– А не боишься, что вздёрнут? – Лагутин уважительно посмотрел на него.
– Я последний раз боялся, когда девственности лишался! – с веселой злостью заявил Дубовик.
– Ну и циник ты, подполковник! И рисковый! И язык у тебя, что бритва!
– Да, и зубы, как у акулы! Драться – не страшно, страшно – бояться. Не находишь?
Лагутин покачал головой.
– Трудно не согласиться! Ядреная философия! Ну, на меня, если что, рассчитывай! А вот как тебе доставить Хохлова? Сегодня такой дежурный!.. Карьеру делает, перед прокурорскими всегда во фрунт!
– Да, если бы пораньше, я бы нашел, чем его прижать!
– Ладно, не тушуйся, я придумаю. До ночи время ещё есть! Занимайся своими делами! – проводив Дубовика до двери, Лагутин крепко пожал ему руку.
В коридоре подполковник услышал шум и грубые крики из-за двери кабинета следователя. Было ясно, что разговор со «старушкой» состоялся. Дубовик с усмешкой покачал головой и прошел мимо.
На крыльце он столкнулся с Калошиным, который стремительным шагом направлялся в отделение. По его настроению было ясно, что время, проведенное со Светланой, не прошло даром. Майор, глянув в хитрые глаза Дубовика, отрезал:
– Ни слова, иначе за себя не ручаюсь!
– Молчу, как обезглавленный! – подполковник шутливо поднял руки. – Ладно, идем, расскажу всё, что удалось сегодня узнать. Кстати, не мешало бы, и пообедать, правда, у тебя завтрак только закончился!..
– Хотел бы я обидеться на тебя, да не то у меня настроение! – махнул рукой Калошин. – Я, между прочим, Светлану возил по делам. Зато она раньше всё закончила. И поехала к матери и сыну.
– А у нас, похоже, все дела только начинаются! Просмотри, Геннадий Евсеевич, дела Коломийца. За что сидел, с кем сидел, короче, всё как обычно!
В школу Дубовик подъехал, когда прозвенел звонок, извещавший о конце второй смены. Тамару Кривец он выделил сразу в стайке таких же голенастых девочек-подростков. Выделялась она какой-то смиренностью и грустью, тогда как сверстницы её галдели и толкались, выходя за ворота школы.
Подполковник подошел к девочке, и она, узнав его, попыталась улыбнуться, но на лице появилась лишь гримаска страдающего ребенка. Дубовик взял её за руку и повел к скамейке возле школьного крыльца. Девочка покорно села рядом, ожидая что-то нехорошее, но мужчина, взяв ласково её худенькую ручку в свои ладони, как бы согревая, сказал просто:
– Я, Тамара, хотел бы поговорить с тобой о твоей маме. О том, что вы делали с ней в последний вечер, чем занимались. Ты помнишь? Сможешь мне рассказать? – он заглянул ей в лицо.
Девочка, приободрившись, кивнула:
– Я всё очень хорошо помню. Меня мама об этом просила…
– Давай договоримся, что ты мне будешь рассказывать подробно и по порядку. Начни с того, как ты пришла со школы.
Тамара снова кивнула:
– Хорошо. Я пришла из школы, когда мамы ещё не было дома. Только папа. Мы разогрели ужин и накрыли на стол, когда пришла мама. За ужином папа всё время спрашивал, когда мама перестанет думать про Шаргина.
– А ты знаешь, кто такой Шаргин?
– Да, это доктор с маминой работы. Очень хороший! Он упал под поезд, – в голосе девочки послышалась неприкрытая грусть.
Дубовик поспешил перевести разговор:
– Что же было дальше в тот вечер?
– Мама предложила мне вставить фотографии в рамки, которые мы с ней уже давно сделали. Только времени у мамы не было, чтобы отобрать самые хорошие карточки. Рамки у нас из ракушек! Мы их с мамой с моря привезли, когда ездили в санаторий! – чувствовалось, что это было самое приятное воспоминание ребенка о матери за последние месяцы. – Мы весь вечер с ней прозанимались. А когда легли спать, мама меня поцеловала и сказала: «Запомни, доченька, этот вечер». Вот я и запомнила. А на другой день она уже не вернулась! – Тамара вдруг громко всхлипнула и разрыдалась.
Подполковник опешил. Ему никогда не приходилось иметь дело с детьми, а тем более, с плачущими. Но он сумел повести себя подобающим образом: прижал её голову к своей груди и просто гладил по мягким волосам. Она в свою очередь обняла его за талию тонкими ручками. Немного погодя, девочка затихла и почти не дышала. Дубовик вдруг подумал, что её давно никто так не утешал: матери не было, а отец лелеял себя и свое горе, забывая о ребенке. Так они просидели некоторое время, потом Тамара отстранилась и сказала:
– Папа стал какой-то не такой, все забывает, перекладывает с места на место, а меня винит в этом.
