены семь ангелов с семью трубами. У двери стоял громко и бессвязно сокрушающийся сторож Прохор.
Немного замешкавшись, Руднев перешагнул порог усыпальницы. Несколько секунд глаза его привыкали к сумраку, наконец он смог различить окружавшую его обстановку.
Склеп, очевидно, давно уже не использовали по назначению, даже запаха тлена Руднев не почувствовал. Все стены были покрыты текстами, написанными чем-то красным, и утыканы оплывшими свечам. Посреди помещения на каменном возвышении, предназначавшемся, по всей видимости, для саркофага, стоял затянутый в черный креп алтарь с перевернутым крестом и несколькими алтарными чашами.
– Господи, что это? – потрясенно оглядываясь, спросил Руднев.
– Сатанинское святилище, – почему-то шёпотом ответил отец Алексей.
Руднев попытался разобрать надписи на стенах:
– Что это за язык? Похоже на латынь.
– Это и есть латынь. Только с преставлением букв, – пояснил настоятель. – Так составлена сатанинская библия… Прости и сохрани нас, господи!.. Как вы думаете, чем это написано?
Руднев потер пальцем по буквам.
– Не беспокойтесь, отец Алексей, это не кровь. Просто краска на основе киновари или красного кадмия.
Подняв голову, Руднев увидел на потолке, ровно над алтарём, изображение свернутого кольцами змея с козлиной головой. Из пасти рогатого чудища торчал раздвоенный змеиный язык, из ноздрей вырывалось пламя, на лбу красовалась перевёрнутая пентаграмма.
Такая же пентаграмма была начертана белой краской и на черной ткани алтаря. Руднев увидел, что кое-где на светлых полосах виднеются красные пятна, присмотревшись, он понял, что пятнами покрыт весь алтарь.
– А вот это уже, похоже, не краска, – прошептал он и потер платком одно из пятен, на белом батисте проступило бурое пятно. – Кровь. И относительно свежая.
– Вы думаете, здесь убили ту несчастную девушку?
– Не знаю. Может быть. А может, здесь всего лишь приносили в жертву курицу. Трудно сказать. В любом случае, вам снова придется вызывать полицию.
На этот раз Руднев дожидаться полиции не стал и, оставив на всякий случай отцу Алексею записку для Терентьева, поспешил домой. Там его уже дожидался Белецкий.
– Вы оказались правы, Дмитрий Николаевич, – с этими словами Белецкий показал изображение рогатого змея, и, заметив изумление на лице Руднева, спросил: – Вам это что-то говорит?
– Я только что видел его двойника!
Руднев рассказал про открытия, сделанные на кладбище.
– Получается, вы нашли место её гибели? – спросил Белецкий.
– Не знаю. В любом случае, я бы предпочёл найти того, кто сделал это с ней, – покачал головой Дмитрий Николаевич.
– Возможно, это тот, кто за мной следил.
– Следил?
Белецкий рассказал о своих приключениях.
– Я его упустил, но нашёл вот это, – Белецкий передал Рудневу блокнот. – Он его обронил.
Блокнот этот был Рудневу хорошо знаком.
– Белецкий, ты уверен, что его выронил твой преследователь?
– Абсолютно, а что?
Не ответив, Руднев взял альбом и принялся в нём что-то быстро рисовать
– Это был он? – спросил Дмитрий Николаевич, показав рисунок Белецкому.
– Да, очень похож. Только он был без пенсне. Кто это?
– Это наш факультетский инспектор. Филимон Антипович Коровьев.
Руднев пролистнул блокнот, а после вынул из ящика стола церковную записку, полученную от отца Алексея.
Список для поминания и записи в блокноте были сделаны одной и той же рукой.
Глава 9.
Руднев и Терентьев неторопливо шли по Пречистенскому бульвару, ещё восхитительно чистому после давешней метели. Для обмена новостями и мнениями эти двое предпочли выбрать нейтральную территорию.
