Сейчас всего главнее – Ваня. Надо избавить его от этой Клавы. Она может завести его слишком далеко.
Анна готовит кофе, ставит на стол запеканку собственного приготовления. Её запеканки – объеденье.
Рассказываю, что произошло.
– Кажется, эта Клава только делает вид, что хочет выпутаться.
Анна хочет что-то сказать, но не решается.
Наконец, говорит:
– Это у неё наследственное. Ярослав всегда был жуликоват. Но всегда умел найти своей жуликоватости убедительное объяснение.
Я ошарашен:
– Ты хочешь сказать, что она – его дочь? А сам Ярослав знает? Почему не скажешь ему?
– Боюсь, не поверит. Подумает, что хитрю. Ты же знаешь, как мужики относятся к таким сообщениям.
Как говорят шпионы, отрубаю «хвост», приезжаю на дачу. В глазах Вани немой вопрос: как прошёл обмен? В глазах Клавы – страх и немного стыда. Совсем чуть-чуть.
– Зачем ты это сделала? – спрашиваю, стараясь смягчить интонацию.
Прежде чем ответить, она ставит условие:
– Сначала расскажите, как было дело.
– Какое это имеет значение?
– Очень большое. Вы ведь договаривались с Гусаковым, что возвращение денег будет проходить без свидетелей. Он приехал один?
– Нет, не один.
– Вот видите. Кто с ним был?
Мы поменялись ролями. Теперь она меня допрашивала.
– С ним был Пряхин и его люди.
Неловкость в глазах Клавы пропала. Глаза её светились торжеством.
– Вот видите!
Не выдерживаю:
– А ты подумала, в каком я окажусь положении.
Клава вздыхает:
– Извините, Александр Сергеевич. Но вы так настаивали на обмене. Я не могла вас переубедить.
Нет, я должен был уличить эту дрянь. Пусть Ваня видит, с кем связался.
– Клава, ты можешь сказать, зачем ты выгребла из сейфа деньги?
– По-моему, я уже объяснила.
– Я помню. Ради подруги, ради мамы, ради мамы Вани. Но я не перестаю удивляться, как ты могла так быстро сообразить.
Клава хитро улыбнулась:
– Мне сегодня ночью пришло в голову: а может, в сейфе и не было никакого миллиона? Может, Гусаков придумал. Потерпевшие почти всегда преувеличивают размер ущерба. Ладно, предположим, в сейфе был миллион долларов. Может ли владелец небольшого завода честно заработать такую сумму? Нет, Александр Сергеевич, не может. Обычно такие заводы еле-еле сводят концы с концами, задерживают зарплату, прибыли почти никакой. Значит, Гусаков нажил эти деньги незаконно. Скорее всего, недоплачивал рабочим. Значит, это ворованные деньги. Почему я должна их возвращать вору? Лучше вернуть государству. Но это не всё. Я не просилась в гости к этому Гусакову. Меня заставили. Он меня купил, снял. Ему было глубоко фиолетово, что я при этом чувствую. С его стороны это было преступление. Только это преступление не было доведено до конца, появился Ваня. И что? Я должна была уйти просто так? А как насчет возмещения морального ущерба? Сейчас, если меня поймают, будет следствие, суд. Но если я скажу, что Гусаков меня домогался, никакого следствия и тем более суда над ним не будет. Смешно даже говорить об этом. Разве это справедливо, Александр Сергеевич?
Я спросил осторожно:
– Всё, что ты говоришь логично, правильно, справедливо. Но неужели не чувствуешь при этом никакой неловкости?
Клава осенила себя крестным знаменем:
– Христом Богом клянусь, у меня даже мысли не было присвоить эти деньги.
– Ну, правильно, – пробормотал я. – А если не было умысла, то нет и вины. Это еще в римском праве было записано. Только как ты это докажешь?
Клава подошла к Ване, положила руки ему на плечи, склонила голову на его грудь.
– Не хочу об этом думать.
Мне оставалось сказать самое главное. Но прежде я хотел кое-что понять.
– Клава, а что ты чувствовала, когда была рядом с Гусаковым?
Девушка поняла, что я не просто так задал этот вопрос, смотрела лукаво и в то же время настороженно.
– Я уже говорила Ване. Мне его жаль, неплохой дядечка. Богатенький, но какой-то несчастливый.
Я объявил почти торжественно:
– Этот дядечка, Клава, твой отец.
Глава пятая
Клава
У меня сейчас странное состояние. Хотела узнать, кто отец. Ну, узнала. Раньше думала, это будет самый радостный миг в жизни. Ничего подобного. Не знаю, как назвать своё состояние.
