– Хорошо, – согласился Терентьев. – Но то, что кроме цветов мы не можем найти никаких других зацепок, меня беспокоит. У вас есть какие-нибудь мысли, Дмитрий Николаевич?
– Мне нужно подумать, – ответил Руднев. – Святилище и место преступления, очевидно, имеют различая, хотя на первый взгляд преступления идентичны. Например, зачем здесь предметы с кладбища? Более всего мне кажется странным, что убийца не закончил рисунок, и то, что тело обнаружилось на алтаре и не было захоронено.
– А то, что жертва, судя по всему, пришла сюда добровольно и по собственной воле обнажилась, вас не удивляет?
– Это лишь говорит о том, что женщина знала того, с кем пришла, и доверяла ему. В этом нет никакой загадки.
Терентьев изумленно поднял брови:
– Ну, допустим, а что тогда вас смущает в незаконченном рисунке и в местоположении трупа?
– Меня смущаете, что обстоятельства здесь не совпадают с обстоятельствами прошлого убийства. Это говорит о том, что мы не понимаем сути происходящего, – ответил Руднев.
– Это может говорить и о том, что в этот раз что-то пошло не по плану, – пожал плечами Терентьев. – Спасибо, Дмитрий Николаевич, как бы то ни было, вы мне очень помогли. Не смею вас более задерживать. Вечером направлю вам фотографии и заключение патологоанатома. Надеюсь, после у нас будет возможность обменяться мыслями.
Давешний провожатый вывел Руднева и Белецкого за ворота тюрьмы, снова проведя через скорбный Сергиево-Елизаветинский приют и лабиринт Бутырского замка.
– Поедем в цветочный магазин, – велел Руднев, когда они с Белецким сели в сани, и далее всю дорогу молчал, погруженный в какие-то свои мысли.
Магазин цветов господина Буше, в котором, как выяснил Белецкий, четыре дня назад было куплено пять дюжин свежайших белых лилий, находился на пересечении Неглинки и Кузнецкого Моста. Хозяин встретил посетителей почтительно, но с откровенной подозрительностью. Во-первых, его озадачил повторный визит Белецкого, который уже приходил с расспросами утром, а во-вторых, его обеспокоила студенческая форма Руднева. Москва всё еще никак не могла оправиться от пережитых потрясений, и любая студенческая шинель воспринималась как потенциальная угроза спокойствию честных обывателей.
Господин Буше неохотно повторил свой рассказ про анонимный заказ на лилии и уличного мальчишку, пришедшего за заказом с запиской. Почтенный цветовод заверил, что цветы были наивысшего качества из его личной оранжереи, срезаны никак не ранее, чем за час до доставки, и аккуратно попытался выяснить, чем объясняется такой интерес молодых господ к этому заказу.
Белецкий от ответа уклонился, вместо того высказав восхищение выставленными в хрустальных вазах букетами.
– Вот этот, пожалуй, лучше остальных, – заявил он, указывая на пышный каскад из алых и белых гвоздик, смешанных с какой-то пушистой зеленью. – Гвоздики просто восхитительны.
Господин Буше ту же принялся увлечённо рассказывать про особый сорт алых гвоздик, который в позапрошлом году ему прислали из самой Голландии. Любезно поддакивая, Белецкий выждал, когда в речи цветовода появилась первая пауза и достал из кармана смятое соцветие.
– Это же тоже из вашей оранжереи? – спросил он.
Господин Буше нацепил на нос очки, покрутил цветок перед светом, понюхал, смял лепесток в пальцах.
– Однозначно! – авторитетным тоном заявил цветовод.
– У вас кто-нибудь покупал их в последнее время в большом количестве?
Господин Буше нахмурился.
– Любезные господа, простите, но вы задаете недопустимо много вопросов. То про лилии, теперь про гвоздики! Я не намерен раскрывать тайны своих покупателей!
– Господин Буше, вы окажете мне невероятную услугу, если расскажете про эти гвоздики, – Белецкий крайне убедительно изобразил на лице страдание. – Это связано… с дамой. Мне необходимо знать…! – Белецкий добавил в голос рыдающие нотки. – Поймите, господин Буше, я безмерно ревную!
Сыгранно было мастерски. Руднев закашлялся, чтобы не рассмеяться. Сердобольный же цветовод притворными переживаниями Белецкого проникся.
