– Думаете, можно найти этого младшего сына? – с сомнением спросил Доронин.
– К сожалению, пока я не могу ответить на этот вопрос, но игнорировать такой важный факт – преступная небрежность в нашей работе. Лучше лишний день потерять, зато уже будем спокойны.
Дочь Песковой Евгения сидела напротив Моршанского и плакала. Несколько минут назад они со следователем вернулись с опознания. Молодая женщина, увидев мать на оцинкованном столе, едва не лишилась чувств, но крепкая рука Карнаухова поддержала её.
– Мы с мамой давно не виделись. Через три года после возвращения из эвакуации я уехала в Москву. Она изредка меня навещала, и я иногда, пока училась, приезжала к ней. Теперь у меня своя семья, два сына маленьких, – она вытерла глаза платочком, тихонько высморкалась и замолчала.
– Вы уж меня простите, – скептически поджал губы Моршанский, – обычно, когда рождаются внуки, бабушки стремятся почаще видеться с ними, водиться, а у вас, как-то, наоборот…
– У меня муж очень трудный человек, у них с мамой совершенно не сложились отношения. И детей он не разрешает возить к ней в гости. – Увидев недоуменный взгляд, она добавила, пожав плечами: – Ну, вот так сложилось… Я не противилась этому. Люблю мужа…
– Вот, как раз к вопросу о любви, какие у вас были в семье отношения с родителями, с братом?
– С братом у нас всегда были ровные отношения. Старший брат – младшая сестра. Папа был очень тихий, спокойный человек, он был скорее «мама», а мама более строго относилась к нам. Мне всегда казалось, что она пыталась сблизиться с нами, но это у неё плохо получалось. Мы были сыты, одеты неплохо, насколько это было возможно в то время. Но у меня осталось чувство недолюбленности мамой. Она работала хирургической медсестрой, и порой мне казалось, что в Москве больше таких нет, потому что она слишком редко бывала дома.
– Ваша мама болела? Я имею в виду серьёзные заболевания. Может быть, были операции?
– Да что вы! Вы судите по внешнему виду? Но она имела великолепное здоровье! При всей своей субтильности мама была, что говорится, «жилистой», даже где-то сильной. – Женщина вдруг вскинулась: – С ней что-то не так?
– У неё был вырезан аппендицит. Вы это знали?
– Не-ет… Но мы же с ней не виделись всю войну, может быть, это было в те годы?
– Вероятно… В каком году вы сюда переехали? В сороковом?
– Нет, перед самой войной. Мама – да, она уехала сюда работать в начале сорокового года, я помню, что плакала, не хотела расставаться с одноклассниками, и, в конце концов, папа уговорил маму остаться нам с ним пока в Москве. Брат был в то время в армии.
– Вот как? – Моршанский зашуршал страницами дела. – А в показаниях вашей матери я читаю, что вы приехали сюда вслед за отцом? Может быть, вы что-то перепутали? – с подозрительностью посмотрел на женщину следователь.
– Да нет же! Когда мы приехали сюда, нас мама встречала на машине из клиники. Мы с папой стали жить в коммуналке, в небольшой комнате, мама почти всегда была при клинике. Не-ет, я всё хорошо помню! Через три месяца началась война. Папу забрали сразу, а меня мама поспешно отправила в эвакуацию с медперсоналом клиники, – было заметно, что Евгения разволновалась, лицо раскраснелось, глаза заблестели негодованием.
– Да вы не волнуйтесь, у меня к вам претензий нет. Мне просто надо разобраться. Вы меня простите, но этот вопрос я задам не из праздного любопытства, какие отношения были между вашими родителями? – Моршанский опустил глаза, встретив негодующий взгляд женщины. – Ещё раз простите…
– Не пойму я что-то, это было сто лет назад, отца уже давно нет, мать теперь вот!.. – она прикрыла глаза платком, потом, тяжело вздохнув, тихо сказала: – Повторюсь: папа был тихим смирным человеком, мама.., не знаю, какие у них были отношения, но ни объятий, ни поцелуев я никогда не видела. Да и как-то не заведено было!.. Не ругались – и ладно!
– Ну, хорошо! А почему ваша мать вдруг стала работать санитаркой? Вы ведь сами сказали, что она была почти незаменима, как медсестра?
– Мне самой было непонятно, она не объясняла, я не лезла.
– Когда вы вернулись из эвакуации, вы заметили в ней какие-нибудь перемены?
– Трудно сказать, я ведь девчонкой была! Но суетиться она стала, будто торопилась куда-то. Придет домой, а будто бежать ей надо. Злилась невпопад. Я думала, что из-за гибели отца. Не знаю…
– Есть у вас какие-нибудь предположения, кто мог убить её?
