– Точно! – воскликнул Ерохин. – Там столько этих пальм в кадушках – гранатомет спрятать можно!
– Да погоди ты радоваться! Доля сомнения всё равно остаётся… Слушай, Геннадий Евсеевич, а ты не помнишь, на схемах были отмечены кадушки с цветами?
– Нет, точно помню! Не было ничего!
– Хорошо! Значит, преступник не придал этому значения, а, следовательно, и не искал там. Только бы не промахнуться!.. – видно было, что подполковник волновался. И, докурив папиросу, добавил: – В нем, в этом пакете вся разгадка! – сказав это, он больше не проронил ни слова до самой клиники. Молчали и его спутники, немного огорошенные услышанным.
Хижин встретил их, как всегда, с добродушием и немного удивился, когда Дубовик, едва поздоровавшись, спросил:
– У вас в кабинете, какой цветок стоит?
– Этот, как его?.. Фикус, такой, с большими листьями! – доктор по-прежнему, с удивлением смотрел на приезжих офицеров, но задать вопрос не решался.
– А у Флярковского? – нетерпеливо поглядывая в сторону меньшего корпуса, спросил опять подполковник.
– А у него нет! Стояла пальма, но её вынесли…
– Вынесли?! Куда? Почему? – Дубовик в возбуждении схватил доктора за руку.
– В коридор… Флярковский не любит цветы, говорит, что они пыль собирают, хотя, по-моему, наоборот. Цветы – это самое нежное проявление жизни. У них же происходит фотосинтез, и они…
– Доктор, увольте меня от экскурсий в ботанические эмпирии! Вернёмся к этому как-нибудь в другой раз! Идёмте, покажете, где эта пальма? И, кстати, есть ещё такие же в вашем корпусе? – Дубовик широким шагом, не дожидаясь своих спутников, быстро зашагал по асфальтированной дорожке, очищенной от вновь выпавшего снега.
– Нет, такая одна, – едва поспевая за подполковником, объяснял Хижин. – Её посадила ещё Люба Кривец, и сама же за ней ухаживала. Привезла с курорта ещё в прошлом году маленький отросток. Теперь вот стоит бедная эта пальма в коридоре, но, правда, женщины за ней смотрят.
При этих словах доктора Дубовик остановился, хотел сказать что-то резкое, но передумал и, досадливо махнув рукой, зашагал дальше.
Пакет, обёрнутый толстой кухонной клеёнкой, оперативники обнаружили в кадке с пальмой, стоящей в конце коридора, за кабинетом Флярковского.
Дубовик, держа драгоценную находку в руках, не удержался от едкого замечания в адрес Хижина:
– Что ж вы так невнимательно? Мы ведь вас спрашивали, всё ли на схеме отмечено! Вы нас заверили, что ничего не пропущено? Или я ошибаюсь? На наше счастье, преступник исключил возможность тайника в цветке. Иначе!.. Простите, но, боюсь, много con de merde услышали бы от меня! Поверьте, я бываю слишком груб! – но, увидев, как густо покраснел доктор при его последних словах, Дубовик поспешил загладить своё нетактичное поведение: положив ладонь на плечо Хижина, он добавил: – Извините, но наша работа слишком грязная, чтобы миндальничать.
– Нет-нет, что вы! Я не в обиде на вас, скорее, на себя! И, у меня к вам есть личная просьба: если это не будет большим секретом, я хотел бы знать, что всё-таки содержится в этом пакете. Ведь погибли мои коллеги…
– Обещаю! Но это пока всё! – он пожал руку Хижину и добавил: – Ни один человек не должен знать о том, что здесь было найдено. Даже ваша жена!
– О, это я, поверьте, понимаю! Хранить секреты, в некотором роде, и моя специальность!
Попрощавшись с доктором, оперативники буквально помчались в гостиницу, где решили спокойно пересмотреть документы без лишних свидетелей.
Глава 14
.
Сверху лежали письма. Дубовик аккуратно перебрал их, прочитав имя адресата:
– Анастасии Лопухиной, так, в Могилев, в Москву, в Минск, опять в Москву, в Москву… Все – «До востребования»! Сразу будем читать или?.. – посмотрев на Калошина и Ерохина, спросил он.
– Так они все на немецком языке, их же переводить надо! – капитан взял один конверт. – Из Германии, от Вагнера, наверное.
