А что, если?.. Нет, этого не может быть, но, если просто предположить, – продолжил я строить догадки, – что это сделал сам Бабосян? Например, находясь в отчаянии, не соображая, просто чтобы отвести от себя подозрение и уже наверняка подставить Недоумченко? Ведь я же сам ему подсказал и про количество, и про качество, и про безумство… Боже мой, что за ублюдок…»
Но все-таки, допивая вторую бутылку, я убедил себя в невиновности Бабика: пока я на него давил, сортирщик и распоясался, думая, что находится вне подозрений. Кто знает, что еще выкинет в следующий раз этот полудурок? Мне не нравился наглый и самоуверенный Бабосян, но мне была невыносима мысль, что безнаказанный Недоумченко празднует победу за победой в своем сортире. Ругая себя за недальновидность и бездействие, я твердо решил прямо сейчас сделать то, что нужно было сделать еще вчера – пойти и разобраться с сортирщиком. Тогда, глядишь, и не случилось бы сегодняшней катастрофы.
Наконец я накрутил себя достаточно, чтобы решительно подняться из-за стола. Однако пиво, выпитое на голодный желудок, сделало свое дело – меня чуть качнуло в сторону, но я «справился с управлением» и громогласно заявил:
– Дядя Додик, это моя вина, но сейчас я все исправлю. Я ему устрою…
С этими словами, потрясая в воздухе кулаком, я вышел из додерной и нетвердым шагом направился прямиком в сортир.
Где-то в недрах сортира умиротворяюще журчала вода, а белый кафель и фаянс блестели в холодном свете люминесцентных ламп за спиной старухи Недоумченко, которая сидела за крошечным столиком и сверлила меня бледно-голубыми колючими буравчиками, глубоко утопленными в глазницах. Я неприязненно посмотрел на нее в ответ, не говоря ни слова, прошел мимо и проник в «офис» сортирщика – небольшую, полутемную кладовку со швабрами, ведрами, стеллажом, заставленным бутылками и коробками с моющими средствами, и черными пакетами по углам, доверху набитыми туалетной бумагой, как использованной, так и «новой».
Не успел я оглядеться, как снаружи послышался истошный старушечий вой:
«Летка! Злославушку бьють! Скорее сюды, ведьма ты гнилочревная!» – испуганным голосом трубила старая бестия, попутно проклиная окаянную невестку, выродившую ей в потомство какого-то неведомого ползуна вместо нормального ребенка.
Я поскорее закрыл за собой дверь и для надежности подпер ее шваброй. Злослав, скрючившись, сидел на низком табурете и левой рукой что-то мастерил у себя на коленях. Услышав «зов крови», ревущий и буйствующий снаружи, он испуганно поднял на меня глаза. В тусклом свете желтой лампочки под потолком черты его лица казались еще более уродливыми и одновременно зловещими, как у маньяка в его жутком логове. Такое выражение лица, как у Недоумченко могло бы возникнуть у человека, страдающего недельным запором, но упрямо продолжающего тужиться над унитазом в тщетных попытках облегчиться. А тут, пожалуйста, без всякого унитаза, в штанах, на людях… Видимо, у него это просто вошло в привычку.
– Ну что, руки уже отмыл? – грубо спросил я у сортирщика.
– Какие ешо руки? – ответил он вопросом на вопрос и поднялся со стула.
– По локоть испачканные руки, – пояснил я и начал медленно надвигаться на него.
– Да ты шо? Не знаю я никаких рук, – испуганно промямлил он в ответ и на шаг отступил назад.
– Мало тебе было… – стиснув зубы и сжав кулаки, начал было я его обвинять, но так и не успел договорить.
В этот самый момент за спиной с грохотом распахнулась дверь и треснулась о стену, а обломки швабры разлетелись по углам.
Вслед за этим уши пронзил дикий вопль, исходящий из перекошенной пасти Леты Недоумченко:
– Ах ты, казляра! Ты шо сюда приперевся?
«И откуда только выскочила эта ненормальная, из унитаза, что ли?» – мелькнуло в голове. Видя, что ситуация резко накалилась, я вооружился красным пластиковым ведром – это было первое, что попалось под руку. Защищаясь им, я бочком выбрался из подсобки и уже хотел было ретироваться совсем, но обнаружил, что выход заблокировала старуха, приняв позу футбольного вратаря, широко расставив ноги и руки.
– Я тебе щас устрою, казлище! – как блаженная завизжала сортирщикова жена у меня за спиной, увидев, что я загнан в ловушку и деться мне некуда.