– Нет, мне даже в голову ничего не приходит. Я всю дорогу сюда думала об этом.
– Вы знаете, что до этого она исчезла, и мы не могли её найти. Где она могла быть? Может быть, были какие-то друзья, подруга, у которой она могла скрываться?
– Да я уже много раз и в милиции, и в КГБ рассказывала. Я представления не имею, где она была всё это время. Кто послал телеграмму из Москвы, тоже не знаю.
– А родственники у вас есть?
– Нет, кроме брата у меня теперь никого не осталось. Родственников мужа в расчет не беру. Они мою мать, как и мой муж, не воспринимали.
– У вас семейные фотографии сохранились?
– Да. Правда, немного.
– С какого года, примерно? – Моршанский покраснел, боясь выдать интерес к этому вопросу.
Евгения, и в самом деле, испытующе посмотрела на следователя, но всё же ответила:
– Мои фотографии с рождения, есть свадебная родителей. Брата снимали года в четыре. Ну, и потом, школьные, где мы с братом вдвоем. Были ещё старые, очень старые. На них женщины в длинных платьях, на одной с кружевным зонтиком, по-моему, мама, хотя я не уверена. Эти фотографии давно пропали. Но одна мне очень запомнилась, я совсем маленькой очень любила эту карточку: там фон был какой-то сказочный, как мне казалось. Я всегда представляла себя на месте той женщины. Внизу были написаны очень красиво какие-то слова. Но я читать не умела, только они казались мне кружевом. – Женщина вдруг, опомнившись, сказала: – Простите, вам это неинтересно, – она устало опустила голову.
Моршанский решил, что на сегодня достаточно, и отпустил её.
Глава 12.
Прошло два дня. Оперативники уже по нескольку раз опросили соседей и Зеленцова, и Ильченко. Перевернули комнату Песковой. Провели тщательный обыск на квартире Кривец. Пока все усилия были тщетны.
Утром Калошин едва открыл глаза, как ему позвонил дежурный и сообщил, что начальник немедленно ждет всех у себя в кабинете.
– Что за срочность? – недовольно буркнул майор. Расстались они с Сухаревым только пять часов назад.
– Вызывает не Сухарев, а Дубовик, – пояснил сержант.
– Он что, уже приехал? – удивился Калошин и бросил трубку: – Принесся твой черт на метле, – грубовато пояснил он Варе, проснувшейся от раннего звонка.
– К твоему сведению, папочка, на метле летала Баба Яга. И, к сожалению, он пока не мой! – направляясь на кухню и зевая, парировала дочь.
– Ишь ты! «К сожалению»! – проворчал майор.
– Да! Таким «чертом» можно только гордиться! И перестань дуться! Раз вызывает – значит, так надо! Тем более, что ты сам вчера жаловался, что у вас дело застопорилось! Между прочим, ты мог бы со мной поделиться, глядишь, может быть, я что-нибудь и посоветовала бы тебе!
– Варька! Это, с каких пор ты стала консультантом у оперов? – язвительно заметил Калошин, забирая из рук дочери чашку с горячим чаем.
– Вы, товарищ майор, язва! И я с вами сегодня больше не дружу! – девушка показала отцу язык и направилась в спальню.
– Ну, конечно, защитник приехал! Зачем теперь отец? – по-прежнему ворчливо пробормотал майор вслед дочери.
То, что Дубовик выглядел свежим и бодрым, уже никого не удивляло. Входя в кабинет Сухарева, все сразу подтягивались, выпрямляя спины и пряча невольную зевоту, – на часах ещё не было семи. Сам хозяин кабинета клевал носом – перед сном он имел неосторожность выпить порядочную толику водки.
Рядом с подполковником сидел и Ерохин, приехавший ночью из К***, он тоже с трудом держал марку, но на приветствия входивших улыбался.
– Извиняться за столь ранний подъём не буду, – сказал Дубовик, когда все собрались за длинным столом, – вы люди военные, а дело не терпит отлагательств. И, если позволите, я начну первым.
Подполковник встал, подошел к окну и, открыв форточку, присел на подоконник.
Все невольно потянулись за папиросами. Так легче было бороться с остатками сна.