– Ну, если дело в этом, то я не смею вам отказать, молодой человек! Впрочем, я мало что знаю. С гвоздиками та же история, что и с лилиями: анонимный заказ, который забрал мальчишка. Сожалею, что не смог вам помочь!
Белецкий скорбно вздохнул.
– Вы очень нам помогли, – заверил цветовода Руднев, и добавил, указав на розы нежно-кремового цвета. – Отправьте этот букет вот по этому адресу.
Он написал на бумажке адрес девицы Лисицыной.
– Карточку изволите подписать? – цветовод подсунул Рудневу резной картонный прямоугольник с золоченой витиеватой рамочкой.
Дмитрий Николаевич на мгновенье замялся, а после решительно вписал имя и отдал карточку хозяину магазина.
Выйдя на улицу, Руднев дал волю веселью, поводов для которого у него до этого в последние дни как-то совсем не представлялось:
– Белецкий! Я и позабыл про твой артистический талант! – рассмеялся он. – Помнится, во время театральных вечеров, что матушка устраивала, ты обычно злодеев играл, но и незадачливый герой-любовник из тебя отлично получился!
– Таким образом мы гораздо быстрее ответа добились, – пожал плечами Белецкий и, хмыкнув, добавил: – Ну, уж я точно буду лучшим героем-любовником, чем вы, Дмитрий Николаевич. Вы вот зачем на карточке Никитиным подписались?
Руднев покраснел.
– Читать чужие личные записки неблагородно! – возмутился он.
– Да я и не читал, просто предположил. А что, угадал?
Дмитрий Николаевич открыл и закрыл рот, не находя достойного ответа, но тут его отвлекла вывеска на соседнем магазине.
Рядом с цветочным царством господина Буше находился книжный, на дверях которого значилось:
«Ираклий Семенович Вершинин, магистр эзотерических искусств. Книги мистического и религиозного содержания в продаже и с возвратом. Консультации и лекции по спиритизму и метафизике».
– Давай-ка зайдем, – предложил Руднев. – Может, господин Вершинин сможет проконсультировать нас по истории Яна Ван-Берзеньша.
На треньканье дверного колокольчика вышел почтенный благообразный человек лет пятидесяти с пышной седой шевелюрой и аккуратной бородкой, одет он был несколько старомодно, но очень импозантно.
– Чем могу быть полезным, господа? – спросил он приятным голосом, внимательно оглядывая посетителей. – Ищите что-то конкретное?
На этот раз Руднев решил взять роль переговорщика на себя:
– Я собираю материал о сектах и тайных сатанинских организациях, действующих в России за последние сто лет, – ответил он. – Есть ли у вас что-нибудь на эту тему?
– Вы пришли по адресу! Без ложной скромности должен вам сказать, что у вашего покорного слуги лучшая коллекция книг по теме российского дьяволопоклонничества. Есть даже уникальные издания! Извольте пройти к этой полке. Здесь и записки госпожи Ниведовой-Араксиной, и монография графа Расторгуева и многотомник Ипполита Ветрова.
Все эти имена Рудневу ничего не говорили, но магистр эзотерических искусств произносил их с таким восторгом, что Дмитрий Николаевич не посмел в этом признаться.
Пробираясь вслед за библиофилом среди читальных столов и тесно стоящих книжных стеллажей, он вдруг наткнулся взглядом на подборку книг по язычеству народов Сибири и заметил в ней несколько томов авторства Николая Львовича Руднева. Не удержавшись, он снял с полки одну из монографий отца.
– О! Это совсем по другой теме, но очень интересная работа! – тут же начал комментировать Вершинин. – Это лучшее, что на сегодняшний день было написано об истории и верованиях Алтая.
– Да, я читал.
– У меня даже есть книга, подписанная для меня Николаем Львовичем лично, – похвастался букинист. – Я имел честь быть знакомым с господином Рудневым. Великий был человек! Его экспедиции открыли для науки и для всех, алчущих знаний, новый, неизведанный мир язычества и перевернули традиционные представления о нём. Если вам это интересно, рекомендую вот эту книгу, она была издана всего лишь раз, уже после гибели Руднева по материалам его последнего дневника.
– Благодарю, но я читал сам дневник, – улыбнулся Руднев и пояснил в ответ на изумленный взгляд Вершинина, – Николай Львович – мой отец. Я Дмитрий Николаевич Руднев, а это, – он кивнул в сторону Белецкого, – Фридрих Карлович Белецкий, личный секретарь отца и участник его последней экспедиции. Благодаря его стараниям, последняя книга Николая Львовича увидела свет.
