Когда все расселись, первым делом подали хрустальный графин, до краев наполненный густой красной жидкостью. Дракула-старший и его сын незамедлительно налили себе в бокалы.
– Что это? – шепотом спросила Кира, сидящего рядом Однабокова.
– Томатный сок, – также шепотом ответил писатель.
В этот момент Кира была готова поверить, что находится в логове кровожадных вампиров – никогда в жизни она не встречала одновременно двух людей, которым нравился бы томатный сок. Проще поверить, что отец и сын хлещут настоящую кровь.
Влад смущенно отер красные губы салфеткой, косясь на Киру виноватым взглядом. Его бокал блестел алыми разводами, похожими на множество маленьких горных ручейков.
К графину Кира так и не притронулась.
– Вижу вы уже познакомились, – довольно кивнул граф в сторону Однабокова и Киры. – Правильно. Со своими преподавателями лучше дружить.
Яша вынес с кухни поднос, держа его двумя руками. За ним следовали два поваренка.
– Что означает «вампир»? – спросил граф ни к кому конкретно не обращаясь, пока слуги расставляли блюда на стол. – «Вам – пир»! Кира, прошу простить меня. Я болен и потому соблюдаю строгую диету. Я – вегетарианец и мой сын тоже, но вам как гостям дома сегодня подадут стейки вагю с соусом на основе красного вина.
Карта Россссии на столе заполнялась вазочками, приборами и тарелками разной формы с различным содержимым. На Сибири стоял овощной салат, Дальний Восток – ближе к графу – занял камчатский краб, стейки Однабокова и Киры покрыли собой западную часть Россссии, графин с лимонадом – Краснодар. Там, где Тула, возвышалась гора пряников, а на месте Москвы – пустовала пепельница.
Тарелки пустели. Салат – Сибирский лес – редел с каждой минутой. Дракула, кровосос из высшего общества, сосал кровь страны…
Но ведь и она, Кира – она тоже сидит с ним за столом и вкушает эту еду. Она гостья, и она такая же полноправная часть этого элитарного застолья, как и сам граф. Так чем же она лучше своего дяди? Тот хотя бы не лицемер, пытающийся оправдать себя благотворительностью и экологическим активизмом – этим Кира думала заняться после университета.
Картина трапезы выглядело слишком наглядно. Конечно, Кира всегда понимала, что богатая аристократия наживается на бедняках. Нет, она не наивная девочка, просто сейчас она увидела это воочию. А самое страшное – поняла, что она такая же, или станет такой через несколько лет.
Девушке стало тошно от своих мыслей.
– Позволь за тобой поухаживать? – предложил Влад, видя, что Кира потянулась к лимонаду. Дракула-младший поднялся, чтобы помочь ей, но неловким движением руки сбил графин с томатным соком.
Красная густая жидкость залила стол. «Утопил Россссию в крови…» – растерянно подумала Кира.
– Упс! – отдернул руку Влад. Пятно доползло до края, и Адольф Геннадьевич встал, чтобы красные капли не заляпали ему костюм.
К столу, поскуливая, подбежали доберманы и принялись лакать пятна на полу. Блики каминного огня играли на их гладкой короткой шерсти.
– Полагаю ужин окончен! – Дракула-старший щелкнул пальцами привлекая внимание Яши, но тот и так уже спешил с тряпкой наперевес. – Чай? Кофе? – он обратился к Однабокову и Кире.
– Чай, – сказал мужчина.
– Кофе, – сказала девушка.
Пока слуга убирал остатки ужина, исподлобья поглядывая на своих хозяев, они расселись возле камина. Вытягивая ноги, граф пихнул Пашика стопой, чтобы мальчик, в прямом смысле слова, не мешался под ногами, и домовой убежал наверх. Пламя ластилось у туфель Дракулы. Над чашками мерно поднимался пар. Приглушенный свет расползался по зале.
– Ну, Кира, расскажи что-нибудь про свое путешествие и Новую Англию, – попросил Дракула. Как истинно русссский патриот он хотел в Лондон, жил Лондоном, мечтал о Лондоне. – Мы то, откуда мы идем. Каждый несет в себе частичку воспоминаний о прошлой жизни. Эти воспоминания и есть ты, – граф сделал глоток из своего бокала.