– Найти каких-либо прямых улик, подтверждающих, что склеп Ван-Берзеньша действительно является местом убийства девицы Линд не удалось, – рассказывал Анатолий Витальевич. – Следов крови там много, но мы даже не сможем понять, человеческая она или нет. Никаких личных вещей найти не удалось, ни её, ни кого-либо другого. Даже ни одного волоса не нашли. Такое впечатление, что там все тщательно вычистили. Однако совпадение рисунков в склепе и на теле жертвы вряд ли случайны.
– Получается, Зинаида Яковлевна скорее всего умерла в том самом склепе, и это действительно было ритуальное убийство, – предположил Руднев.
– Скорее всего, да. Её появление на кладбище тоже вполне объяснимо. Она могла быть тем человеком, кто заказывал панихиду.
– Вряд ли… – ответил Дмитрий Николаевич и запнулся.
Сыскной надзиратель бросил на молодого человека сердитый взгляд.
– Та-ак, господин Руднев, – раздраженно протянул он. – Извольте объяснить. Что вам известно?
– Анатолий Витальевич, мы договаривались, что моя откровенность будет иметь свои пределы.
– Как-то быстро вы их достигли!
– Пока не достиг, но близок к этому, – вздохнул Руднев.
Он вынул из кармана блокнот Коровьева, показал Терентьеву, но в руки не передал.
– Что это?
– Это блокнот факультетского инспектора Филимона Антиповича Коровьева, который сегодня следил за Белецким от самого следственного морга. Почерк Коровьева совпадает с почерком, которым написана церковная записка.
Терентьев присвистнул.
– Интересный поворот!
Руднев рассказал подробности.
– Блокнот, я так понимаю, вы мне отдавать не хотите? – уточнил Терентьев. – Что же в нём такого запретного для моих глаз?
– Коровьев записывал в него всех, кто по той или иной причине попадал под определение «неблагонадежного».
– И чьи же фамилии в нём можно найти?
– Мою. Кормушина. Никитина. А ещё фамилии практически всех студентов нашего факультета. Но дело не в этом. Он не просто записывал студентов, но и делал пометки о том, кто в чём замечен или заподозрен.
– Дмитрий Николаевич, а почему вы думаете, что я не могу всю эту же информацию получить напрямую от этого вашего… Как его?.. Коровьева.
– Так получайте. От него, но не от меня, – сухо ответил Руднев.
– Что мне с вами делать, Дмитрий Николаевич?! – всплеснул руками Терентьев.
– Доверять. Я ещё не успел просмотреть все записи. Обещаю, что, если найду что-нибудь, связанное с демонстрацией или убийством Зинаиды Яковлевны, я в полной мере поделюсь с вами этой информацией.
– Вы думаете, что эти два дела как-то связаны? – Анатолий Витальевич решил оставить тему блокнота.
– Уверен! Слишком много пересечений. Во-первых, сама Зинаида Яковлевна, она входила в число подвергнувшихся обыску в ночь на двадцать пятое, – Терентьев хмыкнул, но комментировать формулировку не стал. – Во-вторых, Семеновское кладбище при Воскресенской церкви, где панихида проходила. В-третьих, на кладбище были найдены листовки. Вам удалось что-нибудь выяснить про опасность, на которую намекала Зинаида Яковлевна?
– Её родители ничего не знают. Но они также подтвердили, что она с некоторых пор стала скрытной и тревожной.
– С каких пор? С тех, как с Рагозиным начала общаться?
– Опять вы за своё, Дмитрий Николаевич!
– Но это же факт! Вы его уже опросили?
– Нет никакого факта, молодой человек, кроме факта вашей личной неприязни к этому человеку!
– Вы мне сами однажды сказали, что коль человек один раз перешагнул черту, второй раз он не остановится. Рагозин в прошлом уже убил человека! – Руднев ни в какую не хотел отступаться, но Терентьев оборвал его резко, будто ударом хлыста.
