– Дочь Песковой не имеет ни малейшего представления о последнем местонахождении матери, – вставил Моршанский, – также она рассказала, что у неё с матерью были довольно натянутые отношения, скорее всего, именно из-за того, что она не была родной свои детям. Сын сейчас в плавании, он находится за границей. В паспорте Евгении указано место рождения Москва. Отдел ЗАГСа, где она была зарегистрирована при рождении, сгорел, соответственно, уничтожен был и архив.
– Но это ведь не так важно, откуда она взяла этих детей, – пожал плечами Сухарев. – причина убийства навряд ли их касается. Женщина знала многое о Вагнере, и если тут вдруг объявилась та самая Анастасия Лопухина, у них могли возникнуть между собой какие-то трения.
– Подождите-подождите, давайте не будем «городить огород», – остановил его Дубовик. – тут что-то не так… Если зацепимся за это, можем заблудиться… И так, как «мыши в горохе»… Примем за аксиому присутствие здесь Анастасии Лопухиной, тем более, что она родила от Вагнера сына, которому отец собирается передать свои труды. Но, согласно выводам экспертов, они на данном этапе эфимерны, и имеют ценность только в том случае, если, в самом деле, подтверждены документально, и только для того человека, который хоть что-то в них смыслит.
– Так значит, Анастасия их и разыскивает! – воскликнул Сухарев. – Или её сынок…
– А если они вместе? Помнится, что Усладовой незнакомец говорил то «я», то «мы». Я тогда ещё уточнил у неё этот факт, – добавил Дубовик.
– Слушайте, – возбужденно воскликнул Моршанский, – тогда многое сходится! Стреляет женщина, она же звонит и Зеленцову, но приходит к нему мужчина, так как затащить на подстил такую тушу, как этот слесарь, может только очень здоровый человек! Потом и домкрат, и колесо… А женщина, мало того, что небольшого роста, так ещё и хромая!
– Среди фигурантов у нас есть такие? – спросил Дубовик.
– Вроде бы все на своих ногах, – пожал плечами Моршанский.
– Ну, она тоже не безногая… – Дубовик повернулся к Карнаухову: – Иван Леонидович, скажи, а может быть так, что человек страдает от рождения такой хромотой, которая видна только при беге, а если он ходит медленно, то этого можно и не заметить?
– А ведь и в самом деле, такое может быть! Ты, Андрей Ефимович, прав! – закивал головой медэксперт. – Да и с годами картина болезни может сгладиться.
– Берём это на заметку, – Дубовик вновь повернулся к Калошину: – Что там дальше?
– А на этом события заканчиваются!.. – развел руками майор.
– Да-а… И в самом деле… А почему? Неужели искомое найдено? – вопрос Моршанского прозвучал риторически, но все же вызвал некоторое замешательство среди присутствующих.
– Или все свидетели уже убиты… – хмуро отозвался Сухарев.
– Но если столько людей убито, то спрятанное слишком ценно, а если ещё не найдено, значит, поиски будут продолжаться, и не факт, что больше никто не пострадает, – в раздумье проговорил Дубовик.
– Позвольте мне выстроить краткую логическую цепочку некоторых событий, – Сухарев поднял ладонь, призывая всех к вниманию. – Предположим, что Пескова, работая с Вагнером, могла завладеть наследием своего кумира, и все эти годы прятала у себя. Но вот Кривец их обнаруживает и забирает. Для чего? Это вопрос отдельный!
– А я могу на него ответить, – сказал Моршанский, – вернее, на него ответил Доронин. Он вчера позвонил мне, – обращаясь к Дубовику, пояснил следователь. – Любовника Кривец он нашел сразу, тот работает фотографом в той самой студии, чей штамп стоит на снимках. Мужчина ничего не знал о её исчезновении, думал, что она просто порвала с ним. Оказывается, Кривец собиралась уйти от мужа и переехать к этому фотографу в Адлер, но ей нужны были деньги на покупку дома, так как этот, с позволения сказать, «жених» живет с матерью и сестрой, потому им необходимо иметь отдельное жилье.
– Тогда зачем он ей был нужен? – удивился Воронцов.
– Ну, видно нужен… Кто ж разберёт этих баб! Зачем и на кого кидаются? – ответил Моршанский.
– Опошляешь любовь, Герман Борисович! – сухо заметил Калошин, тот только отмахнулся.
– Значит, она могла за эти документы требовать денег? – опять спросил Костя. – И за это её убили?
– Правильно, а Зеленцова за то, что он знал все про Кривец, ведь она же в последний вечер села к нему в машину, – добавил Моршанский, – и он её куда-то увез!
