Рагозин же уже опустил руку и отступил на шаг, лицо его было невозмутимым, будто бы ничего между ними только что и не произошло вовсе.
– Я хотел пригласить вас к нам на собрание, если вы желаете, любезная Екатерина Афанасьевна, – ровным и крайне любезным тоном произнёс он.
– Да! Конечно! С радостью! – Катерина едва не захлопала в ладоши от счастья, за Рагозиным она была готова пойти куда угодно.
– Хорошо, в таком случае я найду способ сообщить вам о времени встречи, а потом заеду за вами. До свидания, Екатерина Афанасьевна.
С этими словами таинственный и дьявольски прекрасный Рагозин пошёл прочь, оставив Катерину одну наслаждаться волнительным моментом начала финала её волшебного романа.
Глава 13.
Оставив девицу Лисицыну в госпитале при раненом Никитине и распрощавшись с Кормушиным, Дмитрий Николаевич вернулся домой в обществе Белецкого, которому поведал о третьем убийстве.
– Вы рассказали Анатолию Витальевичу о святилище в университете?
– Не успел. А что тебе сказал букинист?
Белецкий пожал плечами.
– Пока ничего конкретного, лишь то, что шифр, по его мнению, относится к какому-то там семейству шифров Фоскари, и что он поработает над ним. Велел зайти ближе к вечеру.
Дома Дмитрия Николаевича ждала записка от Терентьева, в которой говорилось, что сыщик хотел бы встретиться с ним завтра утром и закончить прерванный разговор. Руднев предполагал, что их беседа получится неприятной: Анатолий Витальевич не только не одобрит безрассудную вылазку, но и скрытностью Руднева будет крайне недоволен.
Дмитрий Николаевич и сам уже корил себя за то, что вовремя всё не рассказал сыскному надзирателю. Во-первых, получалось, что он обманул доверие Терентьева, чего совсем не хотел, а, во-вторых, и это тяготило его куда больше, он подозревал, что ранение друга было продолжением истории с каменной мышеловкой, расскажи он о которой Терентьеву раньше, тот смог бы как-то предотвратить несчастье.
Впрочем, какая была связь между событиями минувшей ночи и ранением друга, Руднев не понимал. И чем больше он пытался в этом разобраться, перебирая в голове известные ему факты, тем более спутанной ему виделась общая картина преступлений. Логика событий ускользала от его понимания. Дмитрий Николаевич чувствовал, что упускает что-то важное, что одним махом бы объяснило суть и внутренние причины, цепочки трагических событий последних дней. Он словно бы рассматривал картину со слишком близкого расстояния и не мог различить изображение среди отдельных мазков краски.
Вечером Руднев с Белецким вдвоём отправились к магистру эзотерических наук. По дороге Дмитрий Николаевич в который раз прокручивал в голове обстоятельства трёх убийств, пытаясь ухватить какую-то не дающую ему покоя мысль.
– Почему все три убийства такие разные? – высказал он вслух вопрос, не дающий ему покоя более остальных.
– Вы думаете, что их было всего три? – спросил Белецкий.
– Что ты имеешь в виду?
– Я просто подумал, что убийств могло быть и больше, просто о них неизвестно. Все святилища были обнаружены в скрытых местах. Возможно, где-то есть и другие, на которые пока никто не наткнулся и не нашёл тела.
Руднев остановился, рассеяно глядя сквозь Белецкого.
– Вот оно! – воскликнул он, поймав наконец ускользающую до этого момента идею. – Ты прав! И я, кажется, знаю, как проверить твое предположение!
Не вдаваясь в объяснения, Дмитрий Николаевич свернул к цветочному магазину господина Буше.
– Снова вы, господа? – изумился цветовод.
– Скажите, были ли у вас до лилий и гвоздик похожие анонимные заказы? Так, чтобы много цветов, и чтобы мальчишка забирал, – без предисловий спросил Дмитрий Николаевич и для убедительности добавил, – господин Буше, речь идёт об убийствах, извольте ответить.
Оторопевший владелец магазина растеряно уставился на странных посетителей.
– Вы ответите нам, или пригласить полицию? – подбодрил его Белецкий, в этот раз к лицедейству не расположенный.
– Подождите, господа! – засуетился господин Буше и принялся торопливо листать свои записи в гроссбухе. – Кажется, что-то такое было… Ах, ну вот же! Заказ на гортензии. Я отлично помню, это были бесподобные розовые гортензии! Во всей Москве этот сорт можно приобрести только у меня…
– Когда это было? – перебил цветовода Руднев.