– А вы? Вы сами, Дмитрий Николаевич? Вы тоже убили человека! И с вами она познакомилась в то же время, что и с Рагозиным. И накануне убийства вы с ней разговаривали. И встречу у Воскресенской церкви она вам назначила. Прикажете арестовать вас?
Ответа у Руднева не нашлось.
– Вы правы, – наконец хмуро признал он, – ничто причастности Рагозина к убийству не подтверждает… Но что касается демонстрации. Возможно, он и был информатором или снабжал кого-то информацией. Он должен был в первую очередь попасть под подозрения в организации террора, но его не арестовали. Почему? И с Коровьевым он на короткой ноге… Всё-таки, вам удалось опросить Рагозина?
– Не удалось, – сердито ответил Терентьев, – и скорее всего не удастся. За него вступились на самом верху. Он сын одного из первых лиц при генерал-губернаторе. У меня связаны руки.
– Да как так?! – задохнулся от возмущения Руднев. – Что значит «вступились»?!
– Прекратите, Руднев! – снова рявкнул на молодого человека сыщик. – А как вы думаете, почему ваш Никитин до сих пор пользуется вашим гостеприимством, а не в тюрьме сидит? Только не говорите, что вам всё это невдомёк! Вы меня тогда очень убедительно за порог выставили. Попробовал бы я произвести арест в доме Рудневых! В околоточные бы разжаловали, за учинённый скандал.
Лицо у Руднева окаменело, чеканя каждое слово, он спросил:
– Вы, господин сыскной надзиратель, изволите намекать, что я пользуюсь своим положением и своим именем, чтобы препятствовать правосудию?
– Руднев, остыньте! Ни на что я не намекаю! Я просто объясняю ограниченность своих возможностей. И уж если на то пошло, вы ведь и впрямь мне Никитина не выдали.
– Не выдал, потому что знаю: вся его вина заключается в романтических бреднях о всеобщей справедливости! За это в тюрьму не сажают!
– Не втягивайте меня в эту дискуссию, мы в ней с вами компромисса не найдем, – отмахнулся Терентьев. – И передайте своим друзьям, что пока им лучше побыть вашими гостями… Да не смотрите вы на меня так, Дмитрий Николаевич!.. Их счастье, что за ними и впрямь особых грехов нет, иначе и вы бы для них защитой не были. В отношении Рагозина я могу то же сказать. Нет у меня пока никаких оснований на рожон лезть. Лучше скажите, что вы думаете дальше предпринять?
– Вернусь в университет. Попробую там поискать ниточку. А вы?
– Я, пожалуй, про вашего Коровьева разузнаю поподробнее, что за птица такая, – Терентьев немного помолчал, а потом, очень серьёзно глядя Рудневу в глаза, произнес: – Знаете, Дмитрий Николаевич, я давеча вспомнил, что вы убили человека. Хочу, чтобы вы знали, я бы никогда не позволил вам участвовать в расследовании, если бы не был уверен, что под дулом пистолета вы не растеряетесь, и у вас хватит духа и умения выстрелить первым.
– Это вы к чему?
– К тому, что дело мне кажется опасным, и я хочу, чтобы вы это тоже понимали.
Поздно вечером Руднев сидел на полу в своей мастерской, вход в которую без особого дозволения был заказан как для гостей, так и для обитателей дома. Нарисовав портреты всех действующих лиц разыгравшейся трагедии, он задумчиво перетасовывал их, раскладывая перед собой. Пасьянс у Дмитрия Николаевича не складывался.
В дверь постучали. Вопреки заведенному правилу, не дожидаясь ответа, в мастерскую вошел Кормушин. Выглядел он живее, чем накануне, но всё равно отчаянно походил на привидение.
– Извини, – пробормотал он, садясь рядом с другом. – Я тебе помешал?