– Ну, с переводом я справлюсь, в конце концов, это не техническая литература! – отмахнулся подполковник, разглядывая следующий документ. – О-о, да это же свидетельство о рождении Александра Лопухина, 29 декабря 1907 года, город Минск. Права была старушка относительно рождения сына Анастасии! Свидетельство о рождении самой Анастасии, Могилёв, 1890 год. Так, смотрим дальше! Ещё интереснее: факт признания отцовства Вагнером Александра Лопухина, паспорт на имя Александра Вагнера, причем, немецкий! Вот так-так! А это?.. Взгляните, завещание! Читаю: так.. так.. ага!.. «своему сыну Александру Вагнеру завещаю все свои научные труды и – внимание! – замок в Баварии, счета в Швейцарском банке»… так, здесь все реквизиты перечислены… Да-а… – Дубовик достал из пакета плоский небольшой сафьяновый футляр, открыл его: – А вот и ключик золотой! Ну, за это и побороться стоило! Вот вам и цена всех загубленных жизней! И эксцентричность поступков преступников! И разыгранные спектакли с переодеваниями!
Повисло молчание. Все пытались осмыслить увиденное. Вдруг заполнились пустые ячейки, не разложенной до конца мозаики преступлений последних месяцев, хотя оставались вопросы, но они должны были только дополнить, очертить флеронами всю картину.
Наконец, Калошин спросил:
– Есть там ещё что-то?
– Фотография… кстати, по-моему, та самая, о которой рассказала мне горничная Лопухина. – Вагнер, молодая женщина в шляпке с вуалью, понятно, Анастасия, хотя лица почти не видать, и их сын Александр. Снимок, действительно, сделан в Москве, в 1912 году.
– Ну и «жук», этот Вагнер! – сплюнул Ерохин. – Кобелёк ещё тот! Две семьи! Это ж надо!
– Ну, кто бы говорил! – усмехнулся Дубовик. – Ладно, читаем дальше. Ого! Ещё одно завещание, это уже на имя Стефана Вагнера, то бишь, Каретникова. И что же у нас папочка завещает старшему сыночку? А всё то же, что и младшему. Так, тут и дополнения к завещаниям есть. – Пробежав глазами текст, подполковник объяснил: – Папочка-то у нас не дурак! Заветный ключик от богатства получит лишь тот, кто закончит научный труд Вагнера и представит ему все доказательства того, что теория его состоятельна, эксперименты дали положительные результаты, и все усилия отца-нациста не пропали даром. Вот так! Ни больше, ни меньше! О! Ещё одна фотография! Это… м-м-м… снимок родового замка барона фон Вагнера … хм… название какое-то божественное… «Врата Бога»! Да-а-а… Если они, эти врата такие, то я не спешу туда! Серость сплошная! – подполковник немного небрежно бросил снимок на стол. – Ну, что, друзья, скажете?
– По мне – наши избы краше! – повертев фото в руках, сказал Калошин.
– А у меня предложение! – Ерохин встал и в шутливой манере обратился к Дубовику: – Ну их эти ворота! Всё равно не наше – не советское! А прежде, чем мы окунёмся в интимную переписку голубков, товарищ подполковник, давайте пожрём!
Дубовик с Калошиным громко расхохотались, а Ерохин хлопнул себя по животу:
– Нет, ну, правда, живот к позвоночнику прилип! Мало того, что не спали, так ещё и не завтракали!
– Да согласен я, согласен! Идём восполнять утраченные калории!
Глава 15.
– Читать буду выборочно! Тут очень много любовной лирики… – Дубовик пробежал глазами пожелтевшие листки, откладывая некоторые в сторону.
– А почему бы нам не послушать про любовь? – Ерохин взглянул на Калошина, ожидая поддержки, но тот только усмехнулся, подполковник же отчеканил:
– Купи билет в оперу – заслушаешься! А вот теперь всё внимание сюда: «Милая Анастасия! Надеюсь, что ты не воспримешь мой отъезд, как бегство. Профессор Лопухин, к моему великому сожалению, не смог сберечь лабораторию, а без неё все эксперименты просто невозможны. Но мой отец благосклонно отнёсся к этой работе, и теперь согласен спонсировать меня в полном объёме. Также, он предоставляет мне свою прекрасную лабораторию. Жить буду в Мюнхене. Письма пишу, как и договорились, до востребования. Если вдруг изменится политическая обстановка, а это не исключено, судя по последним новостям, которые я получаю здесь, в Баварии, тебе будет доставлять почту один наш общий знакомый. Когда он придет, ты поймёшь, что это от меня. Имени не называю». Это письмо написано в Могилёв… Датировано мартом 1914 года. Дальше, читаем: «Милая Анастасия! Пишу в великом смятении. Вчера в Сараево был убит эрцгерцог Фердинанд и его жена София! Это ужасно! Австро-Венгрия объявила войну Сербии, а наша Германия пообещала полное содействие ей. Боюсь, что это начало Великой войны, как у нас говорят! Не покидай Москву. Я буду знать, где вас искать. Береги Александра!» Та-ак… Вот ещё интересное в этом письме: «Жалею, что мои эксперименты так затруднительны, помощников не найти, университетские товарищи не понимают всей пользы моего открытия. А ведь если бы этот сербский студент прошел через мои руки, он не был бы пойман, а убийство Фердинанда осталось нераскрытым. А теперь война!..» – Дубовик отложил в сторону листы, исписанные мелким четким почерком, и закурил.
