Бухгалтер, хрипя и рыча, то и дело выкрикивал надсадным голосом угрозы в адрес своего «противника»: «Заткнись!.. А-а-а!.. Пр-р-рочь!.. Ыэ-э-э… Вон отс-с-сюда!..»
В какой-то момент, когда невидимый соперник начал одолевать и уже поверг Бухгалтера на лопатки, его мутные глаза на один миг прояснились, он запрокинул голову, страдальчески посмотрел снизу вверх на свою верную секретаршу и, с мольбой в голосе, прохрипел: «Златочка, убери его отсюда, умоляю…» А затем снова зверски взревел: «А-а-а!.. Убир-р-райся, ты слышишь!»
В глазах онемевшей девушки застыл ужас. Ее губы задрожали, она прикрыла рот ладонью и бросилась к своему телефону, рыдая в голос… Через двадцать пять минут от бежевого особняка с вывеской «Бух-бух» отъехала неотложка, увозя с собой пациента в состоянии острого алкогольного психоза.
Об этом я узнал только на следующий день из газеты.
Глава 16
Я стоял возле киоска «Союзпечати» на Центральном проспекте и во второй раз перечитывал коротенькую заметку в новостной подборке, не веря своим глазам: «Известный бизнесмен С. С. Сатанянц, генеральный директор коммерческой компании по оказанию бухгалтерских услуг "Бух-бух" был госпитализирован в городскую клиническую больницу с острым приступом аппендицита. Как сообщает его секретарь…» Газета красноречиво называлась «Горноморская правда». Я поскорее набрал номер главного редактора еженедельника «Горноморсквуд».
– Шеф, привет. Что это еще за чертовщина? – выпалил я и зачитал ему первые строчки заметки.
– А, это, – хмыкнул он. – Сёмочка, ну что ты хочешь от меня услышать, мое мнение?
– Шеф, я не верю ни одному слову, кроме слова «госпитализирован». Только в воскресенье я был у этого самого Сатанянца в офисе, и он меня тонко вербовал на темное дельце, после чего случилось много чего интересного – на «Сухогрузе», наверняка, слышал, – и тут вдруг госпитализация. Объясни, что произошло на самом деле? Кстати, с меня убойный материал, потянет на передовицу.
– Так это ты устроил там заваруху?! – воскликнул изумленный Шеф, а следом задумчиво добавил: – Я мог бы и догадаться. Весь город уже только об этом «Сухогрузе» и гудит. Ну ладно, слушай, только это не для печати. Все то же самое, но читай так: известный криминальный авторитет по кличке Бухгалтер был срочно помещен в психоневрологический диспансер в состоянии острого алкогольного психоза. Как тебе такой расклад, а?
– Хм, это хоть похоже на правду. Черт знает что творится в этом Горноморске. Ладно, спасибо, Шеф, и готовь первую полосу, в воскресенье принесу статью. Пока.
Я нажал на красную кнопку телефона и задумчиво почесал за ухом. Воистину каждому воздастся по делам его.
Было начало третьего. До «Сухогруза» я буквально добежал за двадцать минут. По-прежнему немного опасаясь Недоумченко, я быстро направился к входу, как вдруг боковым зрением заметил, что мне наперерез летит взбешенный Бабосян. Он караулил на лавочке напротив. Только завидев меня, Бабик сразу же подскочил и бросился вперед, что-то выкрикивая на ходу. Я инстинктивно принял оборонительную стойку и напряг слух.
Теперь до меня дошло, что он там орал, он обвинял меня во всех тяжких: «Это ты во всем виноват!.. Ты специально все подстроил!.. Ты стравил нас!..» – неслось на всю округу.
Видок у Бабосяна был как у классического сумасшедшего: пена у рта, выпученные глаза и перекошенное лицо. Он громко кричал и живо размахивал руками, однако, в ход их не пускал… и правильно делал – по сравнению со мной он выглядел миниатюрно, и ему не на что было рассчитывать, завяжись между нами потасовка. Я же лишь молча удивлялся: откуда у сдержанного Бабика столько экспрессии? Возможно, Гнилета Недоумченко впечатлила его своим примером, что он начал орать как истеричная баба, а может, и правда слетел с катушек, как его дядя… наследственность, так сказать.
– …Не знаю я никакого Бухгалтера!.. – тем временем продолжал вопить Бабосян мне прямо в лицо. – Ты меня подставил!.. Это твоя вина!..
Нас уже начали обступать любопытные зеваки.