Жуть. Меня трясёт. В голове крутятся картинки. Вот захожу в его квартиру, вот сажусь за стол, вот он увивается… А ведь он сейчас тоже прокручивает…
Не звоню ему. Боюсь, не поверит. Об этом ему должна сказать мама. Звоню ей, стараюсь уморить:
– Мама, нашлась наша пропажа.
Мама не понимает:
– Какая пропажа?
– Папочка нашёлся.
Мама вздыхает:
– Кто тебе сказал? Анна Дмитриевна? Ваня?
Господи, какое это имеет значение!
– Мама, дать тебе телефон отца?
– Зачем?
– Скажи ему сама, а то он мне не поверит.
– Он и мне не поверит.
– Что же делать?
– Ничего не делать. Как жил, так и пусть живёт.
Страшно сказать маме правду. Понимаю, что рано или поздно всё равно узнает, и – не могу. Язык не поворачивается.
Пока что единственный плюс в создавшейся ситуации – это то, что я могу не сдавать украденные деньги государству. Если у отца нет других детей, то это как бы моё наследство.
Спрятала пока деньги на даче у Александра Сергеевича. Закопала в кустарнике. Сто тысяч басов оставила при себе, на всякий случай. Деньги, между прочим, придают уверенности. Если придется бежать – не попадём.
Пряхин
В ресторане я присмотрелся к Волнухину. У него глаза человека, который знает и понимает больше, чем обычные люди. С ним не особенно поговоришь на «ты».
Из головы не выходит: как он мог пойти в посредники. Скорее всего, был знаком со Смирновой. Хахаль студенческой молодости? Старая любовь, которая не ржавеет? А почему нет? В таком случае… Стоп! Они же похожи!
Как интересно!
Теперь ясно, где искать Ваню. В своей московской квартире господин Волнухин не станет прятать сына. А вот на даче… Но где его дача
Эля
У меня всё хреново. Кирилл со своими шестёрами уже достал. Чем больше от них прячусь, тем настырней они преследуют. Познакомились с моими однокурсницами и пустили слух, что я безотказка. И пожаловаться некому. Не в деканат же идти. Радости от учебы почти никакой. Из головы не выходит – мне здесь не учиться.
Переступаю через самолюбие, звоню Клаве. Подружка говорит, что у них тоже жизнь не сахар. Где живут, скрывает. Боится, наверное, что из меня Кирилл выжмет. Не сказала только, что ей бы мои проблемы. Но это звучит в интонации.
Чую, Клава не хочет, чтобы мы с Ваней общались. Она всегда чувствовала во мне соперницу. А тут ее ревность уже зашкаливает. Запала она на этого Ваню капитально.
Андрей Галахов
Я – Андрей Галахов, телеведущий шоу-программы. Сижу у себя в студии, втыкаюсь в тему, читаю подготовленные помощниками материалы, просматриваю записи. Звонит какой-то хрен. Представляется опером, говорит, что у него для меня убойный сюжет. Спрашиваю: а по телефону нельзя изложить? Нет, говорит, это не телефонный разговор. Ладно, соглашаюсь, приезжайте завтра в это же время. Нет, говорит, я уже здесь, в вестибюле, позвоните насчет пропуска.
Держу характер:
– Брошу всё, если скажете, с чем пришли.
– Новый русский снял девушку. А она украла из его домашнего сейфа миллион долларов.
– Ну и что? Подумаешь, сенсация!
– Ну, так вы не дослушали. Сейчас выяснилось, что это её отец.
Мне не надо жевать, я просёк всю ширь темы. Дети, не знающие своих отцов. Их миллионы.
Виктор Петрович Пряхин старался произвести впечатление интеллигентного опера. Смотрел доброжелательно, говорил гладко.
Что его привело? Слух, что за идею можно получить хорошие деньги? Это его проблемы. Лично меня волнует только, как зовут героев и как их найти?
Но это-то Пряхин и держал в секрете. Только обещал открыть, как только будет закончено расследование дела. Гарантировал, так сказать, «право первой ночи». Но взамен-то что?
Пряхин обратил внимание на развешанные по стенам фотографии активных участников моей программы. Это эксперты, политологи. Обратил внимание на снимок Волнухина.
– Случаем, не знаете, где его дача? – неожиданно спросил Пряхин.
До чего простой, оказывается, чувак.
– Откуда же мне знать?
– Ну, может, дружите.
Я сказал, что знакомство наше чисто деловое. Прокручиваем тему дискуссии по телефону, а потом за полчаса до передачи эфира. Вот, собственно, и всё.
– После эфира не расслабляетесь?
– Бывает, пропускаем пару капель коньяка.