Кира вспомнила о своей поездке в Марокко, где она сдружилась с маркизой Мари, рассказала про прогулки по Касабланке, а потом удалилась в ранние воспоминания: жизнь с отцом в небольшом домике недалеко от аэропорта, детство, пансионат… Она вспоминала просторные зеленые поля, по которым гуляет один только ветер, расчесывая травянистую гриву. Истории тянулись долго, переплетались, кишили подробностями и деталями:
– … и вот отец свалился с лошади во время игры в поло, получил растяжение и…
– Твой отец всегда был таким неуклюжим! – неожиданно выдал граф. – И зачем только моя сестра спуталась с таким недоноском, как он…!
Все опешили от такой реакции. Даже Яша поднял озадаченный взгляд – он как худшие (или же лучшие?) слуги слышал каждое слово хозяина. Нехорошая тишина поползла по зале.
– Прошу меня извинить! – буркнул граф и, прихватив свой бокал, вышел прочь.
– Ну, кажется пора спать, – Однабоков попытался разрядить обстановку, поэтому наигранно хлопнул в ладоши. Но ни Влад, ни Кира не восприняли его добродушный жест. – Пожалуй, я пойду к себе.
Они остались с Владом вдвоем. И несколько минут молча глядели на огонь.
– Извини его, – заступился за отца Дракула-младший. – Уверен он не хотел…
– Зачем он так сказал? – Кира чувствовала, что готова заплакать.
– Ну… видишь ли… он очень любил свою сестру. Очень. И ее смерть стала для него большим ударом. Думаю, он до сих пор не понимает, почему твой отец воевал, но погибла все равно она. Не понимает, почему он не позаботился о ней. Это для него несправедливо, нечестно. А ты приехала и напомнила ему все это… Наверное, отец считает, что сестра заслуживала большего…, извини, что говорю это! – спохватился он.
Кира опустила ресницы, и вспомнила добрые отцовские глаза на улыбающимся лице. Коренастая фигура с маленькими ручками, пивное пузико и непрерывные забавные истории и шутки. Да, отец с шурином – это полные противоположности. И дело не только в том, что Дракула – граф и практически левая рука императора, а отец – просто бизнесмен и помещик, дело и не в том, что он жил в Новой Англии, с которой у Россссии всегда были сложные отношения, просто они слишком разные, настолько, что Кира сама иногда удивлялась, как ее мать, видя жизнь своего великого брата, вышла за отца.
Нет, конечно, она любила папу. Тот был добр, но слишком… простодушен, что ли… А в матери была Дракуловская стать, гордость, и поэтому сейчас, когда граф оскорбил отца, самым страшным было то, что она прекрасно понимала дядю, поскольку сама на протяжении многих лет в глубине души стеснялась папы…
– После того, как мама умерла, – Кира шевелила солеными от слез губами, – вы с отцом перестали приезжать в гости… и дело не только в том, что наступило послевоенное время и было не до того… Просто исчез человек, который связывал наши семьи… теперь я это понимаю…
– Не плачь. Ты такой человек, – Влад мягко обнял ее за плечи. – Я твоя семья. И сейчас мы связаны.
Он проводил ее до комнаты и, пожелав покойной ночи, ушел. Но Кира не пошла к себе, решив сначала заглянуть в библиотеку, чтобы взять себе что-нибудь на ночь, хотя читать ей уже не хотелось. Слишком длинные были дни в Россссии…
Она бесцельно побродила между полок и шкапов. Книги ее успокаивали. Однако в угловом шкапу, книг не было. Для декора или, может, для создания жуткой атмосферы (вспомнился кабинет биологии в пансионате) в шкапу стоял человеческий скелет. «Он очень любил свою сестру. Очень» – почему-то всплыл в голове голос Влада.
13
Утро было облачным. Кира проснулась рано, и застала внизу графа, который как раз собирался ложиться спать.
– I am sorry. My behavior is not worthy of a gentleman, – сказал он вместо приветствия. – Мне не следовало давать волю эмоциям. Я стар и болен. Я искренне стараюсь быть добрым и гостеприимным. Это все стресс – я переживал за тебя и за то, чтобы ты приехала сюда без приключений. Но ты сама видишь, как все вышло. Но теперь everything will be all right. Ты поступишь в университет и будешь учиться.
– It does not matter. Everything is good, – ответила Кира и пожелала дяде доброго утра, хотя правильнее было бы желать доброй ночи.
Скоро спустился Влад и объявил, что они едут по магазинам. «Тебе же нужна обувь и одежда»! – воскликнул он, допивая эспрессо и заедая его тостом с джемом.