Тогда я обернулся и бросил ведро ей под ноги. Недоумченко-мать тем временем попыталась схватить меня сзади. Я вовремя увернулся, сделал пару обманных движений из стороны в сторону, нырнул под левую руку растерявшейся старухи и проскочил в коридор. Гнилета, увидев мой стремительный побег, с остервенением пнула ногой ведро – оно, как пушечный снаряд, полетело прямо в старуху и сбило ее с ног – и ринулась вслед за мной, как бешеный пёс, чующий добычу, продолжая на бегу выкрикивать одно и то же ругательство, но в разных вариациях. На лестнице я оглянулся и с ужасом обнаружил, что психопатка не только не отстала от меня, но, наоборот, резко сократила дистанцию, тогда и я заметно ускорился.
«…Казлиная рожа… Казлярище…» – эхом неслось с лестницы и многократно усиливалось акустикой подвала, когда я выскочил на площадку перед овощными развалами.
Рыночники и посетители в недоумении уставились на меня. Я снова оглянулся и увидел, что бесноватая Лета по-прежнему не отставала и уже появилась на площадке. До выхода оставалось метров десять, и тут я припустил.
– А ну стой, казля-я-яра-а-а! – завизжала на весь рынок истеричка в отчаянной попытке остановить меня.
От греха подальше я выскочил на улицу и быстро зашагал через многолюдную рыночную площадь, то и дело оглядываясь… вплоть до самого Центрального проспекта, где я запрыгнул в маршрутку и поехал на свой спасительный пивзавод – снимать стресс.
Глава 15
Шел пятый день расследования, а я до сих пор ни на шаг не приблизился к разгадке вопроса, кто виноват. Мало того, непредвиденные трудности, то и дело возникающие по мере развития событий, отдаляли меня от его решения. Так, после вчерашнего инцидента в сортире «Сухогруза» я стал немного опасаться семейки Недоумченко, поэтому не решался один заходить на рынок.
Вот уже с полчаса я стоял неподалеку от входа, прячась за вековым платаном-великаном, и беспокойно озирался по сторонам, в ожидании какого-нибудь подходящего прикрытия для безопасного проникновения на «Сухогруз». Как назло, мимо меня либо сновали стремительные менеджеры, выбежавшие из своих офисов за кофе с пончиком, либо неспешно шествовали старушки, потратить на рынке остатки пенсии. Ни к тем, ни к другим незаметно пристроиться не представлялось возможным.
И вот вдруг удача. Пошатываясь, со стороны бульвара к рынку двигалась троица разгоряченных южным гостеприимством курортников. Порядочно захмелевшие мужички прошли мимо меня, громко смеясь и оставляя за собой в знойном воздухе шлейф луково-водочного перегара. Я не замедлил присоединиться к шумной компании, стараясь изображать такую же кондицию, и мы вчетвером вошли внутрь рынка.
Бесноватых Недоумченко нигде не было. Я немного расслабился и взглянул наверх. Снизу было хорошо видно, что Бабосян так и не открыл свою забегаловку: на двери по-прежнему висело объявление о санитарной обработке, а окна были наглухо заклеены газетами. Буйное воображение зачем-то дорисовало там еще и парфюмера, судорожно сложенного пополам, и я помотал головой, избавляясь от странного видения. Когда мы дошли до лестницы, я отделился от группы прикрытия, поскорее вбежал на второй этаж и по пешеходной террасе благополучно добрался до додерной. Здесь я чувствовал себя в полной безопасности.
Дядя Додик расплылся в улыбке, как только я появился у него на пороге:
– Сёмочка, привет!
– Здравствуйте, дядя Додик!
– Ну что, разобрался вчера в сортире? – захохотал он.
– Не совсем, – смущенно выдавил я.
– Но ты молодец, быстро убегал от сортирщицы, мы все видели, – продолжал смеяться дядя Додик.
Я промолчал, безразлично пожав плечами, и устроился на высоком табурете у стойки.
– Ну ладно, лучше расскажи, что там произошло? – уже без смеха спросил он и пошел к холодильнику за «Морским» пивом.
– Да надоели они мне, не хочу больше разгребать это дьмерьмо, – раздраженно выпалил я.
– Что, бросаешь дело? – встревожился дядя Додик.
– Нет, не бросаю. Просто узнать истину все равно уже практически невозможно. Короче, я решил написать как есть, что-то вроде репортажа. Сообщу читателям, что по отпечаткам левой руки на стенах шашлычной установлена личность злоумышленника, то есть леворучки Злослава Недоумченко. А еще напишу, что установлена связь Бабосяна с Бухгалтером, заказавшим мне статью. Пусть читатели сами делают выводы.