– Может быть, когда-то что-то промелькнуло в разговоре насчет дачи?
Я начал заводиться. Какого чёрта я должен помогать какому-то оперу лезть в чью-то личную жизнь?!
– Знаете, Виктор Петрович, эта часть нашего разговора мне не интересна.
Пряхин не обиделся. Он занял на стуле более удобную позу и сказал:
– Видите ли, Андрей Николаевич. Чем быстрее я узнаю, где находится дача Волнухина, тем быстрее закончится следствие. То есть ваш интерес здесь тоже присутствует.
Знает, чем взять. Я припомнил, что однажды Волнухин позвонил и сказал, что опаздывает на дискуссию, попал в большую пробку у моста на Оке.
Кажется, Пряхина был доволен моим сообщением, не задал больше ни одного вопроса. Он подошел к стене, откнопил фотографию Волнухина.
– Возьму на время, с вашего разрешения. Это в интересах самого Волнухина. Хочу ему помочь. Он может попасть в скверную историю.
Ну, как тут отказать? Помогать милиции – наш долг.
Наталья Андреевна Павлова
После того, как Клаву увезли, Кишка еще раз напомнил мне, что, если я начну говорить в прокуратуре лишнее, это отразится на ее положении. Но я всё же рассказала следователю, как нас держали ночью в наручниках, как запугивали. Молодой следователь слушал, поигрывая ручкой, ничего не записывая. Я, по его мимике, как бы сочиняла, а он как бы не верил
А через час мне снова позвонил Кишка… Теперь я понимаю: страшна не коррупция, а вот эта спайка бандитов и ментов. Если ты попал в их руки, они тебя сотрут в порошок.
Я сама собиралась сходить к судье, только совсем по другому поводу. Мартын вышел на свободу. Ходил слух, что произошло это в результате предательства секретаря суда, то есть Клавы. Я понимала, что ничего не докажу. Мне просто хотелось посмотреть Надежде Егоровне в глаза. Для кого-то она важная птица. А для меня Надька Мешалкина. Учились когда-то в одной школе, в параллельных классах, часто общались и даже были влюблены в одного мальчика, Ярослава.
Идти в суд не имело смысла. Запишут на приём, Надежда увидит знакомую фамилию… Лучше встретить её возле дома.
Еще не так давно судья Мешалкина жила в обычной квартире. Теперь у неё отдельный особняк на окраине города, в сосновом бору, на берегу озера. Забор метров пять высотой, кованые ворота, площадка перед воротами выложена гранитными плитами. Перед воротами джип. Я взглянула на номера и обомлела. Три семерки! Известная всему городу машина Мартына.
На всякий случай спряталась за соснами. Может, Мартын кому-то свой джип продал? Ждать пришлось довольно долго. Наконец, калитка открылась. Я замерла. Вышел Мартын, за ним Мешалкина.
Я стояла ни живая, ни мертвая. Заметят – мне конец.
Они говорили о чем-то, смеялись. Мартын сгреб Надьку в объятия, потискал. Мне хотелось выть. Теперь не оставалось сомнений: это она подставила Клаву. И в этом отчасти моя вина. Это я попросила ее взять дочь на работу.
Домой можно было вернуться на автобусе. Но я пошла пешком. Что же делать с Ярославом? Как ему сказать, чтобы не подумал, что это моя женская хитрость? Он в этом смысле очень подозрителен.
Если звонить ему, то прямо сейчас, пока я на взводе. Клава всё же дала мне его телефон. Набираю цифры. Длинные гудки. Наконец, знакомый высокий голос.
Называю себя и прошу меня не прерывать.
– Не веришь, взгляни на свои фотографии. Клава вся в тебя.
Ярослав молчит.
– Ты меня слышишь?
Молчание. Потом тяжелый вздох.
– Слышу, Наташка, – говорит Ярослав. – А ты знаешь, что она сделала?
– Что?
– Ну, не знаешь, и ладно.
– Клава сама тебе позвонит. Она попала в жуткую историю…
Долго рассказываю. Никакой реакции.
– Ты меня слышишь, Ярослав?
Ярослав Платонович Гусаков
У меня что-то случилось с горлом. Спазм, наверное. Я предчувствовал, что рано или поздно придётся отвечать. Одно время даже удивляться стал: что же это мне всё с рук сходит? Значит, высшей справедливости нет? Оказывается, всё-таки есть.
Я бросился к книжному шкафу. Там у меня лежит альбом с детскими фотографиями. Посмотрел на себя, двадцатилетнего, и мысленно представил Клаву. Сомнений практически не оставалось. Наташка не врёт. Это наша дочь.