Вершинин всплеснул руками.
– Боже мой! Какая честь для меня! Господа, я буду счастлив быть максимально полезным сыну и соратнику Николая Львовича! Так вы сказали, что ищете материал про сатанистов нашего века?
– Я ищу информацию про некоего Яна Ван-Берзеньша. Вы что-нибудь знаете о нём?
Магистр эзотерических искусств потеребил бороду.
– Да, я о нём слышал. Он пытался создать своё отдельное направление в сатанизме, но популярности его идеи не имели, а после того, как он покаялся и вернулся в лоно православия, даже малочисленные последователи от него отвернулись.
– Но ведь кто-то установил на его могиле склеп?
– Вы хорошо осведомлены, Дмитрий Николаевич! История со склепом Ван-Берзеньша по сей день остается загадкой. Неизвестно, кто заказал склеп и кто его изваял. По необъяснимым причинам никаких документов не сохранилось. Некоторые даже предполагали, что Ван-Берзеньш инсценировал свою смерть и сам же установил склеп.
– А какие-нибудь его работы дошли до наших дней?
– Увы! Он сжёг все свои рукописи, а в печатном виде ничего из его трудов не издавалось. Но у меня есть вот что, – Вершинин ринулся в глубь магазина, подав знак следовать за собой.
За крайними стеллажами скрывалась дверь во внутреннее помещение. Букинист снял с цепочки часов небольшой ключ и открыл её.
– Это моя святая святых! – торжественно произнес он. – Здесь хранятся самые редкие издания. Я никому не разрешаю выносить их из магазина.
Вершинин зажёг масляную лампу и осветил небольшую комнату, по всем стенам которой от пола до потолка размещались застеклённые книжные шкафы. Руднев с Белецким почтительно остановились в дверях, а хозяин коллекции бережно достал огромный фолиант в черном сафьяновом переплёте с вытесненной золотом пентаграммой на обложке. Вершинин вынес книгу в зал магазина и аккуратно водрузил на один из читательских столов.
– Это, – начал объяснять он, – монография князя Константина Александровича Волконского. Мало кому известно, но он и его супруга Мария Павловна Волконская очень увлекались мистицизмом. Они даже тайное общество в своё время организовали.
– Вы хотите сказать, князь Волконский был сатанистом? – поразился Руднев.
– Нет, Дмитрий Николаевич, не сатанистом. Его скорее можно было назвать алхимиком. Он в своем роде искал философский камень, но не физический, а ментальный, так сказать, чтобы разгадать секрет бессмертия.
– И какое всё это имеет отношение к Ван-Берзеньшу?
– Волконские были одними из ярых почитателей Ван-Берзеньша. К слову, именно они, скорее всего, и заказали склеп. В общем, если что-то из идей Ван-Берзеньша и сохранилось до наших дней, то только в этой книге.
Магистр эзотерических наук бережно погладил сафьяновый переплёт.
– Я дам вам её с собой, Дмитрий Николаевич. Вернёте, когда она будет вам не нужна.
Глава 11.
Вернувшись домой, Руднев заперся в кабинете с книгой Волконских.
Ближе к ночи посыльный в полицейской форме принёс ему конверт от Терентьева с фотографиями, медицинским отчётом и запиской, в которой значилось, что убитой оказалась девица Морозова Анастасия Филипповна, слушательница Высших женских курсов. Имя Рудневу было незнакомо, но задавать вопросы друзьям и уж подавно Екатерине Афанасьевне он не хотел, поскольку тогда бы ему пришлось рассказать и про второе убийство, которое он решил пока держать от товарищей в тайне.
В два часа ночи Дмитрий Николаевич позвал к себе Белецкого, который, предполагая нечто подобное, тоже спать не ложился.
– Вам удалось что-то выяснить? – спросил Белецкий, по своему обыкновению примостившись на край подоконника и скрестив на груди руки.
Руднев долго не отвечал, меряя кабинет шагами.
Наконец он остановился перед бывшим наставником и выпалил на одном дыхании:
– Белецкий, ты сможешь найти потайной фонарь, ломик или что-то подобное?
– Что?! – потрясенно переспросил Белецкий. – Вы сказали, потайной фонарь и ломик?! Что вы затеваете, Дмитрий Николаевич?! Куда вы собираетесь вломиться?!