– Аккурат двадцатого января…
– Были ли ещё подобные заказы?
– Нет, ничего такого… А что вы там про убийство говорили, молодой человек?..
– Спасибо, господин Буше! – Дмитрий Николаевич удовлетворять любопытство цветовода был не намерен.
Когда они вышли на улицу, Белецкий спросил:
– Вы думаете, эти цветы тоже заказывал убийца? Значит, где-то лежит тело ещё одной несчастной?
– Заказывал наверняка тот же человек, но в первый раз убийства могло и не быть. Похоже, Терентьев был прав, когда предположил, что безумец сорвался с цепи и от ритуала перешёл к убийствам.
– Но почему вы думаете, что ритуал изначально не включал в себя убийство?
– В монографии князя Волконского были всякие намёки на ритуалы, но жертвоприношения нигде не упоминались.
– Последователь мог развить учение своего учителя!
– Мог, но человек, поклоняющийся смерти, не стал бы душить жертву, это слишком некрасивая смерть.
– Только не говорите мне, что вы способны увидеть во всём этом какую-то эстетику!
– Я не способен, а вот убийца – возможно.
С этими словами Руднев вошёл в магазин Ираклия Семеновича Вершинина.
Магистр эзотерических наук встретил их как старых друзей.
– О! Господин Руднев! Господин Белецкий! Проходите! Мне есть что вам рассказать! – возбужденно приветствовал он вошедших, закрыл дверь на ключ и повесил на неё табличку «Закрыто».
– Вам удалось разобрать шифр? – спросил Руднев.
– Да, – самодовольно заявил библиофил. – Но то, что получилось, скорее всего не совсем то, что вы ожидали.
– То есть?
– Мне удалось получить текст, но он сам по себе – загадка, – пояснил Ираклий Семенович.
Они прошли к одному из читательских столов, Руднев и Белецкий сели в предложенные кресла, и почтенный магистр эзотерических искусств, приосанившись и приняв лекторскую позу, принялся за объяснения.
– Как я и предполагал, это оказался один из классических средневековых шифров, широко используемый эзотериками XVII века. Так называемый шифр Фоскари. Он не так сложен, если знать его принцип, а главное, он не требует ключа. Простота шифра компенсировалась иносказательностью текстов, разгадать которую, не понимая контекст, практически невозможно.
– Так что там было написано? – нетерпеливо спросил Дмитрий Николаевич.
– Извольте! – Вершинин нацепил очки и прочёл свои записи, сделанные в изрядно потрёпанной тетради:
«Во главу угла узримши тремя ликами, возвестившими трёх из четырёх, и во их славу принявши покой. Сокровенную тайну, четвертым ликом возвещенную, ликующую и властвующую, почитай во втором углу, уготовившись к вечности, принявши её одежды как свои, в третьем углу. Свитком станет храм, и отрекшись от сияния его и дав через страх, боль и гнев запечатлеть великий знак владыки на нём, открытый, но сокрытый для чуждых, в четвертом углу не устрашись. И в пятом углу войдешь в тишину будто на время, но во истину, войдя во врата, сохранив свой храм, подобно исходную силу дарящим, ожидавшим за седьмой печатью».
Руднев с Белецким растерянно переглянулись:
– И что, по-вашему, всё это может значить? – разочаровано спросил Дмитрий Николаевич, в глубине души он очень надеялся, что расшифровка текста с алтаря приблизит их к разгадке убийств.
– Вы сильны в богословии, молодой человек? – библиофил величественно снял очки, протёр и снова водрузил их на нос.
Руднев пожал плечами:
– По крайней мере, я учил закон Божий в гимназии и церковное законоведение в университете.
– Отлично! Значит, об откровениях Иоанна Богослова представления имеете. Помните, с чего там все начинается?
– С послания семи церквям.
Вершинин замахал руками:
– Не до таких подробностей, Дмитрий Николаевич! Так сказать, в более обывательском представлении всё начинается с семи печатей. Сперва появляются четыре всадника, это знают даже невежды. После страдальцы за веру облачаются в белые одежды – это пятая печать. Далее, после снятия шестой печати происходят всевозможные природные катаклизмы, а по ходу дела ангелы отмечают праведников, чтобы отделить их от грешников. Ну и наконец, седьмая печать – «как бы на полчаса» наступает затишье перед последующими событиями. Так вот, мне кажется, что в вашем шифре изложены те же самые события, но в какой-то странной интерпретации.