– Сто-оп! – громко воскликнул Дубовик. – «Пошла писать губерния»! Опять валим всё в одну кучу! Вы не забыли, что Зеленцов работал при Вагнере санитаром? Он многое мог знать о делах тех лет! Ещё вопрос: зачем убивать Кривец, а потом искать то, что она спрятала? Не проще – наоборот? Ильченко… говорит всем об убийце Шаргина и Кривец с самого начала, а убирают её только сейчас? И, пожалуй, самое главное: если стрелявшей была именно Анастасия Лопухина, значит, она была здесь, рядом с Вагнером с самого начала войны. Почему она допустила Пескову до этих документов, если уже с 1939 года Вагнер определил наследником своего открытия её сына? Сам Вагнер должен был обеспокоиться об этом, тем не менее, возле него всю войну была и Пескова? Что-то я совсем запутался в этих временных перипетиях! – он досадливо махнул рукой.
– Значит, мы не продвинулись ни на шаг в раскрытии этих преступлений? – спросил Сухарев. – У нас ведь даже ни одного подозреваемого нет. Замкнутый круг! Что будем делать?
– Я все же думаю, что суть преступления именно в поисках, – сказал задумчиво Дубовик. – Было что-то важное, было…
– Я, кстати, Андрей Ефимович, с тобой согласен! – кивнул Сухарев. – Все крутится вокруг этих документов!
– Если это документы! А может быть, золото? – Воронцов посмотрел на всех вопросительно.
Моршанский с иронией продолжил:
– Ага, зубы раненных бойцов, которых оперировал Вагнер!
– Послушайте, между прочим, неплохая мысль, – прищелкнул пальцами Дубовик.
– Вы это что – серьёзно?! – выпучил глаза следователь.
– Я не насчет зубов, а относительно раненых, – успокоил его подполковник. – Пескова говорила, что Вагнер возвращал им память. А если наоборот? Ведь ему для своих опытов нужны были люди, те, которых никто искать не будет. Их выписывали здоровыми, но кто может за это поручиться? Ушел человек из госпиталя, а куда? Вернулся ли в часть? А не потому ли Зеленцов ушел из клиники вслед за Вагнером? Да и «смерть» самого доктора, не этим ли фактом была обусловлена? И Пескова не потому ли ушла в санитарки? Война заканчивается, госпиталь со всеми документами возвращается на место дислокации. Могут возникнуть ненужные вопросы. И ещё: заметьте, десять лет ничего не происходило! И вдруг эти операции! И должна же быть логика в поступках этих людей! – Дубовик с силой стукнул ладонью по столу.
– Да, пока у нас только разрозненные факты… – покачал головой Моршанский.
– Одни словом, молодцы! Шли, шли и уткнулись лбом в закрытую дверь! – сокрушенно поддержал его Сухарев.
– А если это стена, а дверь рядом? Открытая? И мы просто её не видим… – Дубовик достал из своей папки фотографии Любови Кривец и её дочери Тамары. – Предлагаю всем попробовать решить один ребус, – он разложил снимки на столе. – Кривец дала дочери указание на свой портрет, это можно вывести из прочитанного по настоянию матери в последний вечер рассказа и её слов, чтобы дочь этот вечер запомнила. Итак, есть три снимка, но за портрет может сойти только один – вот этот! – он постучал пальцем по фотографии, где женщина стояла у пальмы.
– Так мы же вроде бы уже раскрыли её «секрет»! – недоуменно произнес Моршанский. – Женщина указала лишь на то, куда она могла уехать. Это дочь и должна была понять, тем более, что мать не позволяла ей никому рассказывать о фотографе, который за ней ухаживал. Поехала к нему и не доехала! И никакого отношения к этим преступлениям не имела!
– Но Ильченко-то сказала, что её убили! Не по дороге же в Адлер! – горячо кинулся на защиту своего начальника Ерохин. – И в своих словах она объединяла и Шаргина, и Кривец!
Дубовик, пряча улыбку, успокоительно махнул рукой капитану, а, обратившись к Моршанскому, сказал:
– Хорошо, приму ваши доводы! Пока! Но помните: «Человеку свойственно ошибаться, глупо – упорствовать в ошибке», поэтому предлагаю вам подумать и над моими словами. Это для всех!
– Звучит как директива! – поднял указательный палец Моршанский.
– К сожалению, моя интуиция не может быть основанием для приказов, поэтому, подчеркиваю: предлагаю! Но для всех нас найти убийцу дело общее, поэтому надо прислушиваться к мнению друг друга! – довольно сухо парировал Дубовик.