Дубовик задержал дыхание, боясь спугнуть направление мысли девочки, и осторожно спросил:
– А что, например, он переложил и забыл?
– Книжку. Она стояла на другой полке. Потом он разбил старую копилку, которая стояла на шкафу. Сказал, что это сделала я. Но я не разбивала! Честное пионерское! Муку просыпал сам, на меня опять сказал.
– Ну, ты не обижайся на него. Просто он сильно переживает. – Дубовик ещё раз провел ладонью по голове девочки и, проводив до школьных ворот, тепло попрощался с ней. Сам отправился в другую сторону.
Доронин поджидал Дубовика в гостинице. Был уже вечер, они с Калошиным сидели в номере.
– Товарищ подполковник! Разрешите доложить! Все бумаги разобраны, рассортированы, разложены по стеллажам.
– Молодец, хвалю! А интересное что-нибудь обнаружил?
– Всё те же записи Шаргина, разобрать их может только специалист. Медицинская абракадабра! Я эти записи в отдельную папочку собрал и принес, – Доронин подал бумаги Дубовику.
– Ладно, передадим это специалистам. У тебя, майор, есть, что интересное по Коломийцу?
– Обычный вор, даже дела какие-то простоватые. О лагерных знакомствах послал запрос. Закрыть вопрос о нем не думаешь?
– Э не-ет! Я научен горьким опытом! Пока до конца не разберёмся в этом деле, никаких закрытых вопросов. Мало того, перед прокурором поставлю вопрос об эксгумации. Диагноз Коломийцу не поставлен? От чего умер, тоже не понятно. Пусть в этом разбираются наши специалисты. А у меня возникли новые вопросы по поводу Кривец, – Дубовик подробно рассказал о своем визите в школу.
– Она что же, знала, что на следующий день не вернётся? – спросил Доронин.
– Видимо… – подполковник задумался.
– Опять что-то не так, Андрей Ефимович? – настороженно обратился к нему Калошин.
– Не знаю, не знаю… Девочка могла слова матери интерпретировать по-своему, попробую ещё раз с ней поговорить. И с мужем тоже… Есть во всем этом какая-то подоплека…
– Да-а, чем дальше в лес, тем больше дров… – покачал Калошин головой.
– И куча гнилых пней!.. Вопросы множатся в геометрической прогрессии… – Дубовик вдруг с горечью рассмеялся: – Верите, впервые запутался, не могу уловить суть всего происходящего!.. По моему глубокому убеждению, след ведет, все-таки, в прошлое, которое мы пока не открыли, потому и блуждаем в дебрях… – Он посмотрел на часы. – Мне пора идти на свидание к Хохлову. А ты, Геннадий Евсеевич, завтра поедешь домой, там займёшься слесарем Зеленцовым. У Сухарева тебя ждет копия допроса шофера Мелюкова. Он дал очень интересные показания. Да и дома тебе пора показаться, – подполковник многозначительно посмотрел на Калошина, тот, поняв, что он имел в виду Светлану, которая уехала в Энск к матери, улыбнулся.
Лагутин ждал Дубовика на крыльце отделения милиции.
– Можешь разговаривать спокойно, Хохлов тебя ждет. Моршанского полностью нейтрализовали. Не помешает. Дежурит мой крестник. Давай, иди!
– Ну, спасибо! Не забуду! – хлопнул подполковник майора по плечу.
– Да ла-адно! Сочтемся! С тебя коньяк! – хитро подмигнул тот.
– Проси сразу ужин в ресторане – не пожалею!
– Да-а, видно здорово прижало! А? – Лагутин с участием заглянул в глаза Дубовику.
– Трудно не согласиться, но, думаю, выгребем! – они пожали крепко друг другу руки, и подполковник отправился в дежурную часть.
Хохлов оказался красивым парнем: среднего роста, широкоплечий, с пшеничными волосами и голубыми глазами, он больше походил на актера, нежели на преступника. Держался он хоть и не очень уверенно, но с достоинством. Это было тем более удивительно, что, по словам следователя, на допросах Хохлов истерил. «Или притворяется, или Моршанский доводит?» – подумал Дубовик, а на парня посмотрел с интересом.
– Значит так, Виталий! Я подполковник госбезопасности, и твое дело не в моей компетенции. Но может оказаться, что ты был свидетелем преступления, которое интересует меня. Поможешь мне – выйдешь, или, если поддашься следователю, дойдёшь до цугундера.
Хохлов выпрямился, сглотнул и прошептал:
– Вы верите в мою невиновность?
