Руднев вошёл в аудиторию, в которой стоял невероятный шум. Без пяти минут юристы свистели и стучали книгами по столам, изгоняя с кафедры преподавателя общегражданских законов. Тот ещё какое-то время пытался образумить молодых людей, но, убедившись в тщетности своих усилий, раздраженно вышел из аудитории.
Студенты ещё немного пошумели и тоже потянулись к выходу, но тут внезапно в ту самую дверь, куда ретировался преподаватель общегражданских законов, величавой поступью вошёл профессор Михаил Петрович Строгонов. Он стремительно прошёл к кафедре, ни на кого не оглядываясь. На Строгонове была профессорская мантия, которую обычно надевали лишь по торжественным случаям, она развивалась на нём словно плащ крестоносца. Студенты повскакивали с мест и бурно зааплодировали своему кумиру.
Театральность всего этого действия Дмитрия Николаевича покоробила. После последнего разговора с Михаилом Петровичем мнение Руднева о нём приобрело брезгливый оттенок.
Строгонов дождался окончания оваций, выждал драматическую паузу и раскатисто объявил:
– Господа студенты, я буду замещать моего коллегу. Всех, нежелающих слушать, прошу немедля покинуть аудиторию.
Все остались на местах, включая Руднева, которому, говоря по чести, страшно хотелось уйти.
Михаил Петрович начал с подробного объяснения полномочий земских управляющих, но как-то очень быстро перешёл к перспективам развития органов провинциального самоуправления в более прогрессивные формы, смело излагая идеи, едва ли не крамольные. Студенты то слушали, затаив дыхание, то начинали аплодировать. По окончании лекции аудитория снова взорвалась овациями, куда более продолжительными и бурными, чем при появлении Строгонова.
Когда наконец ажиотаж спал, Руднев в числе первых протолкался к выходу. Лекцию он счёл для себя бессмысленной, и не столько по содержанию, сколько из-за отсутствия на ней Коровьева, за которым хотел проследить. Поспрашивав у факультетских товарищей, он выяснил, что Коровьев с самого утра сидит в кабинете декана, и что вместе с ним там дознаватель и ещё какой-то тип в гражданском платье, но с военной выправкой.
Не имея никакого готового плана действий, Руднев направился к деканату. Однако на полдороге его остановил знакомый уже окрик:
– Руднев!
Скрипнув зубами, Дмитрий Николаевич остановился и повернулся.
– Здравствуйте, господин профессор!
– Как вам лекция, молодой человек? Я видел вас среди слушателей, – сверкая самодовольной улыбкой, Дмитрия Николаевича догонял профессор Строгонов.
– Было очень познавательно, господин профессор.
– И это всё? Какая скупая оценка! Ваши товарищи аплодировали мне стоя, – поравнявшись с Рудневым, Строгонов сделал приглашающий жест. – Не хотите ли продолжить нашу беседу? В прошлый раз вы столь внезапно и эффектно удалились, что я не успел задать вам всех вопросов.
При воспоминании о своем постыдном бегстве из анатомического корпуса, Дмитрий Николаевич вспыхнул.
– Зато я успел дать вам все ответы, господин профессор, – резко ответил он.
Лицо Строгонова в одно мгновенье стало жёстким и злым.
– Не дерзите мне, господин Руднев! Это не в ваших интересах. Следуйте за мной в мой кабинет.
Кабинет у профессора Строгонова оказался помпезным. На монументальном столе из красного дерева красовались золоченые писчие принадлежности, огромное малахитовое пресс-папье, мраморный бюст Вольтера и бронзовая лампа с хрустальным абажуром. Книжные шкафы высились от пола до потолка и сверкали стеклами в ажурных переплетах. Среди книг было немало редких и дорогих изданий, все в исключительно прекрасном состоянии, насколько можно было судить по корешкам. На стене висел огромный портрет императора в массивной золоченой раме.
Михаил Петрович расположился за столом в величественном кресле и испытующе воззрился на стоящего перед ним Руднева. Сдержанное спокойствие на лице молодого человека и его слегка рассеянный взгляд профессора раздражали.
– Руднев, вы напрасно испытываете моё терпение, – сердито проговорил Строгонов. – Вы выдали себя с головой. Вопрос только в степени вашей осведомленности и в вашей готовности быть мне полезным.
