– Да это и понятно! Но исключить необходимо все места.
– Я и комнату Песковой осмотрел. Там в одном месте половица оторвана, под ней что-то вроде тайника. Видимо, Кривец его и обнаружила. Ну, и… – выразительным жестом Ерохин показал, что могла сделать женщина с содержимым этого места.
– Поговорю я ещё с дочерью Кривец. Что-то должны были заключать в себе слова матери. Не дает мне это покоя!
– Думаете?
– А ты представь, что говорит человек, предполагая, что завтра может не вернуться? Уходя на войну, что обычно говорили?
– Ну, скажет, например: «Помните меня, не забывайте», ну, и так далее… – пожал плечами Ерохин. – Хотя, все по-разному…
– И все-таки… Она сделала на том вечере ударение, потому что в тот вечер было что-то такое, что должна запомнить дочь, а нас может натолкнуть на мысль о её тайнике… – Дубовик задумчиво тёр переносицу.
– Товарищ подполковник, но девчонка ещё слишком мала, чтобы положиться на неё в таких делах! Мудрено все слишком!
– Не скажи, не скажи… Девочка довольно смышленая, мать в ней как раз была уверена настолько, что ничего не сказала мужу. – Подполковник похмыкал и пощёлкал пальцами, будто пытался уловить какую-то мысль. – Ничего не сказала мужу… Почему? – Он вдруг стремительно поднялся и подошел к окну, открыл форточку и потянул узел галстука, как будто задыхаясь: – Мне необходимо поговорить с девочкой сегодня же!
– А если не было ничего? И исчезновение Кривец связано с чем-то другим? – высказал сомнение капитан.
– Знаешь, друг мой Ерохин, сколько раз я сам сомневался? Но ты сам рассказал о тайнике. И подкинутый пакет – это стремление увести нас в сторону. От чего? Только от поисков! Разбитая шкатулка, рассыпанная мука в квартире медсестры – это как раз из той же «оперы»… А знаешь, почему мы никак не можем разгадать до конца замысел преступника? Мы слишком суетливо ведем расследование, буквально путаемся у него под ногами. Его просто перехлёстывает, он ломает свои задуманные комбинации. Стоит нам пойти по правильному пути, как он тут же делает скачок в сторону. Да-а, или слишком ловок, или совсем дурак… Кстати, что там наши эксперты?
– Работают, читают каждую бумажку. Ждут вас.
– Хорошо. Так что ты думаешь по поводу стрелка? Какие у тебя соображения?
– Да я не могу понять, почему эта женщина надевала перчатки? Может быть, у неё что-то было с руками?
– Что-то примечательное! А? Могло такое быть?
– Могло. Но у нас нет ничего, что указывало бы на её участие в нашем деле. А если существует ещё один стрелок такого же класса? Ведь это не исключено?
– Ты прав, капитан. Но одна очень незначительная деталь все же есть. Помнишь, ты сказал, что бегала эта «Жанна Д`Арк» как-то тяжело, загребая ногами? – Ерохин кивнул. – Так вот Хохлов в разговоре со мной тоже упомянул про это. Именно так бежал человек, выстреливший в Оксану!
– Значит?.. Стреляла женщина?
– Возможно… Но необходимо это обсудить с врачом, она, наверняка, должна хромать. Займись этим вопросом!
– Есть! А кстати, лицо человека в парике все отмечали, как слишком белое! Как думаете, почему? Мне кажется, это тоже немаловажная деталь?
– Ну, оно на фоне очень черных волос могло только казаться таким, или… – Дубовик вопросительно посмотрел на Ерохина.
– А если он специально «белил» его, чтобы не выдать темной кожи? – высказал свое предположение капитан.
– А если наоборот: имея светлую кожу, делал вид, что осветляет, запутывая, таким образом, нас? Видишь, как много загадок, которые нам необходимо разгадать, чтобы ответить на главный вопрос: кто?
– Помните, товарищ подполковник, как в латыни: «Ищи кому выгодно».
Дубовик невесело усмехнулся:
– Вот и давай искать. Я поеду к девочке. Пока не поговорю – не успокоюсь!
Увидев Дубовика, девочка несказанно обрадовалась, что привело подполковника в некоторое замешательство. Он никогда не имел дела с детьми: своих ещё не нажил, с чужими водиться не доводилось. Но по отношению к себе этой худенькой девочки он понял, что выбрал правильную тактику, и сегодняшний разговор сразу вошел в нужное русло.