– Так, давай только без соплей! Мне нужна правда и только правда! Рассказывай!
– По порядку?
– Давай по порядку! – Дубовик вынул коробку «Казбека» и положил перед Хохловым: – Кури!
Хохлов взял дрожащими пальцами папиросу: видно было, что он вдруг заволновался.
– Я Оксанку ещё со школы люблю,.. любил… Она хорошая девчонка… была, только немного ветреная. То с одним покрутит, то с другим. Я терпеливо ждал, когда она обратит внимание на меня. Ну, вроде все наладилось. Даже моя мать была не против наших встреч. Хотя в городе про Оксанку, что только не говорили. А она знаете какая? – Дубовик кивнул, вспомнив слова Лагутина. – Ну вот! Я на Оксанку за прошлое даже не обижался, предложил ей пожениться, она сначала согласилась, потом вдруг на попятный пошла! Заявила, что у неё, видите ли, есть ухажер богаче меня. Ну, тут меня и понесло! Я так разозлился, что даже залепил ей пощёчину, правда, потом от матушки своей получил такой нокаут! – он потер щёку и грустно улыбнулся. Затянувшись папиросой, продолжил. Чувствовалось, что ему хотелось выговориться. – Ну вот! Стал я следить за ней, очень хотелось узнать, что же это за «жук» такой богатый! А ведь мы, между прочим, тоже неплохо с матерью живем. Достаток у нас неплохой. Короче, стал я Оксанку после работы постоянно выслеживать. Вроде бы никого не было. Решил поговорить с ней, думал, так, на понт брала, она – нет, есть ухажер и все тут! А в тот день снег вдруг повалил, когда я пробрался в кусты, из которых за ней следил. Там очень удобное место. Вот хоть смейтесь, залягу и жду! – парень опять грустно улыбнулся. – «Всё равно, – думаю, – поймаю её на горячем!», главное, ведь домой к ней никто не ходил, мне соседка сказала. На танцах всё свои крутились. Вот и таскался в этот парк следить за ней. Ну, лежу значит, снегом меня потихоньку укрывает. Даже мерзнуть стал. Вдруг краем глаза замечаю, что в сторонке кто-то стоит за деревом, прячется, значит. «Ага, – думаю, – ещё кто-то её выслеживает!», других мыслей почему-то и не возникло. Наблюдаю и за тропинкой и за человеком этим, страсть, как интересно стало, что же будет дальше? Эх! – он рубанул рукой воздух. – Если бы я только знал тогда!.. – парень от волнения прикрыл глаза. – Ну, вижу издалека – две фигуры движутся. Чувствую, не одна Оксанка идет. «Всё, – думаю, – поймал!» Тут замечаю, что тот, за деревом, вроде как, подзорную трубу вперед выставил и глядит в неё. Я и понять-то ничего не успел, только удивился и хлопок услышал, увидел, что Оксанка упала, а от чего упала, мне непонятно, подумал, что поскользнулась. Смотрю, этот, за деревом, убегает. Я сижу, верите, как дурак! Мне бы за ним бежать, а я смотрю, кто же возле Оксанки вертится, наклонился к ней, показалось даже, что целует её. Поднялся я – и к ним! Шагу ещё не сделал, а парень этот побежал в ту сторону, куда тот, из-за дерева, умчался. Я смотрю в сторону Оксанки, а она все лежит. Вот тогда меня и пробило: понял я, что за хлопок такой был. Верите, онемел. Понимаю, что если выйду, меня повяжут. А парень этот вернулся и побежал назад в клинику. Тогда я вышел, подошел к ней… Мертвая… Красивая, но как кукла, уже без кровинки в лице… Поцеловал и ушел через парк. Напился, так, что себя не помнил. А дальше… Сами знаете, повязали меня… – видно было, что от тяжёлых воспоминаний парень устал, бледность залила его красивое лицо. То, что он сказал правду, Дубовик ни мало не сомневался. Опыт подсказывал: так сочинить невозможно и лицом так играть нельзя!
– Следователю ты место показал?
– Да, и свое, и того, что за деревом стоял.
– Что Моршанский?
– Говорит, что специально придумал так!
– Рассказал все так же, как мне?
– Пытался, да он не слушал. Орал, что я убийца! Говорил, что не было у неё другого парня, что это мои выдумки.
– А ты уверен, что он был?
– Уверен. Она мне кольцо показывала, дорогое, очень красивое. И, как будто, старинное, такое интересное… Я в золоте понимаю, у моей матушки есть кольца и броши. Из парней такой подарок никто не потянет, так что я сразу понял: мужик у девчонки серьёзный.
– Ладно, давай поговорим о том, кого ты видел.
– Это тот, который с Оксанкой шел?
