Доктор тут же подтвердил, что пришел он к ним около трёх часов.
Дубовик в сопровождении Хижина отправился к нему в кабинет. Туда же подполковник «вызвал» Ерохина, а у доктора попросил чаю. Тот понял, что подполковник хочет остаться наедине с подчиненным, согласно кивнув, вышел.
Капитан, зайдя, сразу вытянулся в струнку. Дубовик, хмуро глянув на него, махнул рукой:
– Да не тянись ты! Никто тебя ни в чем не винит, просто лезешь, куда не следует. Забываешь, кто ты здесь. Дело ещё не закончено. Мало ли…
– Извините, товарищ подполковник, привычка!
– Ладно, садись. Включай голову. – Дубовик затянулся папиросой и надолго замолчал. Лицо его по-прежнему было хмурым.
Ерохин не решался прервать его молчание. По опыту капитан знал, что если подполковник молчит, значит, решает очередную головоломку – такие долгие паузы пустым времяпрепровождением не были.
– Что у тебя по расследованию? – наконец обратился Дубовик к Ерохину.
– Разрешите доложить! – выпрямился капитан.
– Давай без официоза! – отмахнулся тот.
– Короче, санитарки, чей разговор слышал Флярковский, слышали об убийстве от Ильченко. Та, сразу после исчезновения Кривец заявила, что Любовь Архиповну убили. Ей никто тогда особо не поверил, тем более, что узнали о письме, которое написала Кривец. Одним словом, коллектив разделился на два лагеря. Причем, кое-кто считает, что и Шаргин был убит.
– Насчет самой Ильченко что-нибудь узнал?
– Девчонка красивая… была, так её бабы не очень-то жаловали. Единственной подругой была Долгушина Вера, та тоже такая… – Ерохин с опаской посмотрел на подполковника.
– Ну-ну, продолжай! – с язвительной усмешкой протянул Дубовик.
– Ну, в самом деле, Андрей Ефимович, как я должен охарактеризовать девушку, если она красивая, между прочим, блондинка. Но она замужем!
– Какое счастье! Для неё-то уж точно! И что она сказала тебе интересного?
– Да она плакала, говорила, что любила свою подругу, только её никто не понимал. Все считали Оксану ветреной, а она от злости так к мужикам относилась – играла на их чувствах.
– И от чего такое неприятие мужской половины? – удивился подполковник.
– Да я и сам не понял, спросил, но Вера сказала: «Тайна не моя, ничего не скажу».
– Вот даже как? Интере-есно!.. Что ещё сказала эта самая блондинка Вера?
– Подтвердила, что Оксана знала, кто убил Шаргина и Кривец, и, хотя многие считали по-другому, Вера ей поверила и просила рассказать об этом в милиции. Но Ильченко только посмеялась и сказала, что «он» ей ещё пригодится.
– «Он», как я понимаю, тот, кто, по мнению девушки, был убийцей, так?
– Да, так она и объяснила. И совершенно уверена, что именно за это Оксана и поплатилась.
– Ну, ящик Пандоры, а не клиника для умалишенных! Сам скоро свихнусь! – в сердцах сплюнул Дубовик. – Мифический доктор, мифический ухажер, мифический пакет с мифическими документами! Две исчезнувшие бесследно женщины! Ну что тут скажешь? Кстати, ты кольца у Оксаны не видел? Очень красивого, очень дорогого?
– Нет, вообще, никаких украшений! Ни на руках, ни на шее… – задумчиво произнес Ерохин, проведя подушечками пальцев по своей груди.
– Всё разглядел, блин, Казанова, – беззлобно ругнулся Дубовик.
В этот момент постучали в дверь, и вошел Хижин в сопровождении своей пышнотелой жены, которая несла большой поднос с сытным завтраком. Это было кстати, и мужчины с удовольствием принялись за еду, Ерохин отметил, что Дубовик даже несколько смягчился.
– Борис Иванович, а вы не видели у Оксаны дорогого кольца? – спросил подполковник у Хижина.
– Нет, никогда. Дело в том, что медперсоналу здесь запрещено носить украшения – больные специфические, были прецеденты.
– Спасибо, исчерпывающе… – кивнул Дубовик.
После завтрака он вдруг сказал:
– Надо разобрать угольник в котельной. – На вопрос Ерохина: «Зачем?» ответил коротко: – Так надо.
Два санитара и кочегар споро взялись за дело, и через пятнадцать минут оголилось днище металлического ящика, и все присутствующие увидели небольшой пакет, завернутый в вощеную бумагу и перетянутый конопляной тонкой веревкой.
