– Дмитрий Николаевич, некогда нам другой ход искать! Вы либо пойдете сами, либо я вас ударю и вынесу в бесчувствии, – холодно и жёстко проговорил он. – Решайте быстрее, иначе я решу за вас!
Дмитрий Николаевич смотрел на Белецкого умоляюще, но тот выглядел решительным и непреклонным.
– Идемте! – ухватив Руднева за руку, он увлёк его за собой.
Молодой человек на мгновение зажмурился и задержал дыхание, словно нырнув в прорубь.
– Просто идите! – услышал он над ухом. – Не смотрите по сторонам!
Парализованный паническим страхом, Руднев машинально переставлял ноги, позволяя Белецкому тащить его за собой.
Когда они добрались до окна, Дмитрий Николаевич был ни жив ни мертв. Белецкий открыл щеколду и вытолкнул молодого человека наружу, а сам вернулся и придвинул шкаф обратно к стене, спрятав потайной проход. После он тоже выбрался в окно, осторожно прикрыв его за собой.
Сидевший на земле Руднев зачерпнул пригоршню снега и умыл лицо.
– Господи! – простонал он. – Белецкий, если я когда-нибудь ещё раз предложу тебе нечто подобное, разрешаю применять любые средства, чтобы меня остановить!
– Я запомню! – отозвался Белецкий, протягивая Рудневу руку и помогая ему встать на ноги. – Нам нужно быстрее уходить. Пустая мышеловка, возможно, уже обнаружена.
Глава 12.
Вернувшись домой, Руднев засел за расшифровку надписей с черного алтаря. О шифрах он практически не имел никакого представления, но богатая библиотека Рудневых изобиловала книгами самыми разными, в том числе и по тайнописи. Перепробовав все найденные способы расшифровки, Дмитрий Николаевич был вынужден признать, что загадка ему не по зубам.
– Нам нужен специалист! – устало произнёс он, перечёркивая очередной столбец букв и цифр, – Возможно, это вообще какой-то уникальный шифр, или здесь нужен ключ, которого у нас нет.
Они с Белецким сидели в библиотеке. Бывший наставник завис на стремянке, выискивая что-то на верхних полках.
– И где мы возьмем специалиста по сатанинской латыни? – спросил он, не отрываясь от своего занятия.
Руднев на мгновенье задумался:
– Как мне сразу в голову не пришло! – воскликнул он, – Магистр эзотерических искусств!
Белецкий скептически покачал головой.
– Идея, конечно, хорошая, но нам придется объяснить, откуда у нас этот шифр.
– Скажешь как есть, что дело касается полицейского расследования, и открыть информацию ты не можешь. Пообещай, что, когда всё закончится, мы ему расскажем.
– Из того, что вы говорите «скажешь» и «пообещай», я делаю вывод, что мне придется идти к букинисту одному. А вы что собираетесь предпринять? После вчерашнего я опасаюсь оставлять вас одного, – без тени улыбки заявил Белецкий.
– Мне нужно выяснить, как во всём этот замешан Рагозин. Расскажу Петру и Арсению про разговор, который мы вчера услышали. Если он информатор, им нужно знать. И, думаю, они мне помогут его разоблачить.
Разговор с Кормушиным и Никитиным вышел сложным. Оба участника революционного кружка сперва ни в какую не хотели верить в подозрения Руднева и пытались найти какие-нибудь иные объяснения происшедшему, но постепенно были вынуждены согласиться, что версия Руднева является всё-таки самой вероятной. Тайные дела с Коровьевым, избежание ареста как до демонстрации, так и после неё – всё это складывалось в совсем некрасивую, но очевидную картину.
– Мы должны предупредить остальных, – решительно заявил Кормушин. – Мы не можем у тебя дольше прятаться, Дмитрий. Если Григорий провокатор, все наши товарищи в опасности.
Скрепя сердце, Руднев был вынужден был согласиться.
– Будьте осторожны, – не на шутку тревожась за друзей, попросил он. – Рагозин опасен! Возможно, даже еще более опасен, чем мы думаем!
В этот момент постучал слуга и сообщил Дмитрию Николаевичу, что к нему посетитель, представившийся Терентьевым Анатолием Витальевичем. Руднев заволновался. По негласному уговору Терентьев не должен был появляться в его доме, и уж если сыскной надзиратель сделал это, то, по всей видимости, у него были для этого какие-то очень серьезные причины.
Увидев суровое лицо Терентьева, молодой человек понял, что не ошибся.