– Нет, этого мы знаем, он человек случайный. Расскажи, как выглядел стрелявший.
– Роста небольшого, одет во все темное. Ничего примечательного в нем не было. Вот только бежал как-то не так…
– Как «не так»? – Дубовик положил свою ладонь на руку парня и сжал её: – Ну-ка, вспоминай!
– Ну, как будто, ему трудно было ноги от земли отрывать, что ли? Хотя бежал быстро! А там рядом дорога, через дорогу магазин, и людей немало. Я, когда вышел туда, понял, почему парень не догнал того… Утро, кто на работу, кто куда… Да и снег…
– Кровь на рукаве куртки откуда?
– Из носа бежала, когда напился. У меня так бывает, говорят, давление…
– И пьёшь!.. – посетовал подполковник. – В армии служил?
– Да, год назад демобилизовался. В танковых войсках проходил службу, – Хохлов немного горделиво повел плечом.
Дубовик, усмехнувшись не зло, спросил:
– Так как же ты тогда пистолет за подзорную трубу принял?
Парень смутился:
– Черт его знает! Подумалось так, и всё! Да я уж потом понял, что это глушитель. У нас в армии это не изучали. Знали так, что у американцев, у англичан было.
– Ладно, я всё понял. Наказ мой тебе будет следующий: ничего не признавай, стой на своем. Без оружия дело в суд не пойдет. Я тем временем буду работать. Думаю, все поставим на свои места. О том, что я был у тебя – забудь! Даже под гипнозом ни слова! Насчет крови – назначим экспертизу. Если не соврал – молодец! – Дубовик встал и пошел к двери. Постучав, повернулся к Хохлову: – Не вешай нос! – и уже выходя, не удержался: – А бить женщин нехорошо!
Глава 9.
Утром в гостиничный номер Дубовику позвонил Хижин и попросил приехать. Голос у него был взволнованный, что побудило подполковника сразу же отправиться в клинику.
Хижин встретил его у ворот и торопливо стал рассказывать:
– Сегодня ночью кто-то напал на нашего кочегара. Его ударили по голове, но, Слава Богу, он остался жив. Очнулся, позвал меня. Я посмотрел – там куча с углем раскидана. Больше ничего не тронуто.
Дубовик коротко бросил:
– Показывайте, – сам он был мрачнее тучи.
Когда подошли к котельной, из неё вышел худой мужчина в робе и забинтованной головой. Сзади подошел Ерохин и поздоровался.
Дубовик хмуро бросил через плечо:
– Сгинь!
Капитан, зная жесткий характер своего начальника, молча ушел в здание.
– Что у вас произошло? – обратился подполковник к кочегару, сам тем временем оглядывая территорию вокруг котельной. Мужчина, представившись Носовым Ильей Яковлевичем, ходил следом за Дубовиком и рассказывал ему о событиях прошедшей ночи. Хижин также топтался возле них, беспрестанно вздыхая, глазеющий на них со стороны медперсонал, он, ругнувшись, отправил на рабочие места.
Обойдя здание котельной вокруг, Дубовик зашел внутрь. Его немного удивила чистота, не совсем согласующаяся с рабочим предназначение помещения. В углу стоял топчан, покрытый серым солдатским одеялом. Стол накрыт чистой клеёнкой, чайник на плитке блестит. Печь выбелена. От неё тянуло теплом. Пол был чисто выметен. Лишь в углу возле люка, через который в огромный металлический ящик засыпался с улицы уголь, было все раскидано. Часть угля выкидана из ящика прямо на пол. Рядом валялась лопата.
По словам Носова около двенадцати ночи, подкинув последнюю порцию угля, он вышел на улицу. Ему показалось, что за углом кто-то ходит. Он пошел туда, и вдруг удар страшной силы свалил его с ног. Мужчина, по его словам, потерял сознание. Когда очнулся, побрел в котельную, посмотреть все ли в порядке. Раскиданный уголь увидел не сразу. Голова сильно болела, он потрогал её и обнаружил кровь, правда, уже засохшую. Разбудил Хижина, хотя за себя уже не боялся, а опасался, что воры могли залезть куда-то ещё. Доктор со своей женой и двумя санитарами обошли все здания, но все было в порядке. Выходило, что пострадал только кочегар.
–Когда вы вычищали ящик начисто? – обратился Дубовик к нему с вопросом.
– Так чего его очищать? Немного использую, опять добавляю. Так легче.
– Во сколько вы пришли в себя после удара? Не помните?
– Как не помнить! Зашел, смотрю – на ходиках уже половина третьего, вот, думаю, ничего себе, сколько в беспамятстве пролежал! Вокруг все раскидано, уголь выворочен, постель разобрана!