– Всё-таки, как я и предполагал, вся эта история началась в начале нашего столетия. О том, что написано в биографической статье господина Вагнера, надеюсь, вы все знаете. Из неё я вычленил одну фигуру – магистра физико-математических наук некоего Лопухина. В Могилёве, где жил этот человек, я по старому его адресу нашел одну женщину, которая, к счастью, пережила войну. Она немало знала о семье Лопухина, так как была горничной в его доме. Сам Лопухин давно сгинул в сталинских лагерях. Так вот что мне поведала эта женщина:
Лопухин происходил из довольно зажиточной дворянской семьи, учился сначала в пансионе для детей знатных родителей, потом уехал в Санкт-Петербург, где закончил курс университета и вернулся в Могилёв. Чем конкретно занимался в молодые годы этот дворянин, женщина точно сказать не смогла – в то время она была девчонкой, а в горничных числилась её мать. Но сборища молодёжи она хорошо помнит. Возможно, что тогда молодой Лопухин и заразился некое идеей создания сверхчеловека. Не суть важно. Какое-то время он проживал в Минске, Москве. С родителями оказался в ссоре после того, как вопреки их воле, женился. И что странно: Лопухин ни разу не привел свою жену к себе в дом, проживал с ней в другом городе. А когда его родители приказали долго жить, он вдруг привез девочку – свою дочь Анастасию. Жены его до конца жизни самого Лопухина домработница не видела. Были какие-то сожительницы, но к нашему делу они не имеют никакого отношения. А вот дочь!.. Девочка с рождения оказалась хромой. Отец постоянно возил её на дорогие курорты итальянской Ривьеры, которая в то же время была излюбленным местом отдыха и господина Вагнера. После одной поездки в доме Лопухина стал появляться молодой красивый человек. На фото женщина, ни мало не задумываясь, узнала Вагнера. Только в то время кто он, что он, домработнице не докладывали, но вот юная дочь Лопухина страстно влюбилась в этого парня. И от этой любовной связи родился мальчик, – Дубовик торжествующе посмотрел на сидящих за столом. – Было это или в конце 1907 года, или в начале 1908. Точно она не знает, так как будучи беременной, Анастасия в городе не проживала. И потом очень скоро уехала от отца. Куда – это так же осталось неизвестным. Потом дочь вернулась к отцу, уже одна. Теперь нам понятно, что у Вагнера, действительно, был младший сын. – Дубовик вновь окинул всех взглядом: – Переварили? Слушайте дальше. Анастасия с детства, видимо в силу своей ущербности, увлеклась чисто мужским занятием: стрельбой! И настолько в этом преуспела, что в тире ей не было равных! На городских состязаниях, проводимых в честь какого-нибудь значительного праздника, она была бесспорным лидером. Перед Первой мировой войной Вагнер перестал появляться в доме Лопухиных, а вскоре исчезла и Анастасия. К тому времени Лопухин подрастерял свое состояние, преподавал в учительском институте, жить стал в двух комнатах. От услуг горничной отказался, практически, совсем. Но женщина до самого ареста хозяина жила с ним в одной квартире, которая на данный момент является коммуналкой. Кое в чем ему помогала за мизерную оплату. И ещё очень важный момент: у Лопухина была фотография Анастасии с мальчиком и Вагнером. Женщина помнит по оформлению, что снимок был сделан в Москве в 1913 году, то есть незадолго до его отъезда в Германию. Она тогда решила, что семья могла воссоединиться. Вот такова предыстория, которая, не боясь ошибиться, скажу, явно положила некое начало преступлениям, произошедшим в наши дни! – подполковник пристукнул по столу, как бы ставя точку своему рассказу. – Герман Борисович, поделитесь вашим ходом расследования? Может быть, совместно «выклюем» зерно истины?
Моршанский отметил про себя уважительный тон Дубовика и охотно открыл свою папку:
– Значит так, при обыске у Зеленцова в столе была обнаружена книга, в которой хранился пистолет. Внутренние страницы по периметру вырезаны, на обрезах явные следы оружейной смазки, идентичной той, что была обнаружена на руках Зеленцова. Кроме того, найдены патроны, того же калибра, которыми были застрелены Ильченко и Пескова. Но Хохлов указывает рост и телосложение человека много меньше Зеленцова. Мало того, он отметил и бег с волочением ног. А в свете вашего рассказа, можно предположить, что это была та самая Анастасия Лопухина с необыкновенными снайперскими способностями. Пескову могла застрелить тоже она, так как Зеленцов был, оказывается, левшой, а выстрел в голову женщины произведен, по заключению наших экспертов, правшой. И рост убийцы был, приблизительно, такой же, как и у самой убитой, то есть, порядка 155 – 160 сантиметров, в то время, как рост Зеленцова составлял 175 сантиметров.
– Простите, что перебиваю, – Дубовик подошел сзади к следователю и через его плечо заглянул в бумаги, – а в какой книге лежал пистолет?