– Ну ты круто заварил, – восхищенно отозвался дядя Додик и пошел мастерить для меня свой знаменитый «Додер кебаб».
– Да-а, вот так-то… – задумчиво промычал я себе под нос и сделал глоток пива.
А задуматься было над чем: «Эти чертовы мимы – Бабосян и Недоумченко – копировали повадки друг друга, как два павиана. В результате "интеллигентный" Бабик по уши погряз в дьмерьме, а недоумок Недоумченко, хоть и корчит из себя невинную овечку, но явно чего-то боится. Получается, что они затеяли со мной в игры играть, водят меня за нос. Что ж, поиграем, но только теперь водить буду я: дядя Додик надежный "ретранслятор" новостей, и скоро они узнают, что доигрались. Тогда-то я и вычислю перевертышей: если они действительно "поменялись местами", то Бабосян выкинет очередную дурость, а сортирщик – наподлит».
Тем временем, пока я сидел в закусочной у дяди Додика и дул пиво, уставившись в одну точку перед собой, в Долине разыгрывалась интоксикационная драма. Бухгалтер третий день беспробудно пил неразбавленный виски «Блэк Энималс» из именного бокала. Выглядел он сегодня уже не столь презентабельно, как в день нашей встречи, былого лоска как не бывало: лицо поросло густой щетиной, под воспаленными красными глазами залегли темные тени, а на белой рубашке проявились желтые разводы в области подмышек.
Просто упрямец все никак не мог смириться с крушением своих планов. Задетое самолюбие не позволяло самонадеянному Бухгалтеру вынести урок из этой истории, что называется, перевернуть страницу и продолжить жить дальше, и он надолго застрял в ней, снова и снова мысленно переживая событие за событием, шаг за шагом. Ведь все так хорошо начиналось, а тут какой-то журналистишка, которого, по большому счету, и обвинить-то не в чем.
Когда я возник на горизонте, Бабик нажаловался своему родному дяде – Бухгалтеру – и тот задумался: как можно использовать меня для своей выгоды? Он всегда что-то придумывал, а еще он считал семейным долгом помогать своим любимым племянникам, участковому уполномоченному Григорашу и бизнесмену Бабику. К несчастью, со старшим в прошлом году произошла чудовищная трагедия: несчастный Григорашик нарвался на сынка генерала, после чего включились такие механизмы, что простой лейтенант уже никак не мог выкрутиться и, в наказание за откровенное вымогательство, подвергнувшись полной конфискации имущества, отправился отбывать наказание. И теперь заботливый дядя удвоил силы для поддержки младшего из двух братьев Бабосянов – Бабика.
Бухгалтер, надо отдать должное его соображалке, не долго чесал затылок, и вскоре у него родился хитроумный план. Привлечь скандально известного журналиста для расправы над неприятелем – это была блестящая задумка. Но как заставить честного человека выполнить не совсем честную работу? В решении этой проблемы проявились лучшие черты Бухгалтера: редкостная изворотливость ума и дьявольская изощренность.
Расчет был безупречным с точки зрения энэлписта, нахватавшегося психологических приемов манипулирования людьми: когда хочешь, чтобы человек что-либо сделал, то запрети ему это. Бухгалтер тонко сыграл на моем профессиональном любопытстве и честолюбии, и я, естественно, заинтересовался «делом Бабосяна». Однако он изначально допустил-таки ошибку, ставшую в последствии роковой: как можно было не предусмотреть, что я – профессиональный журналист – обязательно захочу выслушать обе стороны конфликта и встречусь с сортирщиком, чтобы иметь перед собой объективную картину? А если предвидел, то зачем допустил это? Воистину непонятно.
Ну а дальше все покатило совсем по другому сценарию: стоило мне только спровоцировать Бабика, как нас поглотил водоворот событий – какашка за какашкой, просто море гновна. Бухгалтер уже никак не мог просчитать моих дальнейших ходов и тем более предвидеть все эти страшные последствия, поставившие в конце концов жирный, зловонный крест на бизнесе его любимого племянника. Теперь ему оставалось только в бессильной злобе заламывать руки и биться головой о стену, что он, собственно, и делал, фигурально выражаясь.