Один из санитаров потянулся было за ним, но Дубовик резко остановил его и сам осторожно достал из угольной пыли драгоценную находку.
Когда подполковник положил на стол перед Ерохиным пакет, тот был настолько ошарашен, что не мог произнести ни слова.
– Так вот где она прятала этот пакет! Ну, товарищ подполковник, повезло, так повезло!
Дубовик как-то странно посмотрел на Ерохина и, ничего не ответив, стал развязывать веревку.
В пакете оказались записи непонятных формул, чертежи и описание каких-то опытов.
– Ну вот, то, что требовалось доказать! Документы Вагнера? – Ерохин с интересом рассматривал бумаги. – И за это была убита женщина?
– Вот именно!.. – Ерохин опять отметил странный взгляд Дубовика, а тот обратился к Хижину: – Вы можете что-нибудь сказать об этом? Разобрать сможете?
Доктор присел к столу и стал внимательно перебирать и разглядывать каждый лист.
– Ну, здесь мне, конечно, не все понятно, но вот это очень похоже на формулу какого-то препарата. Я очень боюсь ошибиться, это что-то из обезболивающих на основе наркотических веществ. Думаю, что вам нужен настоящий эксперт.
– Хорошо, я сегодня же позвоню Городецкому, он привлечет к этому необходимых специалистов. Усладову можете «выписать». Отправлю её с Дорониным поискать кое-кого на рынке. А если вам позвонит тот человек, скажете, что мы нашли пакет, который она искала. Именно так, слово в слово! Запомните? – Хижин кивнул.
– Товарищ подполковник! Но… – Ерохин хотел возразить Дубовику, но тот одним взглядом остановил его:
– Ты тоже свободен! «Санитар»!
Уже добрых полчаса Ерохин ждал, когда Дубовик освободится от телефонных разговоров. Доронин тоже сидел со скучающим видом. Из отрывочных фраз подполковника стало понятно, что профессор Городецкий обещал приехать первым же поездом. С ним должен был прибыть и эксперт-химик. Когда подполковник, наконец, положил трубку, капитан отважился задать вопрос:
– Я понять не могу: те, кто искали этот пакет, неужели не могли раскопать кучу угля до конца?
– А им и не надо было искать, они его и не теряли! Это спектакль, разыгранный для нас!
–Ха, так теперь все понятно! Значит, его не искали, а подложили! – Ерохин хлопнул ладонями. – И… все остальное тоже?
– Да! Представь себе: все эти схемы, с помеченными крестиком шкафами, Усладова, незнакомец в парике, угрозы – акты одного грубо состряпанного спектакля, разыгранного лишь для того, чтобы отвлечь нас от истинных причин гибели Кривец и от настоящих поисков того, что она спрятала. Даже ключи дали настоящие, с брелком, чтобы мы поверили в истинность происходящего. Такой серпантин закрутили!..
– И давно вы это поняли?
– Да не сразу! Но понять было не трудно. Взять хотя бы эти схемы: глупо представить даже, что вещь, из-за которой можно убить человека, спрятана либо в столе, либо в шкафу. Мало того, почему-то поиски начинаются через полгода после исчезновения Кривец. Хорошо, даже если допустить, что до этого искал человек, работающий в клинике, то уж в указанных на схемах местах найти не составляло никакого труда. Усладову поместили именно для того, чтобы привлечь наше внимание, так как, подозреваю, что играли тут на патриотических чувствах Хижина, знали, что он обязательно пойдет к нам. А дальше распределили роли, как по накатанному. Принять правила игры было несложно, и теперь надо просто дать понять, что мы попались на эту удочку!
– А зачем же вы посылали меня искать этот пакет? Зачем вся конспирация?
– Ну, в нашем деле исключать ничего нельзя. Вполне возможно, что все-таки существует какой-то тайник, и никто его ещё не открыл. И потом… Я ведь могу ошибаться. Как сказал Перикл: «Я больше боюсь своих ошибок, чем козней врага»! И я этого боюсь! Поэтому их надо исключать! – Дубовик вдруг зло ударил кулаком по столу: – Меня приняли за идиота! Стою, как на зыбучих песках – ещё шаг, и – к чертовой матери! С головой! Но не-ет, ребятки, расшибусь – найду того, кто так разводит нас! Так что, товарищи офицеры: работа и ещё раз работа!
– Товарищ подполковник, может по рюмке коньяку? – робко предложил Ерохин, доставая из своего портфеля бутылку «Арарата».