Руднев торопливо сгрёб портреты, но Пётр Семёнович успел вытащить из расклада изображение Зинаиды Яковлевны.
– Я всё думаю, что, если бы не арест, я бы смог защитить её, – тихо проговорил Кормушин. – Вот скажи мне, Дмитрий, стоит ли что-нибудь её жизни?
– Не смог бы ты ничего, – одернул друга Руднев. – Не смей казнить себя!
Он выдернул портрет из рук Кормушина и перевернув, отложил подальше.
– Ведь того, кто сделал это с ней, найдут? Правда?.. Я бы… Мне бы пять минут с ним… – руки Петра Семёновича сжались в кулаки.
Руднев решил воспользоваться тем, что мысль о мести вывела товарища из скорбной апатии.
– Тебе Зинаида Яковлевна последнее время не казалась подавленной?
Кормушин встрепенулся.
– Да! Знаешь, в ней что-то переменилось с некоторых пор. Как будто огонёк погас. Я выспросить её пытался, но она не отвечала.
– И когда это началось?
Кормушин задумался, а потом мрачно ответил.
– Мне кажется, что с тех пор, как она к нашему кружку присоединилась.
Вопрос про отношения Зинаиды Яковлевны с Рагозиным Дмитрий Николаевич задать не решился.
– Когда мы последний раз с ней виделись, она мне что-то сказала про ангела и седьмую печать. Как думаешь, это она о чём говорила?
– Наверное, что-то из декадентской поэзии. Она в последнее время декадентством сильно увлеклась. Всякие там Гюисманс, Верлен и прочие, – Кормушин продекламировал:
«…В тумане пустоты безбрежной
Моих стихов судьба проста.
Я буду с ангелами нежной,
Войдя в последние врата…»
– По мне, так глупые бредни, но ей нравилось. Она даже письма стала подписывать – LyLy. От Lily Lady.
– Как ты сказал? – переспросил Руднев.
– Lily Lady. Что-то из куртуазного века, наверное. Прекрасная дама. Флёр-де-лис, – Кормушин нарисовал в воздухе геральдическую лилию. – Ты всё это лучше меня знаешь.
Боясь выдать волнение, Руднев решил свернуть беседу. Он плохо умел врать, а рассказывать другу про то, как была найдена Зинаида Яковлевна, вовсе не хотел.
– Поздно уже, – сказал он. – Пойдем спать, Пётр.
Осенённый новой идеей, Руднев поспешил к Белецкому.
– Где ты розы покупал? Ну, те, что для Королевы мая? – спросил он без предисловий.
Белецкий поднял голову от гроссбуха, в котором делал какие-то записи.
– В оранжерее Колесникова, – ответил он. – А что?
– А сколько в Москве магазинов или оранжерей, где сейчас можно купить живые цветы?
– Всего таких четыре места. Может, вы всё-таки изволите ваш интерес объяснить? Вы же не собираетесь меня сейчас за цветами посылать? После давешнего я ничему не удивлюсь.
– Нет, не собираюсь. Но завтра тебе будет нужно посетить все эти четыре магазина и узнать, кто недавно покупал белые лилии, и на какие адреса их доставляли. Много лилий.
На следующее утро Руднев встал поздно, поскольку Белецкий, проявив редкое человеколюбие, не стал будить Дмитрия Николаевича спозаранку. В результате, в университет Руднев пришёл лишь к середине учебного дня, но, как выяснилось, ничего из лекций не пропустил.
Беспорядки в университете не стихали, невзирая на все усилия ректора и вмешательство обер-полицмейстера. Студенты бойкотировали лекции и освистывали преподавателей. Возможности выявить зачинщиков у охранителей порядка не было никакой, а выборочные задержания и аресты лишь подливали масла в огонь. Занятия срывались. Половина преподавателей и вовсе отказывалось являться. Лишь горстка признанных авторитетов хоть как-то могла призвать бунтующих студентов к порядку.