– В университетский анатомический корпус.
Белецкий на несколько секунд лишился дара речи.
– Да вы с ума сошли! – воскликнул он наконец. – Это невозможно! Это преступление, в конце концов!
Руднев указал рукой на разложенные на столе фотографии убитых девушек.
– Нет, Белецкий, вот это преступления, и они будут продолжаться, пока злодей не будет остановлен.
– Нет-нет-нет! – Белецкий протестующе поднял руки. – Если речь о раскрытие преступления, нам следует привлечь к этому Анатолия Витальевича. Это дело полиции…!
– Не могу я его привлечь! – перебил Белецкого Дмитрий Николаевич. – Не могу! У меня нет на руках никаких фактов, сплошные гипотезы и догадки! Это не основание для досмотра, тем более в университетском здании! Терентьев ограничен рамками закона.
– А нам вы предлагаете выйти за эти рамки?! – взорвался Белецкий.
Руднев промолчал.
– Позволь, я тебе всё объясню, – сказал он примирительно.
– Как вам будет угодно, – с холодной почтительностью ответил Белецкий.
Дмитрий Николаевич раскрыл перед Белецким полученную у магистра эзотерических искусств книгу:
– Узнаешь? – на странице был изображен змей с козлиной головой.
– Какое это отношение имеет к университетскому анатомическому корпусу? – скептически спросил Белецкий.
– Пока не знаю. Ответ на это вопрос я как раз и хочу найти, – признался Руднев и продолжил. – Оказывается, Волконские помешались на идеях бессмертия не случайно. Они потеряли своего единственного ребёнка. Мальчик долго и безнадёжно болел, что едва не свело с ума его мать, которая, кроме того, из-за тяжёлых родов лишилась возможности снова иметь детей. Волконские приглашали к сыну сперва врачей, после шарлатанов-колдунов, а после и вовсе организовали собственную секту, куда приглашали мистиков всех мастей, особенно тех, кто был сопричастен идеям вечной жизни. Ян Ван-Берзеньш был и врачом, и колдуном. Он был одним из тех, кто сперва пытался лечить ребёнка, а потом, когда исход болезни стал очевиден, начал искать иные способы обмануть судьбу.
Судя по запискам Волконского, Ван-Берзеньш создал культ поклонения смерти. Его идеи были дикой смесью христианства и средневекового дьяволопоклонничества. Смерть, по его мнению, была наивысшей божественной тайной, постичь которую, невзирая на инцидент с яблоком, людям не удалось. Однако тайна эта была известна змею, то есть дьяволу, и он, возмущенный неравноправием людей и небожителей в плане бессмертия, всячески пытался намекнуть сынам Адамовым, что и как в этом вопросе. В частности, он нашептал Иоанну Богослову его Откровения. Ван-Берзеньш считал, что Апокалипсис – это не про второе пришествие и не про конец света, а своего рода пошаговое описание маршрута через смерть к бессмертию. В общем, смерть по мнению Ван-Берзеньша – это ни что иное, как преддверье бессмертия, но не бессмертия души, а реального физического бессмертия. Вопрос только в том, как правильно преодолеть этот переход.
Белецкий слушал со скептической миной, аккуратно перелистывая страницы бесценного фолианта.
– Захватывающее, должно быть, чтение, – проворчал он.
– Когда, невзирая на все усилия, ребёнок Волконских все же скончался, безутешные родители продолжили свои изыскания в вопросе бессмертия. Их поиски не ограничивались только мистическими сферами, но и распространялись в область современной науки. В частности, они покровительствовали медицинскому факультету московского университета, и после смерти супруга княгиня Волконская передала в дар университету свой особняк и выделила огромные средства на организацию в нём самого современного по тем временам научного морга и анатомического театра. Судя по монографии, этот особняк до передачи университету служил штаб-квартирой тайного общества, организованного Волконскими. В нём располагалось нечто, что Волконский называет Ареной. Прямого объяснения, что это такое, в книге нет, но, судя по всему, это какое-то святилище, где последователи Волконских совершали свои ритуалы.
– Та-ак, – протянул Белецкий, – стало быть, вы хотите найти в анатомическом корпусе алтарь для черной мессы? Вы сами-то понимаете нелепость этой затеи? Особняк Волконских уже сто лет находится в ведении университета…