На его счастье, верная секретарша заботливо ухаживала за своим горемычным боссом. Третий день она неотлучно находилась при нем и выполняла все бытовые функции: доставляла в кабинет выпивку, заказывала по телефону его любимые суши, отваживала всех без исключения посетителей. Само собой разумеется, что напряженный трехдневный марафон между кухней, кабинетом и телефоном не лучшим образом отразился на ее прекрасной внешности.
Без посещения косметического салона «фотомодель» поблекла, подурнела и даже уменьшилась ростом, переобувшись в более удобные лодочки, и теперь имела самый заурядный вид. Спутанные, потускневшие волосы были скручены «дулькой» и закреплены на макушке деревянным карандашом. Без декоративного макияжа на веках глаза превратились в две маленькие, блестящие пуговки, к тому же теперь казалось, что они как-то слишком уж близко посажены друг к другу, а правый глаз даже как будто немного подкашивает к переносице. Ну а божественный аромат, как это ни печально, перебивался самым банальным человеческим душком.
Недавняя красотка устало посмотрела на золотые часики на тонком запястье: прошло больше двух часов с момента последнего кормления босса. Она тяжело поднялась со своего рабочего места и скрылась за дверью позади стола. По длинному коридору она прошла в просторную, ярко освещенную комнату, оборудованную под современную кухню: с холодильником, электроплитой, посудомоечной машиной и несколькими шкафами со столовой и кухонной посудой и прочим необходимым инвентарем.
Секретарь-хозяйка взяла с сушилки позолоченный поднос и поставила на него поочередно: бутылку виски «Блэк Энималс», бутылку целебной минералки «Хущхэ», чистый бокал с золотой монограммой, порцию креветочных роллов, сервированных на деревянной дощечке, а рядом положила две бамбуковые палочки с золотыми наконечниками и белоснежную салфетку, опоясанную широким золотым кольцом. Ловко подхватив поднос одной рукой, она щелкнула выключателем и вышла в коридор, ногой притворив за собой дверь.
Предварительно постучав два раза, она вошла в «золотой дворец». Бухгалтер сидел в кресле ни жив ни мертв: массивная голова свесилась, упершись подбородком в волосатую грудь, а из полуоткрытого рта тонкой струйкой вытекала вязкая слюна и впитывалась в рубашку – на объемном животе уже расплылось серое пятно. Девушка обратила внимание, что на столе перед Бухгалтером была разложена подшивка «Горноморсквуда», которой раньше не было. Некоторые газетные статьи почему-то были перечеркнуты или вовсе замараны жирным черным маркером.
Секретарь-сиделка поставила поднос на край стола и дотронулась кончиками пальцев до шеи своего подопечного – два тонких пальчика увязли в складке слоновьей кожи. Удостоверившись, что пульс прощупывается, она разгрузила поднос, а затем собрала на него объедки и все ненужное и тихо вышла, бесшумно прикрыв за собой дверь. Вернувшись из кухни на свой пост, она уронила голову на сложенные на столе руки и затихла, напряженно прислушиваясь к малейшему шороху…
Вот уже около часа из-за двери кабинета доносился невнятный бубнеж, иногда прерываемый односложными выкриками и всхлипываниями. Обессилившая девушка сидела за столом и, обхватив голову руками, раскачивалась из стороны в сторону, как будто находилась в мистическом трансе или медитировала. В какой-то момент она вдруг насторожилась: ей навязчиво стало казаться, что Бухгалтер с кем-то разговаривает. И правда, голосов как будто было два: первый – монотонный и вялый, а второй – резкий, грубый и громкий. Однако по-прежнему ничего нельзя было разобрать, поскольку оба собеседника говорили нечленораздельно. Тогда девушка попыталась припомнить, могла ли она задремать и проворонить посетителя?
Внезапно в кабинете босса раздался протяжный душераздирающий крик: «А-а-а!.. Оставь меня в покое!» За ним последовал страшный грохот, как от разбитой о стену бутылки, и новый дикий рев: «Убир-р-райся!» а следом – звон разбитого хрусталя.
Победив чувство страха, хрупкая девушка отважно влетела в кабинет на подмогу боссу. Тот стоял к ней боком в борцовской стойке, изготовившись к атаке. Внезапно, ловко уклонившись в сторону, он сделал хватательное движение обеими руками, загребая воздух перед собой. «Схватив» кого-то невидимого за горло и начав душить, он со звериным рыком повалил «его» на пол. Естественно, вместе с «ним» повалился и он сам, и оба соперника начали кататься по белому ковру, густо усеянному остатками креветочных роллов, осколками стекла и залитому виски, попеременно одолевая друг друга.