Руднев молчал, и Строгонов был вынужден продолжить:
– С нашей прошлой встречи ситуация изменилась. Тогда я предлагал вам покровительство, а теперь же намерен ограничить свою щедрость. Если вы станете поступать, как я вам велю, я не испорчу вам жизнь. Как вам такое предложение?
Дмитрий Николаевич пожал плечами.
– Господин профессор, ваши угрозы не заставят меня пойти против совести. Я не стану сотрудничать с вами.
– Однако вы готовы сотрудничать с кем-то ещё? Не так ли?
Руднев вздрогнул, будто почувствовав на себе взгляд соглядатая. «Вот, значит, для кого шпионит Коровьев», – мелькнуло у него в голове.
– Господин профессор, почему вас так интересует этот вопрос?
– Потому что вы умнее других, а значит, способны понять, как применить свое знание в своих интересах.
– Боюсь, господин профессор, ваше представление о моём интересе ошибочно. Как бы то ни было, он вряд ли совпадает с вашим. Подозреваю, что он вообще идет с ним вразрез.
– У вас хватает дерзости и глупости бросать мне вызов? – взгляд Михаила Петровича сделался таким холодным и жестоким, что по спине молодого человека пробежал неприятный холодок. – Хотите затеять собственную игру? Вам следует понимать, Руднев, вы либо со мной, либо против меня.
– Вы не оставляете мне выбора, господин профессор.
Строгонов откинулся в кресле, его взгляд, казалось, пытался пробуравить Дмитрия Николаевича насквозь и нащупать в его душе что-то совсем уж потаенное.
– Выбор вы уже сделали, и он выйдет вам боком, если вы не одумаетесь. Я слежу за вами, Руднев, и знаю о каждом вашем шаге. Можете идти.
Скупо поклонившись и не сказав ни слова, Руднев вышел из профессорского кабинета.
В голове у Дмитрия Николаевича вертелась мысль о том, что за последние несколько дней он перевидал такое огромное количество одержимых людей, которого по законам математической статистики должно хватить ему на всю жизнь.
Ратования Строгонова за честь и славу университета были Рудневу понятны и, в целом, даже импонировали, но то, до каких методов был готов опуститься университетский профессор ради пусть даже и великой цели, его пугало. Если признанный в обществе, убеленный сединами, отмеченный государственными наградами благородный учёный муж был способен запугивать, шантажировать, толкать на бесчестие, какой спрос мог быть со студентов, молодых и в большинстве своем прозябающих в бедности, несостоявшихся ещё людей? Что способно погасить их революционный порыв и остановить опасное брожение? Сколько ещё прольется крови и сколько будет загублено душ из-за яростной и неутолимой по своей природе одержимости?
Вернувшись в учебное крыло, Руднев узнал, что все занятия юридического факультета – как лекционные, так и практические – на сегодня отменены, библиотека и все лаборатории закрыты, а господ студентов просят покинут здание университета.
Дмитрий Николаевич направился к выходу и, к своему удивлению, увидел, что подле неизменного университетского швейцара Кондратия Емельяновича стоит и что-то пишет на бумажке встревоженный Белецкий. Заметив Руднева, он смял недописанную записку и призывно махнул молодому человеку рукой.
– Дмитрий Николаевич, за вами послал Терентьев, просит срочно приехать, – объяснил своё внезапное появление Белецкий. – Произошло ещё одно убийство.
Глава 10.
Присланный Терентьевым крытый экипаж вёз Руднева и Белецкого к Бутырской заставе. Эта окраина Москвы казалась тусклой и унылой. Прохожих на улице было мало. Неряшливые одноэтажные домики с покосившимися заборами и заснеженные палисадники казались едва ли не заброшенными. Время от времени из какой-нибудь подворотни выбирались худые, брехастые бродячие псы и с визгливым лаем бросались на лошадь.
Экипаж остановился перед воротами Бутырской тюрьмы, на его подножку поднялся молодой человек в штатском, по всей видимости чиновник сыскной полиции. Он спросил:
– Вы Дмитрий Николаевич Руднев?
– Да.
Не спускаясь с подножки, молодой человек подал знак охранникам, и те распахнули ворота. Экипаж вкатился во внутренний двор каземата, громыхая колёсами по серой булыжной брусчатке, и остановился у башни Бутырского замка.
– Следуйте за мной, – велел сопровождающий. – Не отставайте.
Они прошли в кованную дверь мимо проводившего их заинтересованным взглядом часового. Студенческая шинель и фуражка Руднева выглядели странно и неуместно.