– Да, вот это архивчик! – покачал головой Калошин. – Вся хронология событий тех лет!
– Это, действительно, подошло бы для исторической хроники жизни отдельно взятых людей. Перевожу дальше. Год 1919. «Любовь моя, Анастасия!» Так, тут любовные признания, опускаем,.. ага, вот: «Всю войну провел в безделье, из-за недостатка необходимого для моих опытов, смог работать только на бумаге, но это всё не то! Не то! Жаль потраченного времени, но мне нужны люди, и не только, как помощники, но и как материал для опытов. Думал, что война подарит мне такую возможность, но все подозрительны и осторожны. Ночью не встретишь никого. Работал с собаками, кое-что получилось. Верь в меня, я заставлю говорить о себе! Ты пишешь, что Александр очень талантлив и умен не по годам. Это самое лучшее известие за все эти годы войны и вашей революции». Год 1924. «Только что наш общий знакомый принес твое письмо и фотографию. Как хорош Александр! Л. сказал, что мальчик необыкновенно одарен. Прекрасно говорит по-немецки. Почти без акцента. Найми преподавателя, он должен говорить чисто. Его артистические способности меня волнуют мало, а вот то, что он много занимается математикой и физикой порадовало бесконечно. Денег на него не жалей! К сожалению, мой старший сын не оправдывает моих надежд. Истеричен, слаб духовно. Подвержен чужому влиянию. А ведь я обоих сыновей вижу продолжателями моего дела». В конце есть приписка: «Настоятельно рекомендую Александру поступать в медицинскую Академию, он должен стать хирургом. Параллельно пусть оканчивает курс физики и математики. Есть ли такие в Москве? Если нет, увози его в другой город». Да-а! Очень честолюбивые планы! – Дубовик вновь перебрал листы и пробежал их одними глазами. – Тут дальше Вагнер пишет хвалебные оды в честь прекрасного сына Александра, названного, кстати, по его словам, в честь Македонского! Чувствуется, лавровый венок давил на мозги папаши! – подполковник поднялся, похрустел суставами.
– Устал, Андрей Ефимович? – заботливо спросил Калошин.
– Да, немного. Язык чужой, почерк незнакомый… Черт бы их всех подрал! Капитан, мог бы почитать немного! – Дубовик повернулся к Ерохину. Тот поднял руки:
– О, нет, товарищ подполковник! Я в лингвистике плаваю, языки не моя стихия! Вы же знаете!
– Ну, твоя стихия известна! – он потрепал Ерохина за чуб.
Тот помотал головой, освобождаясь от руки Дубовика:
– Ну, това-арищ подполковник, ну сколько можно? Я с вашей подачи скоро вообще на баб смотреть перестану!
– Не умри только от воздержания! Ладно, перейдём к следующему письму. Тут приписка для Александра, отец хвалит его за выбор профессии: «Хирургия – это лучшее, что я мог бы пожелать тебе, но в моем деле необходимы и другие знания! Не опускай руки, ты должен стать моим преемником!»… А это уже 1934 год. Так… Ого, это очень интересно!.. Читаю: «Нашим фюрером и рейхсканцлером стал Адольф Гитлер! Ты помнишь, я тебе писал о нем? Ещё, когда я состоял в нашей баварской партии правых консерваторов-сепаратистов, что было моим заблуждением, наш комиссар Густав фон Кар познакомил меня с лидером немецкой национал-социалистической рабочей партии Адольфом Гитлером. Тот сразу же поддержал мою идею «тихой войны», но сказал, что вести её надо в большевистском логове, чтобы можно было изнутри резать головы «красной гидре», и предложил вернуться к этому разговору позже. Тогда же я вступил в его партию. Вот теперь он у власти! Мы главные в Рейхстаге! Я имел с ним беседу, он выразил полное согласие со мной, обещал поддержку. Но повторился, что работать мне будет лучше на территории врага. Там скоро будет много «материала». Он добавил, что возьмёт реванш за проигранную войну Германской империей и Ноябрьскую революцию, которую люто ненавидит! Анастасия! Война с Россией неизбежна! Я рад! Мы сможем соединиться, а ты обязательно исполнишь свою заветную мечту – станешь, наконец, полноправной хозяйкой моего замка в Альпах. Я осыплю тебя богатством! Ты его достойна! Посылаю вам с нарочным работы Гитлера «Двадцать пять пунктов» и «Моя борьба». Александр должен их проштудировать. Помните – весь мир будет лежать у наших ног!» И даже отрывок из Гёте приписал!
– Да-а! Яркая личность, этот Вагнер! – покачал головой Калошин. – Только теперь весь мир его – могильные черви! А земли – всего два метра! И Гёте не помог!