Пряхин
Прихожу к Ярославу. Он должен что-то знать про Волнухина и Ваню.
Капиталист ведёт себя сегодня как-то странно. Никакой неврастении, спокоен, как танк.
Спрашиваю прямо: был ли раньше знаком с Волнухиным? И не думает ничего скрывать. Говорит, встречались пару раз у Смирновой, но это было очень давно.
Показываю фотографию Волнухина. Никого не напоминает? Ярослав то ли не догадывается, то ли не хочет играть на моей стороне.
Неожиданно спрашивает:
– Петрович, а ты в курсе, что Гультяев взял за вторую девчонку сто тысяч зелени?
Я озадачено молчу.
Ярослав чеканит каждое слово:
– Твой друг Гультяев положил за щечку сто тысяч зеленых, которые принадлежат мне. Разберись с ним.
Спрашиваю:
– Откуда такие сведения? Дочка поделилась?
Ярослав понимает, что я обо всём догадываюсь, и меняет тон:
– Петрович, давай по-человечески замнем это дело. Всё равно оно не имеет перспективы. Мало ли что бывает между детьми и родителями.
– Ошибаешься, Ярослав Платонович, – отвечаю ему. – На тот момент Клава ничего не знала, и ты ничего не знал. Знаешь, в Америке был случай, сын обокрал свою мать. И что ты думаешь? Судили пацана, дали срок.
– Россия не Америка, – бормочет Ярослав.
– Правильно, у нас сидеть тяжелей.
От Ярослава иду к Гультяеву. Надо отобрать деньги, пока не все потратил. Мне открывают не сразу. На пороге сам Кирилл. Растрепанный, злой.
Привёз, оказывается, для разговора Элю. И по ходу дискуссии на тему, как найти Ваню и Клаву, возбудился. Полез на девчонку, но, видно, без подхода и без ласки. А у неё к тому же красные пришли. Кусок идиота!
Велю девчонке привести себя в порядок. Эля удаляется в ванную. Бью Гультяева по морде. Нет ничего оскорбительней пощечины. Но от моей пощечины он едва удерживается на ногах. У него двоится в глазах. Я стряхнул ему лампочку.
– Еще?
– Нет! – Гультяев поднимает руки. – За что, Петрович?
– Не за что?
Бью по другой щеке. Из носа Гультяева течёт кровь. Теперь он всё понимает. Достаёт из серванта десять пачек зелени, кладёт на журнальный столик.
– Вот, – говорит, – я просто вкладывал в одно срочное дело. Тут вся сумма.
Требуется воспитательный момент.
– Заплатишь штраф. Треть этой суммы. Торопить не буду, но заплатишь по полной.
– Побойся бога, Петрович! – голос у Гультяева подрагивает.
– Это ты теперь будешь бояться.
Эля выходит из ванной. Велю ей сесть в кресло напротив. Она понимает, что Гультяеву от меня только что досталось. Замечает на журнальном столике пачки зелени.
Я говорю:
– Это десятая часть суммы, которую украла твоя подружка. Если поможешь, эти деньги – твои.
Эля жалобно просит:
– Отпустили бы вы меня. Я за Клавкины глупости уже пострадала.
– Ты какие глупости имеешь в виду?
Выкладывает, что произошло в Свидлове. Это для меня не новость, но нелишнее напоминание, что Клаве не в первой нарушать уголовный кодекс. Трудно будет адвокату доказать, что кража из сейфа – ее первая детская шалость.
Развожу девчонку на зависти. Вот видишь, говорю, ты страдаешь, а Клава сейчас купается в деньгах. И, небось, делится с тобой, как ей хорошо.
– Она мне не звонит, – говорит Эля.
– Ну, правильно, – соглашаюсь. – Ей сейчас не до тебя. Ей и Ваня нужен до тех пор, пока она в закрутке. Правильно я понимаю?
Есть в нашей жизни то, что я называю сотрудничеством со злом. Это когда обстоятельства или люди принуждают нас смиряться или соглашаться с тем, что нам противно. В этот капкан достаточно сунуть палец – зажуёт всю руку. Сам себе будешь противен, а ничего уже не сделаешь, ты стал частью зла. Или зло стало частью тебя.
Вытащить человека на это сотрудничество достаточно просто. Надо найти щель в его характере или в его отношении к близким людям. В данном случае щель заключалась в том, что у Клавы была куча денег и надежная опора в лице Вани, а Эля не знала, что с ней будет не то, что завтра, а даже через полчаса.
Эля молчала. Она не стала отрицать мою характеристику Клавы. Значит, согласилась. Пошла на сотрудничество.
Отлично! Пойдем дальше.