– Собирайтесь, Дмитрий Николаевич, – сухо велел сыщик. – Поедемте со мной. У нас третье убийство.
В этот раз местом убийства оказался заброшенный лодочный сарай на Путяевских прудах в Сокольниках. Страшную находку сделали двое мальчишек, пробравшихся туда из любопытства.
Когда Терентьев с Рудневым приехали на место, пострелята, более возбужденные, нежели напуганные, перебивая друг друга, рассказывали о случившемся полицейскому дознавателю, очевидно теряющему терпение от их споров и избыточных подробностей, к делу совершенно не относящихся.
Анатолий Витальевич и Дмитрий Николаевич прошли по узкой, протоптанной в глубоком снегу тропинке. Дознаватель, перепоручивший болтливых свидетелей хмурому седому городовому, присоединился к ним и принялся докладывать, заглядывая в свои записи.
– Ваше высокоблагородие, тело обнаружено между десятью и одиннадцатью часами утра Фролом Семеновым и Иваном Рыловым, десяти и двенадцати лет соответственно. Никого на месте преступления они не видели, но следы от дорожки до сарая уже были. Поэтому-то они туда и полезли. Убитая – девица Ильина Марья Карповна, двадцати трех лет от роду, желтобилетница. По жёлтому билету, найденному при ней, собственно, личность-то и установлена. Предположительно, как и в прошлые разы, имело место удушение. Душили, по всей видимости, струной.
– Гулящая? Странно, до этого курсистки были, – пробормотал Терентьев и вошёл в сарай.
Руднев прошёл следом.
Помещение было холодным и полутемным. Едва глаза Руднева стали привыкать к полумраку, его ослепила магниевая вспышка.
– Чёрт! – выругался Терентьев, тоже прикрывший глаза рукой. – Подождите вы! – сердито приказал он фотографу.
Руднев осмотрелся, увидел красные письмена на стенах, змея на потолке и алтарь посредине, на котором, раскинувшись, лежало обнаженное женское тело. Голова покойницы была повернута в сторону двери. Густо накрашенное лицо посинело так, что этого не могли скрыть ни румяна, ни пудра. Губы со смазанной помадой почернели, язык вывалился. В вылезших из орбит глазах застыл бесконечный ужас.
На несколько секунд Руднев оцепенел, после попятился и поспешно вышел за дверь. Терентьев последовал за ним.
Бледный как полотно, Дмитрий Николаевич стоял с закрытыми глазами и держался за стену.
– Простите, ради Бога! – встревожено проговорил сыщик. – Я как-то забыл… Вам плохо? Может, доктора позвать?
Руднев слабо отмахнулся.
– Ничего… Сейчас пройдет… Но… я не смогу туда зайти, пока она там.
– Тогда подождите в экипаже.
Через полчаса тело увезли, и Руднев вернулся на место преступления.
– Здесь всё не так, – сказал он, оглядываясь.
– В каком смысле? – уточнил Терентьев.
– Обстановка. Личность убитой. Положение тела. Отсутствие рисунка на теле… Я ведь правильно успел рассмотреть? Рисунка не было?
– Да, не было, – подтвердил Терентьев. – А что не так с обстановкой? Такое же святилище.
– Святилище, да, но антураж незаконченный. Нет чаши, нет цветов. И вот… – Руднев указал на сваленную в углу кучу хлама, источающую отвратительный могильный запах. – Это снова похоронная утварь из разграбленных усыпальниц, но ей, очевидно, не воспользовались.
– А как, вы предполагаете, ей должны были воспользоваться?
– Как декорациями. Это должно было наполнить святилище атмосферой смерти.
– Может, ему запаха хватило? – фыркнул Терентьев. – Ну допустим, всё это для антуража, но ведь в склепе Ван-Берзеньша мы ничего такого не нашли.
– Этому может быть два объяснения, – предположил Руднев, – во-первых, у нас нет уверенности, что в склепе произошло убийство, вы там совсем никаких следов не нашли. Во-вторых, – Дмитрий Николаевич запнулся, вторая идея пришла ему в голову в связи с находкой в особняке Волконской, о вылазке в который он пока Терентьеву ничего не рассказал, да и, сказать по чести, не знал, как теперь рассказать. – Во-вторых, возможно, склеп сам по себе уже достаточный атрибут смерти, а здесь и в Бутырской тюрьме прямой связи со смертью нет.
– Не считая трупов, – пробормотал Анатолий Витальевич.
Руднев покачал головой.