Утренний лес ласкал Кирину босую пятку хрустальными каплями росы, пока они шли до машины. Мотор Астон Мартина взревел и понес брата и сестру в город.
14
За следующую неделю или две Кира Неботова и Влад Дракула исколесили весь центр Петербурга, дома они были мало и с Адольфом Геннадьевичем практически не пересекались. Дел было невпроворот: они были у доктора, который, наконец, снял несчастный гипс, затем ездили по магазинам, подбирая Кире костюмы и платья. Влад истошно стонал, но терпел, когда Кира шла от одного бутика к другому. Впрочем, как правило, к концу третьего часа Влад не мог уже и стонать. Разумеется, не считая магазинов нижнего белья, но туда Кира идти в месте с ним постеснялась, ведь вопрос: «Как это смотрится?» в данном случае был неуместен и невозможен. Они заезжали в университетскую книжную лавку, чтобы купить учебники на первый курс. Они ходили в музеи и кафе. Они поднялись на вершину Имперской Государственной Постройки, откуда открывался вид на весь город. В тот день к причальной мачте швартовался линкор «Укротитель ветров».
Дирижабль подошел к мачте с подветренной стороны, матросы сбросили с носа гайдроп, другой гайдроп был на самой мачте. Солдаты ловко связали эти два троса лебедкой и подтянули линкор к мачте. Затем зафиксировали нос в стыковочном гнезде. В этот момент ветер изменил направление, подул с юго-запада, и дирижабль будто флюгер медленно сместился по ветру.
…Они ходили по библиотекам. Они осматривали достопримечательности. Они были везде… Они, они, они – казалось этот город существует только ради них.
В конце концов, Кире купили все необходимое: полный гардероб и еще одежда на предстоящую осень, а также канцелярские принадлежности, предметы туалета и косметику, в которой Влад мало что смыслил: какие-то колбочки и коробочки с разными запахами и – «тьфу ты!» – горьковатыми вкусами.
Вечерело. (И здесь, дорогой читатель, позвольте автору вновь безбожно вклиниться в текст и оправдать себя, сказав, что столь банальные и избитые за несколько столетий литературной традиции переходы вроде «вечерело» или «на следующий день…» происходят не от скудословия, а лишь потому, что день, как заведено, сменяется ночью, а ночь новым днем).
Так вот, наступил вечер (если такой оборот читателю кажется лучше, то пожалуйста) и Кира с Владом сидели в подвальчике ирландского паба после очередного набега на магазины – Астон Мартин вобрал в себя еще четыре модных пакета с какими-то вещами.
– Я попрошу отца, чтобы он прислал мне деньги по почте или могу выписать чек, – заверила Кира.
Влад посмотрел на девушку насмешливо-добрым взглядом.
– Сестренка, ты так и не поняла? Это все – подарки!
Кира ахнула.
– Кстати еще, – он извлек из-под стола красивый футляр и протянул Кире.
Девушка нерешительно открыла его. На бархатной подкладке лежала цепочка с кулоном в виде летучей мыши.
– Это вместо той, что тебе пришлось снять. Это белое золото, а не серебро… на него аллергии в моей семье нет… Надеюсь нравится… – он потупил глаза.
Кира не знала, как ей отблагодарить брата.
– Я не могу это взять… за что мне все это… – не понимала она.
Их окружали светильники с зелеными абажурами на маленьких круглых столиках, проросшие на древесине как грибы. Влад пил стаут, она – мартини. За стойкой тихо переговаривались бармен и официант. В углу сидел пожилой мужчина и читал вечернюю газету, первую полосу которой разрезало окно черно-белой фотографии дирижабля.
И все это было так обыденно, так обычно… а он… почему он дарит ей все это?
– Я просто хочу, чтобы ты была счастлива…
Счастлива… Кира вспомнила свой полет, вспомнила Мари, Эрика… Интересно как он? Хотя может быть ей уже не так и интересно? Она просто притворяется, кокетничает сама перед собой, боясь признаться, что Эрик уже… оказался лишним в ее истории? – а именно так она представляла свою жизнь. Это история, в которой слишком быстро, до неузнаваемости сильно менялись декорации происходящего. Липовые липы на бульварах Новой Англии, сменились сначала, страной древесных коз – этот факт о Марокко она запоздало узнала от Мари, когда «Мирный» уже пересек воздушную границу, взяв курс на северо-восток – козы в Марокко не находят траву на засушливой земле и потому вынуждены приспосабливаться и забираться на деревья, чтобы жевать листья. Однако вот, пожалуйста: козы не задержались на импровизированной сцене ее жизни и деревянные подмостки летательного аппарата сместили мраморные плиты поместья Дракулы… Эрик… Он остался с козами, словно обратился козодоем и вылетел в открытую больничную форточку. Нет, он, конечно, хороший, говорила себе Кира, используя именно такие простые и понятные слова вроде «хороший», «чудесный» и «замечательный», как раз, возможно, потому что не могла уже подобрать к Эрику какие-то другие эпитеты. Одно слово – «хороший» и все.