Руднев взялся перечитывать расшифрованный текст, комментируя по ходу:
– «Во главу угла узримши тремя ликами, возвестившими трёх из четырёх и во их славу принявши покой…». «Трёх из четырех» – это первые три всадника, о которых возвещает Тетраморф тремя своими ликами. Дальше, «…Сокровенную тайну, четвертым ликом возвещенную, ликующую и властвующую почитай во втором углу, уготовившись к вечности…» – «сокровенная тайна», возвещенная четвертым ликом – это, по всей видимости, смерть, четвертый всадник. «…Принявши её одежды, как свои, в третьем углу…» – это про пятую печать. После, «…Свитком станет храм и отрекшись от сияния его и дав через страх, боль и гнев запечатлеть великий знак владыки на нём, открытый, но сокрытый для чуждых, в четвертом углу не устрашись…» – ну, тут разве что про гнев, свиток и запечатленный знак подходит под шестую печать, зато в конце снова очень похоже: «И в пятом углу войдешь в тишину будто на время, но во истину, войдя во врата, сохранив свой храм, подобно исходную силу дарящим..». И прямая отсылка – «ожидавшим за седьмой печатью».
– Вот! – магистр эзотерических искусств торжествующе потёр руки. – Не правда ли, это замечательный ребус!
– Несомненно, – скептически отозвался Белецкий и спросил: – И больше там ничего не было?.. Более понятного в практическом плане.
– Увы, Фридрих Карлович! Подобные тексты никогда и не бывают, как вы выразились, «понятными в практическом плане», они для посвященных.
Тем временем Руднев вновь и вновь перечитывал текст
– Вы нам очень помогли, Ираклий Семенович. Спасибо! – несколько отстранённо сказал он, будто его занимали какие-то совсем иные мысли.
– Что ж, был рад помочь! Не забудьте, что вы обещали мне всё рассказать, когда дело будет окончено, – напомнил магистр эзотерических искусств.
Домой Руднев решил вернуться на извозчике. Когда они сели в сани, Белецкий спросил:
– У меня сложилось впечатление, что вы что-то поняли из всей этой тарабарщины по мотивам Апокалипсиса?
– Очевидно, что, как и было написано в книге князя Волконского, всё это как-то связано с культом смерти. Но меня беспокоит другое, – признался Руднев. – Зинаида Яковлевна говорила со мной про седьмую печать. Пётр ещё предположил, что это что-то из декадентства… Теперь я думаю, что она упоминала печать из этого текста, а это значит, что она была посвящена в тайны Волконских и Ван-Берзеньша, и, скорее всего, она знала убийцу, и убийца этот где-то совсем рядом, скорее всего, действительно в университете.
Утром следующего дня в особняк Руднева примчался Кормушин с двумя новостями – одной обнадёживающей, а второй тревожной. Первая заключалась в том, что Никитин пережил ночь, и состояние его доктор назвал хоть и тяжёлым, но стабильным. Вторая – о том, что Павла Алексеевича Некрасова отстранили от должности ректора, и на следующую неделю назначен совет университета для формирования списка кандидатов на его должность.
Руднева известие о Некрасове не порадовало. Он считал его хорошим ректором, и, кроме того, подозревал, что грядущие перемены, какими бы они не были, лишь подстегнут университетскую смуту. Однако долго обсуждать всё это у него времени не было, ему предстояла встреча с Терентьевым.
По заведенному правилу Дмитрий Николаевич и Анатолий Витальевич встретились на Пречистенском бульваре.
Первым делом Руднев как на духу рассказал про их с Белецким вылазку в особняк Волконской. Терентьев отреагировал ещё жёстче, чем Дмитрий Николаевич рассчитывал.
– Я ошибся, дозволив вам принимать участие в этом деле, – сухо и холодно заявил сыщик. – Вы, господин Руднев, хоть и почти дипломированный юрист, но, по сути – избалованный мальчишка. Вам всё это игра, забава для вашего, признаться, незаурядного ума, на обаяние которого я, дурак, поддался. У вас в голове Вальтер Скотт, а у меня на руках три убитых женщины, одна из которых – невеста вашего друга, пятнадцать погибших демонстрантов и ваш подстреленный Никитин, который того гляди преставится. Не о чем нам более говорить! Если мне потребуются ваши показания, я обращусь к вам, а за сим откланиваюсь.