– С трупами совсем всё непонятно, – продолжил он свои рассуждения. – В двух случаях – курсистки. Здесь – проститутка. У первой на теле полный рисунок, но она найдена не в святилище. Вторая – на алтаре, но рисунок только начат. Третья – тоже на алтаре, но без рисунка. Общее – только смерть от удушения.
– И то, что это молодые женщины, – добавил Терентьев, потер подбородок и предположил:
– Может, вы всё усложняете, Дмитрий Николаевич? Вы считаете, что в действиях убийцы должна быть чёткая закономерность, но, собственно, с чего у вас такие ожидания? Допустим, первоначально наш убийца имел чёткий сценарий: девушка благородного или мещанского происхождения, он каким-то образом её завлекает в своё логово, опаивает, рисует на ней змея, душит, хоронит под цветами, убирает улики с места преступления. В первый раз все прошло по задуманному, а потом что-то помешало его планам. Допустим, в Бутырке его кто-то спугнул?
– Тогда бы он вряд ли стал душить жертву, – заметил Руднев. – Это слишком долгий способ убийства для такой ситуации.
– Но если предположить, что они были знакомы, то он должен был её убить, чтобы она его не выдала, – возразил Терентьев и продолжил. – Есть и ещё одно объяснение. Душегуб мог войти во вкус, так сказать. Все эти мистические прелюдии ему стали не нужны. Это и выбор последней жертвы вполне объясняет. Гулящую куда как проще найти и завлечь, чем порядочную и образованную девицу.
Руднев снова подумал про особняк Волконской.
– Возможно, убийца выбирал курсисток, потому что был с ними знаком? Может, это как-то связано с университетом?
Терентьев заметил на лице молодого человека замешательство.
– Чего вы не договариваете, Дмитрий Николаевич? – спросил он, нахмурившись. – Вы совершенно не умеете врать, Руднев! Выкладывайте!
Дмитрий Николаевич уже собрался покаяться в ночном предприятии, как в сарай вошёл полицейский в форме и, отдав честь, обратился к Анатолию Витальевичу:
– Прошу простить, ваше высокоблагородие! Вам велено срочно передать в связи с делом о студенческой демонстрации. Только что на Пречистенском бульваре стреляли в одного из зачинщиков. Из тех, что до сих пор скрывались.
Руднева будто ледяной водой обдало.
– В кого стреляли? – спросил он, холодея от дурного предчувствия.
Полицейский сверился с записью:
– В Арсения Акимовича Никитина.
– Он жив?! – воскликнул Руднев. – Где он?!
Полицейский недоуменно перевёл взгляд с Терентьева на молодого человека, столь дерзко смевшего прерывать его доклад сыскному чиновнику.
– Отвечайте же! – рявкнул Терентьев.
– Пока жив. Его увезли в университетский госпиталь.
– Доставьте господина Руднева туда без промедления, – приказал Терентьев и добавил, обращаясь уже к молодому человеку. – Поезжайте, Дмитрий Николаевич, я приеду, когда здесь всё закончу.
В госпитале Руднева встретил потрясенный Кормушин. Петра Семёновича била дрожь, губы у него дрожали, руки тряслись. Студенческая шинель его была вся в бурых пятнах.
– Как он? – задыхаясь от волнения, спросил Руднев.
– Плохо, – едва не плача, ответил Кормушин, – Чуть кровью не истёк. Доктор сказал, легкое пробито. Его сейчас оперируют.
– Ты сам-то почему весь в крови?
– Это не моя, Арсения.
– Как всё произошло? Кто стрелял?
– Я толком ничего не понял, – Пётр Семенович сделал над собой невероятное усилие, чтобы голос его перестал дрожать. – Мы как на бульвар вышли, решили на всякий случай разойтись. Я пошёл к набережной, а Арсений – по Пречистенскому. Тут слышу выстрел, а затем крики. У меня аж сердце захолонуло, как почувствовал! Я – на бульвар, а там Арсений, – голос у Кормушина снова сорвался.
– То есть, ты не видел, кто стрелял?
– Да говорю же, нет! Прохожие сказали, выстрелили из экипажа, но кто именно, никто толком сказать не может. Со мной-то вообще из-за формы говорить боялись… Что же это происходит, Дмитрий?!
В приемную стремительно вошёл Белецкий.
– Мне слуги рассказали, – лаконично объяснил он своё появление, – Как Арсений Акимович?