– Успокойся, Бабик, все будет хорошо, – сказал я и слегка оттолкнул его от себя рукой, а сам быстро заскочил внутрь рынка и заблокировал двухстворчатые двери металлической подковой, которую схватил с прилавка сувенирного отдела и надел как скобу на плоские дверные ручки.
Бабосян бесновался за стеклянными дверями, как гоголевская панночка в поисках бурсака, и продолжал голосить на всю округу: «…Все вокруг теперь в дьмерьме-е-е!.. Это все из-за него-о-о!.. Это он во всем винова-а-ат!.. Если бы не он, со мной такого никогда бы не произошло-о-о, я же не сумасше-е-едши-и-ий!.. А-а-а-а-а-а…»
Подергав дверь и убедившись в надежности запора, я немного успокоился и поспешил к лестнице на второй этаж.
Это странно, но меня до сих пор преследовал неприятный запах. Не знаю, показалось ли мне, но на этот раз к резкому синтетическому душку лаванды дезинфицирующей жидкости как будто примешивался острый запах хлорки.
«Неужели, тут такая плохая вентиляция», – раздраженно подумал я.
Поскорее добравшись до надежного убежища, я захлопнул за собой дверь и стал напряженно всматриваться наружу через витринное стекло. Хозяин закусочной, заприметив мое странное поведение, быстро подбежал ко мне и озабоченно посмотрел в ту же строну. Бабик тем временем уже проник внутрь рынка, и его успокаивал охранник, а вокруг них собралась приличная толпа.
– А-ах это, – выдохнул дядя Додик и равнодушно махнул рукой. – Да пёс с ним. Тронулся умишком, – он отвернулся и, покачиваясь, побрел к себе за прилавок.
Я тоже отвернулся от витрины и спросил:
– Дядя Додик, угадайте, о чем я хочу узнать?
Тот сокрушенно покачал головой и, с трудом выговаривая слова, произнес:
– Что тут творилось с утра… Эк… – он громко икнул, но быстро собрался и привычным движением достал из холодильника бутылку «Морского».
Я не мешкая схватил предложенное пиво и сделал большой глоток, памятуя, что последние новости с «Сухогруза» способны вызывать спазмы в желудке. Ну а дальше дядя Додик заплетающимся языком поведал мне такое, от чего аппетит окончательно отбило.
– Судя по всему, – печально начал он, – это произошло ночью. Правда, охранник клянется, что всю ночь не сомкнул глаз, совершая обходы, и что никого на рынке не было. Однако неизвестный каким-то чудом все же проник на рынок и измазал стены пол и даже потолок сортира… коричневым… вдобавок забрызгал все вокруг… желтой…
Лицо несчастного дяди Додика исказилось, и он быстро опрокинул в рот стопку коньяка. Я тоже благоразумно сделал большой глоток пива, ощущая нечто подобное, что происходило с моим желудком позавчера во время рассказа о злоключении с шашлычной.
После непроизвольной паузы, отдышавшись, дядя Додик продолжил:
– С особой тщательностью вандал подошел к табличке с названием туалета. Добавляя испачканным пальцем дополнительные элементы и исправляя некоторые буквы, он добился… – с задумчивым видом дядя Додик пощелкал пальцами, перебирая в уме подходящие слова.
Я наугад подсказал ему, зная, как он любит научную терминологию:
– Семантической противоположности?
– Да, точно, противоположности! – обрадовался он, хоть и не понял значения первого слова. – Вместо прежнего названия «Родник» возникло абсолютно новое, более оригинальное и, что важнее в сложившихся обстоятельствах, более соответствующее новой действительности – «Гновнюк».
Дядя Додик замолчал и торжествующе посмотрел на меня.
– Это событие по всем параметрам выбивается за рамки здравого смысла, хотя после осквернения шашлычной об этом можно подискутировать, – задумчиво произнес я, думая, что рассказ на этом закончен.
Но не тут то было, дядя Додик сбивчиво продолжил развивать мысль, плавно подводя к неизбежной кульминации:
– Какие тут могут быть дискуссии? Когда мы все туда пришли сегодня утром… и увидели… обе субстанции обильно стекали со стен и смешивались на полу в единую массу… Настолько зловонный запах… С нами повторилось вчерашнее… Администрации пришлось закрыть рынок на дезинфекцию… Бедная Каракатя в обмороке… Вызывали бригаду специалистов… Не могу больше…
Новый, более сильный позыв дядя Додик подавил очередной рюмкой коньяка и пучком целебной травки. Кривясь и всхлипывая, какое-то время он пережевывал снадобье, а на его глазах выступили и блестели крупные слезы.