– Тамара, расскажи мне ещё раз о том вечере очень-очень подробно! Вы изложения пишите?
– Да, у меня всегда пятерки! – глаза девочки заблестели.
– Вот теперь представь себе, что учитель дал вам задание описать день, проведенный с мамой. Только не на бумаге, а своими словами. Хорошо?
– Да, я смогу! – она уселась поудобнее на скамейке и, положив худенькие ручки на острые коленки, стала рассказывать: – Утром мама ушла на работу, когда я ещё спала. После школы я сразу сделала уроки. Потом папа предложил мне помочь ему накрыть на стол, потому что скоро должна была прийти мама. Она последнее время очень уставала, и сама не могла готовить. Когда мама позвонила в дверь, я сама ей открыла. Она была грустная, и даже не поцеловала меня, как обычно. Но я не обиделась. Когда мы сели ужинать, папа спросил: «Что, опять страдаешь из-за своего доктора? Пора бы уже и на нас с дочкой обратить внимание!» Мама так поморщилась, как будто ей было больно. А папа ещё сказал: «Люба, сколько лет этот Шаргин будет стоять между нами?» Мама ему ответила: «Это было лишь однажды. Все давно прошло». – Девочка вздохнула. – не знаю, о чем они говорили! Потом папа зло сказал нехорошее слово, а у мамы на глазах появились слёзы, но она не плакала. Папа ушел в комнату, мы с мамой стали мыть посуду, и тогда она мне сказала: «Давай подберем хорошие фотографии для наших рамок! Вставим их и повесим на стенку». Мы достали все снимки и стали их перебирать. Я хотела одну, ту, где мы все вместе, но мама отложила её в сторонку, сказала, что подумаем. Предложила те, где мы на море с ней. Вы можете их посмотреть. Когда мы этим занимались, мама спросила меня, помню ли я один очень хороший рассказ о мальчике и портрете его мамы. Ну, там, у одного мальчика очень рано умерла мама, и он, когда ему было плохо, обращался к её портрету, и он ему всегда помогал, подсказывал, как поступить. Мальчик вырос и стал лётчиком, так ему посоветовала мама, она шептала с портрета. И то, что он стал Героем Советского Союза и выжил в войне, считает это заслугой своей мамы. Я теперь тоже смотрю на мамину фотографию, но пока ничего не получается, – из глаз девочки выкатились две огромные слезы, но она быстро смахнула их ладошкой и продолжила: – Когда я легла спать, мама поцеловала меня и сказала: «Запомни этот вечер и тот рассказ»!
– Тамарочка! Если бы я был учителем, за это изложение я поставил бы тебе пятерку с плюсом! – Дубовик погладил девочку по голове, она улыбнулась. – Я задам тебе последний вопрос. Хорошо? – Тамара с готовностью согласилась ответить ещё хоть на сколько вопросов. – Ну, у меня остался лишь один: мама с кем-нибудь знакомилась на море?
– Н-нет! – девочка энергично затрясла головой и отвернулась. Тогда Дубовик понял, что она сказала неправду, но решил этого не показывать. По-прежнему, тепло и дружелюбно попрощавшись с ней и попросив разрешения взять ненадолго снимки в рамках, ушел.
Кривец встретил подполковника у подъезда. В руках его была авоська с бутылками кефира и хлебом. Посмотрел со страхом на Дубовика, тот отрицательно покачал головой. Объяснив Иннокентию причину своего визита, поднялся с ним в квартиру.
Фотографии висели над комодом. Кривец осторожно снял их, завернул в газету и подал Дубовику. Потом произнес потерянно:
– Я поверил в то, что вы мне сказали. Люба приснилась мне, попросила беречь дочку. Найди, подполковник, того, кто это сделал! – Кривец дотронулся рукой до его ладони и крепко сжал.
– Я привык доводить все до конца, и сейчас, думаю, не подведу никого, – Дубовик взял пакет и, попрощавшись, поспешил уйти.
– О, а мы вас ждем, товарищ подполковник! – Городецкий протянул руку Дубовику, вставая из-за стола, заваленного бумагами. – Вот, познакомьтесь: Белых Леонид Яковлевич, профессор химико-биологических наук, – низенький старичок качнул белой головой в приветствии.
– Боюсь вас разочаровать, Андрей Ефимович, но ничего сколько-нибудь существенного я в этих бумагах не обнаружил, лишь только то, что подтверждает мои прошлые выводы, но вот Леонид Яковлевич имеет кое-что вам сообщить. Но сначала я закончу свои выкладки, а уж потом, с вашего позволения, вы выслушаете нашего уважаемого профессора.