– Запасливый! Молодец! Давай, только по стакану, иначе точно свихнусь! – Дубовик выпил коньяк, как воду, только занюхав манжетой шелковой сорочки.
Ерохин понял, что подполковник действительно расстроен. Но был уверен, что он, как всегда, с честью выйдет и из этого испытания, и готов был тот час же выполнить любое указание.
Действительно, Дубовик дал ему задание опросить всех соседей Оксаны Ильченко и её возможных воздыхателей.
– Кроме того, нам придется пройтись по всем районным клубам ДОСААФ. Не дает покоя мне этот профессиональный выстрел. Таких стрелков единицы. Выстрел снайперский. Значит, и военкомат не обойти. Так что, займитесь и этим. Доронин, ты должен встретить экспертов, все документы из пакета – им на исследование. Кстати, те, что в архиве – тоже. Кто знает, вдруг там какая-нибудь мелочь даст зацепку? И найди Усладову, она должна быть дома, пройдитесь по рынку, поищите парня, о котором она рассказывала, потом, думаю, тебе следует побыть с ней. Дочь её у преступника. Как он вернет девочку, неизвестно. На помощь возьми кого-нибудь. Он, наверняка, вооружен. – Офицеры, молча, козырнули.
Раздав указания, сам подполковник уехал в область. Видя, насколько он озабочен, Ерохин даже не попытался спросить его о цели отъезда.
Дверь квартиры 49, где жила погибшая Оксана, открыла сама хозяйка – Щербань Инна Владимировна, та самая, о которой говорил Лыков. Ерохина поразило то, что женщина была маленького роста и очень худенькая. Было в ней нечто ангелоподобное: огромные глаза цвета неба смотрели по-детски наивно и простодушно. Светлые волосы мягким облаком обрамляли тонкое белое лицо с пухлыми яркими губами. Почему-то именно на эти губы смотрел, капитан, не отрываясь. И только звонкий заливистый смех заставил его придти в себя – это как-то не вязалось с трагедией, произошедшей с соседкой Щербань.
– Капитан Ерохин, комитет госбезопасности, – он протянул женщине удостоверение. Та, едва взглянув на него, широко распахнула дверь.
– Входите, капитан Ерохин! – она показала рукой на дверь комнаты. – Если я правильно понимаю, вы по поводу убийства моей соседки Оксаны Ильченко?
– Вы правильно понимаете, – капитан, всё ещё удивляясь весёлости женщины, сел на предложенный стул у стоящего возле окна большого стола, на котором были разложены выкройки и куски ткани: Инна Владимировна была портнихой, об этом говорила и швейная машина «Чайка», первого послевоенного выпуска, стоящая на небольшом столике в углу комнаты.
Теперь Ерохин обратил внимание и на наряд хозяйки: домашнее платье сидело на ней, как на модели, складки его были отутюжены до остроты, небольшой фартучек с широким пояском подчеркивал необыкновенно тонкую талию, и этот облик дополняли изящные домашние туфельки с помпоном из лебяжьего пуха, выглядевшие на её стройных ногах кошачьими лапками.
Ерохин втянул воздух и очень медленно выдохнул: это позволило ему настроиться на рабочий лад.
Тем временем хозяйка вкатила столик, на котором стоял изящный чайный сервиз тончайшего фарфора. Когда она стала разливать чай, капитан обратил внимание на её пальцы, украшенные золотыми кольцами. И эти украшения, и яркий маникюр, и заливистый смех вдруг вызвали в нем неприятное чувство кощунства, как будто кто-то мазнул грязной кистью по душе. Он постарался отогнать его, но в течение всей беседы это ощущение не покидало его.
– Вас интересует Оксана, – женщина несколько жеманно взяла чашечку и отпила, оставив на ободке следы яркой губной помады. – Она была моей соседкой с самой войны. Жила с матерью, потом та умерла, девчонка осталась одна. Своенравна, очень уж самостоятельна … была… Мужчин здесь я никогда не видела, врать не буду. Приходил к ней Виталька Хохлов, но они вроде пожениться собирались. Только потом что-то между ними произошло, расстроилась свадьба. Оксанка как-то сказала мне, что, дескать, другой у неё есть. Только не знаю, кто это был. Вообще-то, девчонка не одного завлекла, только бросала быстро всех. А почему это интересует КГБ? Она в чем-то замешана?
– Инна Владимировна, желательно вам отвечать на мои вопросы, а не задавать. Вы ведь понимаете, что я не на всякий ваш вопрос ответить могу? Вот если сочту нужным, обязательно вам скажу то, что можно.