С силой выплюнув на пол большой зеленый комок, где тот с хлюпающим звуком превратился в зеленую лепешку, дядя Додик горестно посмотрел на нее, потом перевел взгляд на меня и подвел итог:
– Естественно, мы все уверены, что эта чудовищная выходка дело рук Барбосяна, месть сортирщику за уничтоженную шашлычную. Тем более что все эти два дня, пока уборщица безуспешно отмывала его забегаловку, этот недопёсок назойливо околачивался на рынке. Бог знает, что творилось у него в голове, но все рыночники опасливо сторонились его, предпочитая делать вид, что не замечают, как он мечется по рынку с диким выражением лица.
На этом дядя Додик окончил свой рассказ, опрокинул в рот новую стопку коньяка, крякнул, а затем смущенно сказал, пыхая перегаром мне в лицо:
– Сёмочка, извини, что каждый день порчу тебе аппетит, но ничего другого больше не происходит, ты же сам видишь.
Я не дал ему договорить.
– Дядя Додик, я не понимаю, что здесь происходит? – спросил я, не требуя ответа.
Поскольку ответа так и не последовало, если не считать печального взгляда карих глаз дяди Додика, я продолжил:
– Хорошо, давайте порассуждаем: неужели Бабосян поскандалил сегодня лишь для вида, как бы копируя Недоумченко, чтобы отвести от себя подозрение в содеянном? А может быть, эти два мимикриста снова поменялись ролями, и Недоумченко сам измазал… э-э-э… отходами жизнедеятельности свой туалет, как бы кося под Бабосяна, косящего под него самого?.. Вот поганцы, совсем меня запутали… Так, стоп! Без паники, – скомандовал я сам себе. – Давайте опираться только на факты, и никаких эмоций. Помните, когда шашлычную изгадили, что-то не очень-то Бабосян орал, что это моя вина, не так ли?
– Точно! – обрадовался дядя Додик. – Молодец, ты все просек. – На радостях он снова махнул из-под прилавка стопку коньяка.
Глава 17
Не успел дядя Додик даже крякнуть, как его лицо дико исказилось. Я даже подумал, что коньячок плохо на него подействовал, потому что он резко сорвался с места и куда-то побежал. Я обернулся и, наверняка, с моим лицом произошло то же самое, поскольку я увидел, как в дверь ворвался пунцовый Бабосян.
Бабик остановился посреди закусочной в той позе, которая как нельзя лучше передавала всю тяжесть его жизненной трагедии и плачевность душевного состояния, а именно: чуть присев, согнув руки в локтях, сжав кулаки и задрав лицо к потолку, и истошно завопил:
– А-а-а… Ты мне бизнес угро-о-оби-и-ил!.. Я же теперь разоре-е-ен!.. А-а-а-а-а-а…
Бесстрашный владелец додерной, несмотря на свое весьма нетрезвое состояние, с силой толкнул в плечо бывшего конкурента и грозно заорал на него:
– А ну, давай пошел отсюда, психопат!
Бабик отшатнулся, но на ногах устоял и снова взвыл, обращаясь уже к Давиду Поросяни:
– До-о-ода-а-а, он мне жизнь испо-о-орти-и-ил!.. У меня жена-а-а и пятеро дете-е-ей!.. А-а-а…
– Какой я тебе на хер Дода? Поше-е-ел вон, я сказал, – прошипел дядя Додик и грубо вытолкнул скандалиста из кафе.
Бабосян отлетел к перилам террасы, а дядя Додик захлопнул перед ним дверь и закрыл ее на защелку. Тогда Бабик вцепился в дверную ручку и стал остервенело сотрясать всю витринную перегородку. Еще немного, и стекла полетели бы на пол, но с двух сторон по террасе уже бежали двое охранников. Они подоспели вовремя. Схватив свихнувшегося Бабосяна за плечи и выкрутив ему руки за спину, чоповцы потащили его за собой, уводя все дальше от додерной. Тот упирался, извивался, сучил ногами, истошно вопил, но поделать ничего не мог.
– Ты посмотр-р-ри, какой мерз-завец. – Дядю Додика аж трясло от гнева, пока он наблюдал через стекло, как охранники заводят его бывшего конкурента в свою каптерку под лестницей.
Через минуту дядя Додик вернулся за стойку, позвенел чем-то за прилавком, поднял полную рюмку коньяка и, почти не расплескав содержимое, залпом ее опорожнил. После пережитого шока нам обоим требовалось некоторое время на восстановление нервной системы. Мы молча тяпнули еще разок… а потом еще.