Моршанский повернул голову к подполковнику:
– «Практическая хирургия»… Я, признаться, подумал о том, что эта книга никак не вяжется с деятельностью автослесаря, но потом решил, что он мог унести её из клиники, тем более, что она ему не нужна, значит, и резать не жалко, – он пожал толстыми плечами.
Дубовик хотел сделать резкое замечание, но потом передумал и сказал спокойно:
– Надо спросить в клинике, была ли там такая книга. Уж больно специфическая литература, и прямо указывает на владельца. Но в клинике хирургов не было, и нет, кроме погибшего Берсенева. В общем, так, этот вопрос срочно проработать!
Моршанский поморщился, но скорее, не от замечания подполковника, а своего промаха.
– Сняли отпечатки пальцев с книги – только самого хозяина комнаты, причем со следами той же оружейной смазки.
– Что ещё по Зеленцову?
– В день своей гибели машину он не выгонял, колесо было повреждено в боксе. Вахтер вспомнил, что днем Зеленцову звонила женщина. Разговора, как такового не было: он просто что-то буркнул в трубку. Проникнуть на территорию автобазы не составляет труда: во всех заборах есть потаённые дыры.
– Опять женщина?
– Выходит, так… Ну, и как предполагали, выпитая водка, в результате крепкий сон и смерть под машиной. Подробностей жизни Зеленцова никто не знает: он ни с кем не дружил, не пил, ни к кому не ходил, к себе никого не приглашал. В соседях у него глухая старуха, которая с нами даже и разговаривать не стала.
Моршанский замолчал, ожидая вопросов, но подполковник, задумавшись, не произнес ни слова. А заметив, что все молчат, сказал:
– У меня есть предложение: давайте все события прокрутим в хронологическом порядке, и в процессе будем добавлять все детали, собранные за эти дни. Как считаете, товарищи офицеры?
– А я со своей стороны предлагаю изложить всё Геннадию Евсеевичу, он, как никто другой, в курсе всех событий, мы же будем комментировать, где необходимо, – согласился Моршанский – сегодня, как никогда, у них сложился с Дубовиком оперативный тандем. Подполковник согласно кивнул и ободряюще посмотрел на Калошина.
– Ну, что ж, я так я! Что не так скажу – поправьте!
– Давай без скромности! – махнул рукой следователь. – Умеешь говорить!
– Ладно. Значит так. Вначале к нам обращается доктор Хижин с тем, что некто, изменивший внешность, устраивает в клинику под видом душевнобольной бывшую «форточницу» Усладову. Ему необходимо найти пакет, по-видимому, с какими-то важными документами, который спрятала Кривец. Этот вывод истекает из того, что у Усладовой ключи пропавшей медсестры. Но доктор повел себя не совсем осторожно, поэтому тот, кто послал женщину, разгадал наши намерения и начал с нами свою игру. Для того, чтобы отвлечь нас от истинных поисков, нам подбрасывают пакет с маловажными документами. В это же время убивают Оксану Ильченко. Свидетели говорят, что девушка, якобы, знала, кто убил Шаргина и Кривец.
– Убийцу она, похоже, шантажировала. Все свидетели указывают на дорогое кольцо, – вставил свое замечание Моршанский.
– Но у неё были и другие счеты с мужчинами. Ей могли подарить его и за её «любовь», – возразил Сухарев, наконец, окончательно проснувшись.
– Конечно, этого нельзя исключать. Но куда делось это кольцо?
– Да это могла быть элементарная кража. Соседка узнала, что девчонку убили, и воспользовалась этим.
– А кто тогда фотографию Зеленцова подложил? И зачем? – в свою очередь спросил Калошин.
– К ней приходил наш «ряженый», как показала Горбунова. Вполне мог это сделать. Наверняка, у него были ключи. Тем более, что являлся он к девушке, когда Щербань уезжала к сестре.
– Кстати, как там Лыков? – поинтересовался Дубовик.
– Обэхээсники «прошерстили» всю документацию, ревизию провели, – я читал акт, – ответил Моршанский, – совершенно чист. Лабораторное и хирургическое оборудование клиники стоит на балансе. В этом есть небольшое нарушение, но, скорее, административное.
– Хорошо. Продолжай, Геннадий Евсеевич! – кивнул Дубовик майору.
– После убийства Оксаны нам преподносят труп исчезнувшей Песковой. Где она жила всё это время – неизвестно. Никаких следов на месте нахождения трупа. Его явно туда привезли. На чем и как, установить не удалось – снег скрыл все следы.