– Ну, что ж, задавайте дальше ваши вопросы, – женщина кокетливо улыбнулась, но Ерохину показалось, что она едва сдержалась от колкости.
– Вам Оксана рассказывала, что у них в клинике погиб врач, а потом пропала медсестра?
– По-моему, ни одна? Вроде бы, недавно ещё какая-то санитарка исчезла? А Оксанка всегда делилась новостями. Я ведь по большей части всё время дома, сами видите, – она обвела рукой комнату.
– Подробности какие-нибудь описывала?
– Да как сказать? Это ведь, смотря, что считать подробностями… – женщина пожала худенькими плечами.
– И всё-таки?
– Ну, говорила, например, что врача того убили, и медсестра не просто пропала, что её тоже убили. Один раз даже заявила, что подозревает, кто это сделал.
– Подозревает или знает? Как именно сказала? – переспросил Ерохин.
– А черт её знает! Времени уже много прошло, не вспомню… – Инна покачала головой.
– Если сюда, по вашим словам, никто не приходил, значит, она ходила на свидания, что ли?
– Вот представьте себе, не ходила! Придет с дежурства и сидит в своей комнате. Это она только с Виталькой пропадала вечерами: то кино, то танцы.
– Вы не находите это странным: есть ухажер, а она сидит дома, с ним не встречается? Может быть, и не было никого? Просто придумала, чтобы Хохлов от неё отстал?
– Я тоже так думала, но однажды увидела у неё на руке дорогое кольцо, похоже на старинное, массивное такое! Вы видите, у меня тоже есть золото, я понимаю толк в нем. Спросила её, кто же это так одарил, она засмеялась и сказала, что теперь у неё будет ещё и не то!
– Скажите, как давно это случилось?
– Я уезжала к больной сестре в октябре месяце, меня не было две недели. Вот когда вернулась, тогда и увидела.
– За следующий вопрос я должен извиниться! – Ерохин почесал щеку, раздумывая, как удобнее спросить, потом решился: – У вас ведь есть любовник? – и почувствовал, что покраснел, за что даже разозлился на себя. – Вы не замужем…
Женщина удивленно посмотрела на него:
– Не думала, что вы ханжа! Строите невинность! Разве у вас не бывает случайных связей? Чего же за это извиняться? Дело житейское, я женщина не старая, мне тоже хочется любить, а мужчины после войны в дефиците! – она опять засмеялась.
– Вы можете сказать, кто он? – уже смелее спросил капитан.
– Подозреваю, что вы знаете его фамилию: Лыков. Да он не просто мой любовник – он мой муж, только незаконный.
Ерохин выразил такое удивление, что женщина рассмеялась:
– Его законная жена – моя сестра, та самая, к которой я ездила. Да, представьте себе, такая история!
– Подробнее можете рассказать? Правда, я не настаиваю!
– Отчего же не рассказать! Расскажу! Так вот… С Альбертом мы познакомились в 1932 году в Москве. Сразу влюбились, стали встречаться, правда, только на моей территории. К себе он меня никогда не водил. Не знаю, почему. Думаю, что его родители не одобряли выбора сына. Я тогда окончила училище, а у него было уже высшее образование. Мы с ним стали жить, как муж и жена, моя мать была не против нашей связи, правда, он приходил не часто к нам, но всегда оставался ночевать. Вот тогда моя сестра влюбилась в него без памяти, и от этой любви у неё, буквально, снесло мозги. Она и резала вены, и травилась… И добилась таки своего: он стал жить с ней, можно сказать, что я сама его к этому подтолкнула. Сестру любила очень, боялась, что она умрет, вот и уступила его ей. А сама уехала от греха подальше, сюда. Тут и дочь родила. После войны Лыкова в район направили, стали они жить рядом со мной. Сестре я не говорила, что дочь от него, а по срокам можно было скрыть. Да она и не заморачивалась по поводу девочки, у неё любовь только к мужу. Вот так и стал он ездить ко мне. А сестра так и болеет… – женщина усмехнулась. – Смешная история, правда?
– Да уж, обхохочешься! – покачал головой Ерохин.
– Я привыкла… Так даже лучше! Смотрю на соседок, бегают, суетятся! Вечно борщами воняют! Бельевые верёвки по субботам во дворе делят! А мой… приедет чистенький, наглаженный, дефицит в портфельчике! Лучшего и желать не надо! – женщина говорила весело, как бы играя настроением, но Ерохину показалось, что и бегать она не против, и борщи варить, и за верёвки с соседками ругаться, лишь бы муж был с ней одной…