– Анатолий Витальевич, простите! Я не должен был скрытничать! Это было и глупо, и нечестно! Обещаю, что более подобного не сделаю! Прошу вас, позвольте мне участвовать в расследовании и далее! – взмолился Руднев. – Даже если вы окончательно решили меня отстранить, хотя бы выслушайте! Мне удалось еще кое-что узнать.
И Руднев рассказал про расшифрованный текст и про заказ цветов за несколько дней до смерти Зинаиды Яковлевны. Последняя информация Терентьева особенно заинтересовала.
– Получается, он начал не с девицы Линд, а раньше, и сколько всего на его совести трупов, нам не известно.
– Если бы были пропавшие курсистки, вы бы о них знали, – осторожно высказал предположение Дмитрий Николаевич, он подозревал, что хотя Терентьев и продолжил с ним беседу, намерения отстранить Руднева от дела пока не поменял.
– Этот ненормальный, как нам известно, и гулящими не брезгует, – ответил Терентьев. – Вы себе и представить не можете, сколько их бесследно пропадает, и никто об том не спохватывается.
– Так может, он сперва не убивал, только рисовал змея на их теле и что он там ещё, согласно своему ритуалу, должен был делать. Если так, и если верно, что жертвы были с ним знакомы, кто-то знает о его преступлениях и может его опознать.
– Допустим. И что вы мне предлагаете сделать? Всех слушательниц высших курсов раздеть донага, и ту, у которой обнаружатся шрамы, допросить на предмет её личных знакомств? Это только у вас, Дмитрий Николаевич, всё так легко и просто! Хочешь в университетский корпус вламывайся, а хочешь – девиц раздевай!
Руднев вспыхнул.
– Анатолий Витальевич! Я раскаялся и извинился! Чего вы ещё от меня ожидаете?! Я не могу поменять уже содеянного!
Терентьев промолчал.
– У меня тоже есть новости, – наконец заговорил он. – Во-первых, о Коровьеве. Очень странно, но мне не удалось найти о нём практически ничего. Ваш факультетский инспектор словно фантом, нет у него никакого прошлого, да и настоящего тоже.
– Что это может значить?
Терентьев нахмурился:
– Это значит, что он состоит на службе не только при министерстве образования, но и при службах иного рода.
– Он информатор?
– Скорее всего.
– И с ним якшается Рагозин!
– Да, и если так, то это объясняет, откуда у охранного отделения был список студентов-активистов. Вы были правы в своих предположениях в отношении Рагозина.
Руднев оторопело остановился, только теперь до него дошло, что сотрудничество с властями – не преступление, а значит никакого законного наказания Рагозин за свою подлость понести не может.
Терентьев, догадавшийся о творившейся в душе Руднева буре, участливо проговорил:
– Дмитрий Николаевич, будет вам! Мы с вами живём в непростое время. У нас нынче всё не так, как на ваших картинах, где зло есть зло, а добро есть добро, и никаких разночтений. Единственное, что вы можете и должны сделать, это удержать ваших друзей от опрометчивых поступков.
– Вы давеча сказали «во-первых», – голос Руднева прозвучал натянуто, он силился избавиться от мерзостного ощущения, которое вызывала в нём необходимость принятия безнаказанности действий Рагозина, этот человек второй раз на его памяти уходил от заслуженной кары. – Что во-вторых?
– Во-вторых, выяснилось, что в вине со второго места преступления обнаружилась белладонна. Доза не смертельная, но достаточная для того, чтобы обездвижить и лишить сознания взрослого человек.
Руднев воскресил в памяти отчёт патологоанатома.
– Странно, – сказал он. – Но ни в желудке жертвы, ни в её крови следов яда не было.
– Мне тоже это показалось странным, – согласился сыскной надзиратель. – Я просил перепроверить. Доктор утверждает, что жертва белладонну не принимала. Я вижу только одно объяснение…
Анатолий Витальевич не договорил. Его внимание привлек экипаж, поравнявшийся с ним и сбавивший ход. Выработанный годами службы инстинкт предупредил Анатолия Витальевича об опасности за мгновенье до того, как она стала реальностью. Он с силой толкнул Руднева в сторону, сбив его с ног. В этот же момент прогремел выстрел. Экипаж сорвался с места и понёсся вдоль бульвара. Раздались испуганные крики прохожих. Сыщик выхватил револьвер и дважды выстрелил вслед удаляющейся коляске, но она, не сбавляя хода, мчалась вперёд. Стрелять далее было бессмысленно и небезопасно для людей, в панике мечущихся по бульвару.