– Но вы же моего не слышите! – с оттенком неодобрения сказал следователь.
– Повторяю: ваши доводы относительно Кривец я принимаю! Но свою точку зрения буду отстаивать до конца! Давайте, закончим эту словесную дуэль, и продолжим обсуждение известных фактов и доказательств. Что ещё интересного рассказала дочь Песковой, кроме уже сказанного? Что-нибудь вас заинтересовало?
– Она говорила о каких-то старых фотографиях, на которых были женщины в длинных платьях! Кружевные зонтики, сказочный фон… Чисто женские впечатления! Нет, особо больше ничего. Да, она ещё сказала, что мать была очень крепкой и здоровой женщиной, не смотря на тщедушность.
– Погодите! – Дубовик хлопнул себя по лбу пальцами. – Ведь Пескова тоже родом из Могилева! И по возрасту ровесница Лопухиной! А это может обозначать?.. – он вопросительно посмотрел на всех. – Ну?..
– Она могла знать Анастасию Лопухину, а также то, что касалось рождения сына! – возбужденно прихлопнул ладонями Моршанский.
– И не только! Она и с Вагнером могла быть знакома с тех времен! – подхватил Калошин. – И знать о дальнейшей судьбе сына Лопухиной! А если он здесь, то это ведь многое объясняет! – он с одобрением посмотрел на Дубовика: – Значит, всё-таки, твоя правда: вся история идет, действительно, оттуда. Тогда и убийство её вполне логично, ведь, вряд ли, Лопухина хотела быть раскрытой! А Кривец случайно могла оказаться между этими женщинами, и узнать их тайны.
– Лопухина и Пескова могли быть и соперницами! – добавил Моршинский. – Евгения Пескова, между прочим, сказала ещё, что мать первой уехала из Москвы сюда, только потом приехал муж с дочерью! Правда, причины она не знает, мала была тогда.
– И Лопухина жила здесь уже до войны, судя по рассказам осоавиахимовцев.
– И что, обе рванули сюда вперед мужика, которого не могли поделить? – усмехнулся Воронцов.
– Пошло и слишком банально, Константин. Тут причины, боюсь, более глубинные, – Дубовик задумчиво посмотрел в окно, потом, вздохнув, посетовал: – Война связала нам руки – столько архивных данных уничтожено. Кем стала Лопухина? За кого вышла замуж? Кем была Пескова в молодости? Чьих детей воспитывала? Вот эти вопросы, скорее всего, останутся без ответа. Кстати, я не эксперт в семейной жизни, дети для меня – чистые страницы, но…
– Пора уже заполнять эти страницы! – нравоучительно сказал Сухарев, воспользовавшись паузой в речи подполковника, вызвав тем самым улыбки присутствующих.
– Вот и начнем ликбез для начинающих папаш, – лихо козырнул Дубовик, – вопрос всем на засыпку. В семье, где есть один ребенок пяти-шести лет, ожидается прибавление. Этот ребёнок запомнит какие-то подробности появления в их семье брата, сестры? Понимаю, что вопрос корявый, но вот, примерно, так!
– А-а, так ты, Андрей Ефимович, думаешь, что брат Евгении Песковой, будучи старше её, должен помнить, как она появилась в их семье? А что, разумно! – одобрительно закивал головой Сухарев. – И я первым отвечу на твой вопрос: если ребёнок не дегенерат, то хоть какие-то моменты останутся в мозгу.
– А почему только какие-то? – возмутился Воронцов. – Я, например, очень хорошо помню, как мне брата приволокли из роддома. Я целую неделю рыдал от ужаса, глядя на лысую «обезьянку», как мне тогда показалось. Честно скажу, тогда думал, что он всю жизнь таким будет. Орал: «Как мы этого урода соседям покажем»!
Все дружно засмеялись.
– Ну, что ж, прекрасный экскурс в детство. Значит, с братом Евгении попросим связаться по радио. Вдруг и у него были такие же яркие впечатления, – улыбаясь, сказал Дубовик.
– Товарищ подполковник, разрешите вопрос? – приподнял руку Воронцов.
– Спрашивай!
– Я вот всё думаю, зачем же эта «Жанна Д`Арк», по словам свидетелей, всегда надевала нитяные перчатки? Может быть, у неё что-то с руками было не в порядке?
– Вот этот вопрос хороший и своевременный! Могло быть и так, как ты сказал, а можно допустить, что это просто отрыжка дворянского воспитания – дамы всегда в перчатках. Стрельба – дело не вполне чистое, и не женское. И это лишний раз может доказывать, что стрелявшей была Лопухина.