– Плохо, – покачал головой Руднев, – Нужно Екатерину Афанасьевну предупредить… Съезди за ней, Белецкий, привези. Ей следует здесь быть, если вдруг… – закончить он не решился.
Катерина сидела перед зеркалом, возле которого красовалась ваза с охапкой присланных Арсением Акимовичем роз, и рассуждала о том, что за последние несколько дней жизнь её стала похожа на роман, правда какой-то уж слишком страшный и печальный. Аресты, демонстрация, гибель подруги – все это в одночасье страшной чередой прошло через в общем-то вполне себе мирную и прозаическую жизнь прогрессивной девицы Лисицыной.
То, что роман оказался таким трагическим, Катерину, конечно, расстраивало – особенно нестерпимо было жалко Зиночку – но, отлично зная жизнь по книгам, Катерина понимала, что чем страшнее всё бывает в начале, тем счастливее будет в конце. И, в принципе, она уже даже представляла себе такой конец, жуть какой красивый и очень даже смелый: она в объятиях – вот только она пока ещё не решила кого, Арсения Акимовича или Дмитрия Николаевича, – и он жарко шепчет ей: «Вы моя судьба!» и целует в губы, а может даже в шею.
Катерина так увлеклась своими фантазиями, что не заметила, как в горницу к ней вошла встревоженная маменька:
– Катенька, тебя там какой-то важный господин спрашивает. Говорит, это касается Арсения Акимовича.
Важным господином оказался Рудневский Дракула, имени которого Катерина не запомнила.
Дракула сухо и коротко рассказал страшную новость про Никитина, даже не попытавшись смягчить удар, и сказал, что отвезет Катерину в госпиталь. Катерина было кинулась в слёзы, но бездушный Дракула её бесцеремонно одёрнул, заявив, что у неё будет предостаточно времени для рыданий по дороге, и велел поторопиться.
В университетском госпитале уже были Кормушин и Руднев. Эти, в отличии от черствого Дракулы, лить слезы Катерине не мешали, а лишь всячески пытались её утешить. В самый разгар утешений к друзьям вышел суровый и очень уставший доктор и объявил, что операция закончена, раненый жив, но крайне слаб, и что какие-либо прогнозы делать пока что рано. В просьбе увидеть Никитина друзьям доктор наотрез отказал, а Катерину спросил:
– Вы кем ему будете, барышня?
Катерина набралась смелости и выпалила:
– Я его невеста!
– Тогда можете пройти.
Краем глаза Катерина заметила, что лицо Дмитрия Николаевича от её слов сделалось ещё более грустным, и он, как ей показалось, тяжело вздохнул. Конечно, ей было его очень жалко, но несчастного раненного Арсения Акимовича было куда как жальче. Да и, в конце концов, она ещё ничего не решила, просто так назвалась невестой, чтобы её к Никитину пропустили.
Катерину провели в палату к прибывавшему в глубоком беспамятстве бледному до прозрачности и едва дышавшему Никитину.
Девушка просидела с Арсением Акимовичем до самого вечера, покуда дежурный санитар не велел ей идти домой и приходить завтра утром.
Катерина вышла за университетские ворота и поспешила в сторону Китай-Города. Внезапно её окликнули.
– Госпожа Лисицына!
Катерина обернулась. Перед ней стоял худой сутулый молодой человек с длинными черными волосами, узким бледным лицом и завораживающим демоническим взглядом. Это был, как вспомнилось Катерине, один из товарищей Арсения Акимовича по революционному кружку.
– Вы помните меня? Я Рагозин. Григорий Алексеевич. Можете просто Григорием называть. Я узнал про несчастье с Никитиным. Как он?
Взгляд Рагозина прожигал Катерину насквозь. Трепетное волнение поднялось у неё в душе.
– Он очень плох, – печально потупив взгляд, ответила она. – Доктор сказал, можно только ждать да уповать на милость божью.
И тут произошло такое, что Катерина враз поняла: финал её романа может оказаться ещё более захватывающим, чем она ранее представляла. Демонический Рагозин протянул к ней руку, взял за подбородок и заглянул ей в глаза.
– Не печальтесь, Екатерина Афанасьевна, с ним всё хорошо будет, – сказал он.
Лицо его и сияющие просто-таки инфернальным светом глаза оказались совсем рядом, а ещё ближе оказались его губы, они потянулись к её губам и коснулись их в едва ощутимом поцелуе.
Катерина замерла и онемела. Её сердце трепетало, словно неразумная птаха.
– Ах! – только и смогла выговорить обомлевшая девица Лисицына.