– Хорошо, – кивнул Дубовик, – я вас внимательно слушаю.
– Так вот. Дело в том, уважаемый Андрей Ефимович, что в прошлый раз, изучая статью, я вам сказал, что открытие Вагнера гениально, но это лишь теория, и теперь я почти с полной уверенностью могу сказать, что ничем не подкрепленные открытия остаются таковыми только на бумаге.
–То есть?.. Вы хотите сказать?.. Но… Чижов? Туров? – Дубовик удивленно смотрел на Городецкого.
– Да, уважаемый Андрей Ефимович, именно это я и сказал! Что такое Чижов? У нас нет ни одного подтверждения тому, что этот человек был подвержен каким-то экспериментам, кроме того, что в мозг ему была вживлена микросхема. Работала ли она по тому принципу, что нам описал в своей статье доктор Вагнер, мы не можем сказать даже на десять процентов. Этот человек совершил убийства, так? Но ведь никто не может сказать, что сделал он это по приказу, под действием неких посылаемых ему импульсов? Его ведь можно было напоить, подкупить, шантажировать чем-то, да и просто головные боли могли вызвать невероятную агрессию. А тот, кому были нужны эти убийства, находясь рядом, просто направлял это чувство в определенное русло. То, что он ничего не помнил, как раз и не удивительно, если он был пьян, что называется, до положения риз. Да, микросхема существовала: мы разобрали каждый самый крохотный кусочек в разорванном мозгу. Технологически это довольно сложное и гениальное устройство, но, опять повторюсь: работало ли оно? Ведь каждый эксперимент буквально пошагово описывается ученым, проводящим эти действия. Здесь нет ничего! Какие-то отдельные записи по самочувствию прооперированных, в основном, описана обычная симптоматика амнезии.
– А если документы просто утрачены или же надежно спрятаны?
– Ну, тут я бессилен… – развел руками Городецкий. – Это уже ваша епархия! Конечно, возьму все свои слова назад, если вдруг они, действительно, существуют и подтверждают научные исследования по данной теме. А сейчас я вынужден просить у вас прощение за то, что ввел в заблуждение относительно открытия Вагнера.
– Ну, что вы! Извинения излишни! «Желающий быть обманутым да будет обманут». – Дубовик присел на край стола, полистал бумаги. – Но Каретников?.. Ведь он совершенно точно описывал все эксперименты и их окончательные результаты?
– Вы сами только что произнесли верную фразу об обмане. Каретников описывает теорию! То, что вынашивал в своем мозгу! Ведь нет даже самой лаборатории, где бы это всё изучалось. Возможно, что в домашних условиях при своей некоторой гениальности под руководством ещё более гениального ума он и смог собрать микросхему, в операционной её вживили в мозг, а дальше?.. И если поговорить с Каретниковым с позиции сегодняшнего нашего с вами разговора, думаю, что и у него глаза откроются, и если документы экспериментов не существуют, он признается в том, что тоже заблуждался. А вот если они есть!.. Тогда он будет вам доказывать свою правоту! Такой человек просто так не откажется от славы! Вот тогда мы будем разбираться с этим открытием! А пока… – Городецкий опять развел руками, – не хочу вводить вас в заблуждение вторично. Вот это все, что я хотел вам сказать. Мы ещё, конечно, поработаем здесь, просто есть кое-что для нас интересное, но это за рамками вашей компетенции.
– Теперь позвольте мне, – тихим голосом произнес Белых, – у меня все проще: то, что Вагнер мог излечивать амнезию и наоборот – лишать человека памяти – это вполне реально и без его микросхем. Но я попытался разобрать на составные части весь его эксперимент, и, пока, конечно, предварительно, могу сказать, что после подобных операций у испытуемого начинаются дикие головные боли, это неизбежно. Это как удар током, и смерть такая же! Судя по некоторым записям и Турову, и Чижову пытались вводить некие новые препараты на основе уже известных анестетиков, – видно, что здесь поработал химик, – но это оказалось невозможным, так как само вживление было прежде не испытано. А такие боли как раз и могут вызвать неконтролируемую агрессию. И, как уже сказал мой коллега, эти чувства очень опытный психиатр или направит во благо, или, скорее всего, использует для исполнения своих преступных замыслов. У Турова, согласно описанной симптоматике, головные боли начались сразу. И никакие импульсы, а тем более, команды, мозг не воспринял бы в такой ситуации. Хотел бы я поглядеть на этого человека!