– Ну, майор, какая проза после столь высокого стиля! Вагнер не вынес бы такой оценки! – улыбнулся Дубовик. – Ну, что продолжим? Тут уже остается совсем немного истории в письмах. В следующие годы он пишет, в основном, обращаясь к Александру. Спрашивает, понятна ли ему суть экспериментов. Предлагает разрабатывать своё направление. И?! Ай да Вагнер, ай да кудесник! Прямо сыплет сюрпризами! Просто пещера Али Бабы! Слушайте: «Напиши мне обязательно, передан ли тебе перстень моей матери?» Вы понимаете, о чём здесь может идти речь? Перстень, подаренный незнакомцем Оксане Ильченко! «Он должен был принадлежать Эльзе, но я дарю его тебе! Это – признание моё за сына – родовой талисман!»
– Так сынок взял у маменьки перстень и подарил его Оксане?! Ну, и дела-а! – взволнованно воскликнул Ерохин.
– А может быть, покупал молчание девушки? – предположил Калошин.
– Ребята, давайте закончим с письмами и поговорим! Здесь очень много надо обсудить! Есть приписка к этому письму: «Кстати, можешь не волноваться относительно того, что Александр незаконнорожденный. У нашего рейхсканцлера отец тоже из такой семьи, но это не помешало Адольфу взойти на вершину, и Александру судьба подарит шанс, но для этого он должен много трудиться». Да-а, комментарии излишни.. – Дубовик сокрушенно покачал головой. – Итак, письмо 1938 года, обращение к Александру: «Не манкируй своими обязанностями в работе на Советы, никто не должен подозревать тебя! Это важно! То, что ты пишешь о клинике в каком-то провинциальном городишке, пожалуй, это самое верное решение проблемы с лабораторией. Осторожно привлекай к своей работе нужных нам людей. Неплохо было бы «купить» и какого-нибудь партийца! Денег не жалей, и драгоценностей – тоже. И у «красных» есть продажные!» Это думаю, как раз, о Мелюкове. Ещё небольшая приписка: «Я буду рекомендовать тебя в члены нашей партии! Ты этого достоин!» Ну, что ж, пожалуй, и всё! – Дубовик ещё повертел листы писем, просматривая их. – Нет, больше ничего важного… Думаю, у них был и другой канал связи, особенно, перед войной. Самая главная наша задача – Лопухина и её сын!
– Так значит, Эльзу Вагнер намеренно оставил в Советском Союзе? И фамилию заставил поменять на русскую, чтобы она не смогла претендовать на наследство? – спросил Ерохин.
– Кстати, белорусские коллеги должны ответить, какова причина смерти Эльзы и её мужа, похороненных в Могилёве. Дождемся их выводов. – Дубовик взял фотографию: – Надо бы попросить вашего Гулько снять вуаль с этой женщины, может быть, сможем составить портрет. Ну, давайте, высказывайтесь!
– Я считаю, что Александр Вагнер работает где-то здесь врачом. Об этом чётко пишет отец в письмах, – сказал Калошин.
– Более того, незнакомец в маске – это он и есть! В этом я теперь уверен! Пескова слышала, как Вагнер разговаривал с немцем, то есть, с человеком, который прекрасно говорил на немецком языке. Отец с сыном в то время явно встречались. А вот как потом?
– Через Штерн? – высказал предположение Ерохин.
– Что-то я в этом сомневаюсь… – Дубовик задумчиво тёр подбородок.
– Так ты обоснуй, Андрей Ефимович, свои сомнения! Я поддерживаю мнение капитана, по-другому общаться им было сложно. Вагнер последние годы практически никуда не выходил, – Калошин с сомнением посмотрел на подполковника.
Тот только отмахнулся:
– Вот в этом-то и вся соль! И я пока сам не пойму, что меня не устраивает в этом сценарии. Какая-то мысль чиркнула… Ладно, об этом потом! Давайте дальше!
– Кто такая Лопухина? Где она обосновалась? Что её связывало с Песковой? Я считаю эти вопросы первостепенными, – пристукивая ребром ладони, рассуждал майор.
– А я считаю, что Пескова точно знала тайну Лопухиной, они могли быть даже ею повязаны. Если Лопухина собиралась удрать за границу вместе с сыночком, то Пескова со своей стороны могла потребовать, так сказать, денежной сатисфакции, – высказал Ерохин очередное мнение. – Как думаете, товарищ подполковник?
– Всё это не лишено логики и смысла. Только по нашим рассуждениям выходит, что все, кто в курсе тайн Лопухиной и её сына, ищет в этом свою выгоду, а получает пулю. И никому из них не пришло в голову пойти в милицию, чтобы предотвратить и свою гибель, и убийство других людей. Значит, у каждого была некая уверенность в своей правоте? Или я чего-то не понимаю…