Узкий коридор со сводчатым потолком, в котором они оказались, слабо освещали тусклые закопченые лампы. Шаги гулко отражались от потемневших стен.
– Как здесь тихо, – проговорил Руднев, ёжась не то от пробравшейся за воротник сырости, не то от навеянной стенами тюрьмы жути.
– Это теперь тихо стало, когда здесь в основном политические пересылки дожидаются. Уголовники – куда более шумная публика, – ответил полицейский чиновник.
Они долго петляли по лабиринту коридоров, пока не вышли во внутренний двор, заполненный скорбно притихшими женщинами и детьми разных сословий с тюками, мешками и прочим скарбом.
– Кто это? – ахнул Руднев. – Почему они здесь?
– Это жены пересыльных, которые решили отправится в Сибирь вслед за мужьями, – объяснил провожатый. – Здесь Сергиево-Елизаветинский приют, где они с детьми дожидаются пересылки.
Пройдя через двор приюта, они вновь вошли в здание. Помещение казалось заброшенным, но было заполнено полудюжиной полицейских в форме и освещалось переносными фонарями.
– Под этим крылом лет пять назад начал оседать грунт, – пояснил сопровождающий. – Затеяли ремонт, но, как выяснилось, проще и дешевле построить новое здание. Поэтому тут всё забросили.... Мы пришли. Подождите меня здесь.
Проводник нырнул в тёмный дверной проём, из которого время от времени вырывались всполохи магниевой вспышки. Через минуту оттуда вышел Терентьев.
– Спасибо, что приехали, – сказал он, поздоровавшись. – Сегодня утром один из охранников обнаружил это странное место и труп в нём. Я бы хотел, Дмитрий Николаевич, чтобы вы это увидели и высказали своё мнение. Проходите, не волнуйтесь, тело уже увезли.
Руднев и Белецкий прошли вслед за Анатолием Витальевичем и оказались в продолговатом помещении с низким потолком и кирпичными стенами, на которых кое-где сохранилась охрового цвета штукатурка. Воздух был сырым и затхлым, запах плесени мешался с тошнотворным запахом тлена, заставившим Руднева и Белецкого дышать через платок. Окон в помещении не было, свет создавали те же переносные фонари, что и в предыдущем зале.
Обстановка помещения была ошеломляющей.
Как и в склепе Яна Ван-Берзеньша, стены были исписаны красными текстами на исковерканной латыни, посредине высился каменный алтарь с перевернутым крестом, над ним на потолке красовался дьявольский змей с козлиной головой. Помимо этих деталей интерьер разнообразил прислоненный к стене открытый дубовый гроб, старый и полусгнивший, источающий нестерпимый могильный смрад. Крышка гроба с золочёной литерой «В» в затейливых завитушках стояла у подножия алтаря. Рудневу вспомнились сетования кладбищенского сторожа Прохора, возможно, гроб был тем самым, похищенным у «крепких мертвяков» Виноградовых.
Потрясенный Белецкий что-то прошептал по-немецки.
Руднев, опомнившись от первого впечатления, принялся разглядывать детали.
В отличие от святилища на Семеновском кладбище алтарь был обтянут не крепом, а полуистлевшим бархатным погребальным покрывалом с золотым шитьём, тоже, судя по запаху, попавшим сюда из оскверненной усыпальницы. Алтарь покрывала россыпь белых гвоздик, посреди которой зияло пустое пространство, обведенное мелом. Контур повторял очертания свернувшегося калачиком человека.
– Кто жертва? – спросил Дмитрий Николаевич.
– Молодая женщина, – ответил Терентьев. – На вид лет семнадцать – двадцать. Ухоженная. Руки нежные. Ногти аккуратные. Явно не простолюдинка.
– Как она умерла?
– Доктор предполагает, что смерть наступила от шести до двенадцати часов назад. Как и в прошлый раз, вероятнее всего удушение, но теперь душили чем-то очень тонким, я бы предположил струну. Кожа прорезана до крови.
– В каком виде её нашли?
– Она была полностью обнажена. Тело было свернуто, как вы тогда предположили.
– На ней тоже был вырезан рисунок?
– Да, но на этот раз он был едва начат.
– Вы установили её личность?
– Пока нет. Мы нашли её одежду, но документов при ней не было. Я повелел всё оставить до вас.