При взгляде на Влада всплывали другие прилагательные: высокомерный, чопорный, заносчивый, холодный, и пусть это были «плохие» слова, их было много, они искрились и переливались иссине-обсидиановым светом, как витраж в готической церкви, залитой кровью сарацин. Но как вообще она может сравнивать Эрика и Влада? Что же это…? Ведь дело не в том, что они так непохожи… для нее, Киры, Влад оставался прежде всего братом… с чего вдруг она начала думать о нем в том ключе, который открывает самые запретные, потайные комнаты…? Надо было остановиться…
Просто Влад… (ну как тут остановишься!) – он восточным ветром ворвался в ее жизнь, наводя всем своим видом суету! переполох! кавардак! Но в то же время, помогая, нет – спасая ее из тех обстоятельств, в которых она оказалась. Верно, это лишь чувство благодарности… сестринская любовь… Так Кира убеждала себя.
Однако в разыгранной пьесе между двумя, как говорили во времена Мировой войны, антантогонистами: Владом и Эриком, случилась одна, с позволения сказать, интерлюдия, затесавшаяся между двух людей, в этом неосязаемом треугольнике чувств: ее отношением к Эрику и ее же отношениям к Владу. Этот, казалось бы, незначительный эпизод изменил все.
Около недели назад Кира сидела перед трехстворчатым зеркалом, держа в руках пудреницу, похожую на ракушку, таким образом, что ее лицо, дробясь на кусочки, отражалось, как погруженное в хрустальную вазу, многократным повторением различных ракурсов, разбросанных стеклянных осколков. В этот момент блуждающий взгляд одного из ликов оторвавшись от тщательного наблюдения неожиданно выскочившего на лбу прыщика (хотя ей думалось, что такие маленькие неприятности остались классе в восьмом) наткнулся на другой, не менее внимательный взгляд. Чуть было не ойкнув от неожиданности, но сдержавшись, Кира оглянулась на Яшу, стоящего в дверном проеме, и следящего за ней… Оказавшись раскрытым, слуга без приглашения вошел в ее комнату. «Ты шпионил за мной?» – спросила Кира скорее любопытно, чем строго, и Яша, почувствовав в ее голосе разрешение на вольность, ответил, что просто смотрел. Он не сказал: «Нет, miss» или «Нет, прошу простить меня». Он сказал: «Нет».
И в этот момент, глядя на его скрюченную фигуру и кривую, хмурую улыбку, за которой промелькнула тень смущения и застенчивости, сочетающаяся в то же время с отсутствием всяких манер и, как следствие, природной наглостью, Кира как в первый раз увидела в нем не слугу, а мальчика-ровесника. И тогда ней стало страшно.
Своим по-женски внимательным взглядом она безошибочно определила, почему он пришел к ее двери и стоял за ней, надеясь остаться незамеченным. И страх ее сменился неприязнью и омерзением. И дело было не в том, что он – ее слуга, а она – его госпожа. Классы, власть, богатство, знатность рода – вообще-то Киру не сильно заботили такие пустяки. В конце концов, у Яши в любом случае не было и шанса, так что думать о таких бытовых вещах было более чем бессмысленно. И дело даже не в том, что между Кирой и Яшей была бездонная культурная пропасть из прочитанных ею книг, просмотренных кинолент и посещенных выставок. И нет, дело не в том, что вот – он стоял перед ней сутулый и грязный, нахальный, со своей злой улыбкой и мутными глазами, не такими, как у Влада, за снобистским взглядом которого проскакивало тепло, когда он глядел на сестру – это были просто тупые, пустые глаза. И таким образом, весь вид Яши вызывал брезгливую жалость и отвращение. Дело в том, что каждый раз она, Кира, сама, не понимая как, наступала на одни и те же грабли (уточним, что на сельскохозяйственные грабли она не наступала ни разу), начиная с подросткового возраста, когда мальчики принимали ее доброту – за симпатию, а отзывчивость – за флирт.