Немного придя в себя, дядя Додик ни с того ни с сего изрек:
– Нечего тут рассуждать, прямо сейчас пиши про Барбосяна статью в свою газету.
– Дядя Додик, я в полном замешательстве, – пожаловался я и беспомощно спрятал лицо в ладонь.
Он тяжело вздохнул и поставил передо мной новую бутылку пива, а пустую убрал.
Я отвинтил крышку, сделал большой глоток и признался:
– Я окончательно запутался. Я понятия не имею, по чьей вине беды каждого: то ли Бабосян изначально спланировал подставу Недоумченко, а тот был самим собой и действовал в соответствии со своим ущербным естеством до поры до времени, пока оба не переняли методы друг друга, то ли наоборот. Что касается последнего случая, то мне кажется, что это сделали сами полудурки-Недоумченко всей своей веселой семейкой. Одному даже за целую ночь такое не под силу, тут явно виден семейный подряд. Они вполне могли просто затаиться, закрывшись в сортире с вечера, а потом всю ночь… У-уп… – я не договорил, потому что почувствовал в желудке непроизвольный спазм от возникшей в воображении яркой картины и поскорее схватил бутылку.
Только допив пиво, я заговорил снова, но уже слегка заплетающимся языком:
– А вообще, мне глубоко омерзительны эти двое: надменный, зажравшийся Бабосян, помешанный лишь на деньгах, и Недоумченко, который с трогательной нежностью заботится лишь о себе самом да о своих близких, а всех остальных готовый «расстрылять» собственными руками… ну или истязать их с помощью ультразвука. До того в этих паразитах развиты эгоизм и чувство соперничества, что они готовы сами измараться в гновне, лишь бы очернить другого…
А знаете, после всего случившегося я наконец понял одну простую истину: в любом споре один из спорщиков подлец, а дугой и вовсе мудак, и нет никакой разницы, кто из них кто. И только отчаянный безумец способен сунуться в выяснение отношений между ними.
– Ты умный как Стократ, – неуклюже, но зато от всей души похвалил меня уже совсем хмельной дядя Додик.
– Вы ошибаетесь, дядя Додик, – возразил я. – Сократ – умнейший из людей – полагал, что все человеческие пороки происходят от невежества и их легко можно исправить. Я же очень далек от такого идиллического понимания вещей и как манихей в каждом проявлении жизни усматриваю злой корень – скверную природу всего сущего.
Дядя Додик чуть склонился ко мне, по-отечески положил руку на плечо и, заглядывая в глаза, произнес своим глубоким голосом:
– Сёмочка, я тебя очень уважаю, ты знаешь это, но я ничего не понимаю, о чем ты сейчас говоришь. Выпей-ка еще пивка, я угощаю.
Конечно же, я не отказался…
А сразу после того, как связанного Бабосяна увезла неотложка – туда, где, я надеюсь, он обязательно встретится со своим свихнувшимся дядей, – к нам в додерную вереницей один за другим потянулись многочисленные посетители из числа местных. Каждому не терпелось поскорее узнать причину и все подробности бабосяновского сумасшествия, и мы с дядей Додиком, пьяные в дым, так и просидели в его закусочной до самого закрытия рынка, охотно просвещая всех любопытствующих.
Глава 18
После нескольких литров пива и какого-то количества коньяка, выпитого за компанию с щедрым дядей Додиком, на утро субботы я чувствовал себя тяжелым и, наверное, уже больше часа ворочался в постели, не находя в себе сил, чтобы встать на ноги и начать наконец бодрствовать. Вероятно, по этой же причине, подчиняясь закону космического равновесия, мама решила, что мне именно сегодня просто необходимо заняться хозяйственно-бытовой работой.
Услышав, что я уже не сплю, мама заглянула ко мне в комнату и возмущенно спросила:
– Сёма, когда ты, наконец, подстрижешь Бубе когти? Он мне уже весь диван ободрал!
– Скоро, мам, – вяло отозвался я и зевнул.
– Нет – немедленно! – отрезала она и закрыла дверь.
Все! Мама сказала – спорить бессмысленно.
– О господи, – простонал я вполголоса, выбираясь из постели, и, придерживаясь за стенки, поплелся в ванную.
Где-то около трех часов я появился на «Сухогрузе». На этот раз лица рыночников были приветливыми, хоть и выглядели слегка похмельными, но прямо-таки лучились доброжелательностью. Каждый торговец, только завидев меня, старался выразить свое расположение радостной улыбкой. Даже высокомерный парфюмер приветливо кивнул головой из центра стеклянного куба с миллионом флакончиков и пузырьков.