Глава 13.
Отпустив всех позавтракать и выполнить некоторые поручения, Дубовик вышел на крыльцо, дожидаясь Калошина. Решили прогуляться до ресторана и поговорить. К ним присоединился и Ерохин. В этот момент на крыльцо вышел дежурный и позвал его к телефону. Звонил Лагутин:
– Андрей Ефимович, тут тебя Кривец спрашивает, муж медсестры. У него для тебя какое-то сообщение. Мне ничего не сказал.
– Дай ему трубку!
– Товарищ подполковник, я должен извиниться за то, что раньше вам этого не сказал, но, поверьте, только сейчас об этом вспомнил! – возбужденно затараторил Кривец.
– Иннокентий, давай без этой словесной шелухи, говори самую суть! – поморщился Дубовик.
– Значит так! Когда погиб Шаргин, Люба пришла домой сама не своя, ну, оно и понятно. Только она металась по квартире и все повторяла: «Это я виновата в том, что эти сволочи его убили! Если бы я всё отдала ему, они бы не посмели это сделать! А я пеклась только о своих интересах, самонадеянная дура!»
– Ты точно помнишь эти слова, ничего не домысливаешь? – Дубовик почувствовал, как ему передалось волнение собеседника, да и было от чего разволноваться – интуиция его не подвела, появилось подтверждение его догадкам, теперь они приобретали плоть.
– Нет, я точно всё вспомнил, тогда мне её слова показались признанием в любви, что ли!.. Вот, вроде того, что себя отдала бы! Ещё страшно разозлился и высказал это ей, а она с таким укором посмотрела на меня и сказала, что, дескать, «не станет меня, вспомнишь эти слова!» То есть, если её не станет!
– Я понял это!
– Понимаете, я тогда упрекнул её в том, что она готова была отдать Шаргину всё, а мне ничего!
– Что она ответила на эти слова?
– Сказала, что я не о том думаю. Больше мы не говорили на эту тему, а через несколько дней она пропала, только я всё о любовниках её думал, а те слова вовсе забыл… – голос Кривец звучал уже глухо и покаянно.
– Ладно, Иннокентий, спасибо! Я всё понял!
– Ой, да, ещё вот что! Тогда, примерно, через месяц, звонила какая-то женщина из клиники и спрашивала, не оставляла ли Люба мне какой-нибудь пакет, дескать, это её – той женщины – вещь, и Люба должна была ей его отдать. Но у Любы я ничего подобного не видел.
– Иннокентий, ты, извини за грубость, м..к! – Дубовик хотел сказать ещё несколько грубых слов, но передумал и только добавил: – Но всё равно, спасибо!
Кривец почувствовал настроение подполковника и ещё тише произнес:
– Обида мной руководила, и ревность! Простите, если что не так…
Дубовик положил трубку и вдруг застыл. Потом резко развернулся и буквально выскочил на крыльцо, где его дожидались Калошин с Ерохиным.
– Какой же я дурак! Немедленно едем в клинику! – и сам первый помчался к машине.
Майор с капитаном удивленно переглянулись, но, тем не менее, быстро двинулись вслед за подполковником.
Калошин сел за руль, Ерохин устроился сзади. Оба напряженно ждали, когда Дубовик объяснит свое поведение. Тот же, прикрыв глаза, только повторял:
– Идиот! Какой же я идиот! Не понять такой очевидной вещи! Потерять столько времени!
Калошин не выдержал первый:
– Может быть, хватит заниматься самобичеванием? Объясни, наконец, в чем дело?
Дубовик повернулся к нему:
– Объяснить, говоришь? Хорошо! – он с ожесточением выдернул папиросу из портсигара и, закурив, глубоко затянулся, а выдохнув, сказал: – Я не зря твердил про портрет. А ведь там прямая подсказка нам. Вот скажи, капитан, что там, на фотографии? – он обернулся к Ерохину.
Тот удивленно смотрел на подполковника.
– Так вы же сами знаете…
– Нет, ты скажи, произнеси вслух, всё, что на ней изображено! – настойчиво повторил Дубовик.
– Женщина… красивая, фигуристая, – опасливо посматривая на подполковника, начал Ерохин.
– А ты, кроме неё, ещё что-нибудь увидел там, «херомант»?
– Пальма, – бросил Калошин, незаметно улыбнувшись на язвительную характеристику подполковника своему подчиненному.
– Слышал? Пальма! – Дубовик легонько щелкнул Ерохина по лбу. – Вот где она спрятала пакет – в цветке!