– Он умер. И, насколько нам известно, именно, от головных болей, – сказал Дубовик.
– Коллега! – старичок повернулся к Городецкому. – Что я вам говорил? Конечно, это некое заблуждение, что смерть наступает от болей, просто мозг, перегруженный потоками болевых импульсов, теряет контроль над сосудистой системой. Отсюда и падение артериального давления, и, как следствие, смерть. ижов, конечно, мог прожить дольше, «запивая» боли алкоголем. Против «зеленого змия» и наука бессильна,– он хохотнул и, повернувшись к подполковнику, сказал: – Я так же, как Викентий Маркович, прошу извинения за ошибки, если вдруг таковые помешают вашему расследованию, но, думаю, что искать следует в другом направлении. Мы, конечно, будем работать, на это уйдет ни один день, и даже год, обязательно свяжемся со своими коллегами за рубежом, но пока… Скрестить робота и человека – пока это химера!
Дубовик вернулся в гостиницу с тяжелым сердцем. «Начинать всё с начала? Если это всё так, как сказали профессора, значит, и суть преступления в другом? А если Чижов не убивал, тогда кто? И ведь говорили же о фантастичности идеи, всё равно поверили! Фантасты, мать вашу!» – ругнулся он про себя. «А если документы все же существуют, их-то и спрятала Кривец? Думай, подполковник, думай!» – он вдруг вспомнил о пакете с фотографиями и, развернув газету, живо стал разглядывать снимки. Их было три. На одном довольно интересная женщина в купальнике стояла возле пальмы и, одной рукой придерживая соломенную шляпу, а другой обнимая ствол дерева, широко улыбалась. На второй фотографии она стояла там же, только рука её лежала на плече у дочери. Третий снимок был сделан возле огромного куста роз. Обе: и мама, и дочь смеялись над чем-то, запрокинув головы.
Дубовик расставил рамки с фотографиями на столе, сам сел напротив, положив подбородок на кулаки, и задумался.
К обеду вернулись Ерохин и Доронин.
– Истории болезни Песковой нет ни в больнице, ни в клинике. Хижин говорит, что она никогда к нему не обращалась, больничный лист не брала. В больнице есть её медкарта, но она почти не заполнена. Обращалась редко, да и то, в основном, с простудой Оно и понятно, медсестра сама знает, какие лекарства принимать, – рассказывал Ерохин.
– Подожди, не части, – остановил его Дубовик. – Если ей делали операцию, то использовали различные лекарства, перевязочный материал, в конце концов, необходим наркоз. А это уже наркотические средства! Их просто так не спишешь! Значит, должна быть история болезни. А если её не нашли, значит, есть в ней что-то важное.
– А если Кривец выкрала именно её и шантажировала Пескову? – подал голос Доронин.
– Вот и Моршанский предположил то же самое. Есть, конечно, над чем подумать. И, кстати, посмотрите на эти фотографии. И послушайте, что сказала девочка, – Дубовик пересказал свою беседу с Тамарой.
Ерохин с Дорониным, присоединившись к подполковнику, стали внимательно разглядывать снимки.
– Что можете сказать сразу, без раздумий? Ну, кто первый?
– Разрешите мне, товарищ подполковник? – Доронин взял фотографию, где мать и дочь стояли у розового куста. – Мы однажды с Галочкой гуляли у нас в парке, там фотограф предлагал всем желающим сняться на фоне цветущего куста сирени. Мы взялись за руки, засмеялись. Так он строго нас одернул, попросил смотреть прямо в объектив и просто немного улыбнуться. Мне кажется, что женщину с девочкой снимал кто-то близкий. Они ведут себя очень непринужденно.
Дубовик с интересом посмотрел на Василия:
– Молоде-ец! Я думаю, что и остальные снимки сделал тот же человек. Тот, о котором умолчала девочка. Видимо, мать строго-настрого наказала ей никому не рассказывать об этом. Надо лететь кому-то туда. На снимках есть штамп фотостудии, где их проявляли. Могут быть и фотографии снимавшего. Решайте сами, кто туда отправится. Только сделать это надо оперативно, в самые кратчайшие сроки.
В Адлер собрался Доронин.
– Звони сразу же, как только что-то узнаешь, докладывай Моршанскому, – Дубовик похлопал Василия по плечу. – А мне предстоят поиски одного ученого – Лопухина, – он вкратце рассказал о биографии Вагнера, чем вызвал большой интерес.