Терентьев указал на аккуратную стопку в углу.
– Это так и было сложено?
– Да.
Дмитрий Николаевич поднял из стопки одежды платье.
– Застежки не порваны, – констатировал он. – Его снимали не насильно.
– Думаю, она сама всё это сняла, – подошедший Белецкий развернул лиф, избавив Дмитрия Николаевича от смущавшей его необходимости касаться нижнего белья. – Ни один мужчина не смог бы с этим так аккуратно справиться.
– Верю вашему опыту, – хмыкнул Анатолий Терентьевич и уже серьёзно добавил, – я тоже так подумал, но, чёрт возьми, не могу себе представить нормальную девицу, а выглядела она, по крайней мере, вполне нормальной, которая, оказавшись в подобном месте, вот так бы спокойно разделась и сложила одежду.
– Складывать могла и не она, – пожал плечами Руднев и снова подошёл к алтарю.
На приступке из крышки гроба стояла ритуальная чаша. Дмитрий Николаевич, стараясь не думать о том, откуда скорее всего появился и этот артефакт, поднял её и, подойдя ближе к фонарю, внимательно рассмотрел. На дне виднелись остатки какой-то красной жидкости. Руднев принюхался.
– Это, скорее всего, вино, – пояснил Терентьев. – Доктор забрал пробы, чтобы сделать анализ. Возможно, жертву чем-то опоили, этим и объясняется её покорность.
– По крайней мере, её должны были обездвижить или лишить чувствительности, пока на ней вырезали рисунок, – согласился Руднев. – В прошлый раз я думал про хлороформ.
– Никаких склянок мы не обнаружили, бутылку из-под вина тоже. И орудия убийства тоже нет.
Терентьев забрал у Руднева чашу и указал на стену:
– Что скажете? Это сделано той же рукой, что и на Семеновском кладбище?
Руднев присмотрелся и провел пальцами по буквам.
– Уверен, что нет, – ответил он. – Более того, я думаю, что это было написано значительно позже, чем надписи в склепе Ван-Берзеньша. Видите, написание букв совсем другое?
– Если бы я мог это увидеть, я бы вас не спрашивал, – проворчал Анатолий Витальевич. – И когда, по-вашему, было это написано?
– Это писал наш с вами современник, а там написано стилем, которому около ста лет. Если бы на буквы попадал солнечный свет, можно было бы ещё сравнить степень выцветания краски, но в такой темноте процесс обесцвечивания практически не происходит. Я бы мог ещё попробовать состав краски определить. Я не химик, конечно, но хорошо знаю свойства красящих пигментов. Прикажите отскоблить образцы и прислать мне.
Терентьев утвердительно кивнул.
– То есть, получается, это святилище моложе того, что на Семеновском, – резюмировал Анатолий Витальевич.
– Однозначно! Как оно вообще могло здесь появиться?
– С этим сейчас разбираются, – ответил сыскной надзиратель, одновременно давая указания взять образец краски. – С тех пор, как тюрьму заполнили политические, стали всё чаще выявляться случаи сговора осужденных или их посетителей с охранниками. Видимо, как-то так.
Руднев запрокинул голову, разглядывая рисунок на потолке.
– Знаете, а вот змея, вполне возможно, рисовал один человек, – сказал он. – Очень характерные линии. Я бы осмелился предположить, что его срисовал с какого-то изображения человек не очень умелый в изобразительном искусстве, но с твердой рукой. Он старался воспроизвести рисунок с максимальной точностью в деталях. Собственный рисунок редко повторяют с такой тщательностью в мелочах.
Руднев вернулся к алтарю, который в этот момент с нескрываемым отвращением разглядывал Белецкий.
– Я возненавижу оранжерейные цветы, – пробормотал он.
Руднев встрепенулся, вспомнив разговор с Белецким по дороге к Бутырской тюрьме.
– Анатолий Витальевич, Белецкий выяснил, где покупали те лилии, что нашли на теле Зинаиды Яковлевны. Правда, покупателя установить не удалось. Цветы забирал уличный мальчишка.
Белецкий продиктовал сыщику адрес цветочного магазина.
– Я приставлю туда наблюдение, – заявил Терентьев. – Будем отслеживать всех подозрительных покупателей.
– А я возьму одну из этих гвоздик, – Белецкий сунул белый цветок в карман. – Покажу в магазине, возможно, в этот раз покупатель себя проявил.