– И в чем это выражалось?
– В отношении к мужчинам. Были у неё и женатые, насколько это явствовало из разносимых по городу слухов.
– Но ведь вы живете в райцентре, откуда же черпали эти сведения?
Лыков, немного помявшись, посмотрел прямо в лицо Калошину:
– Майор, я вижу, что вы порядочный человек, и мои слова не обратите мне во вред. Хоть это и не касается вашего дела, но скажу, чтобы потом не возникало ненужных вопросов: у меня здесь живет любимая женщина, а я человек женатый, и, в силу понятных причин, разводиться не собираюсь. Фамилию своей любовницы могу назвать безо всяких условий, если это вдруг вам понадобится.
– А что, Оксана тоже принимала участие в лечении вашей жены?
– Да нет, там была только Кривец. Мы старались привлекать к этому, как можно меньше людей. Условия в клинике для этого прекрасные, как вы, наверное, успели заметить. Отдельный въезд позволяет хранить все в тайне.
– Но вы сказали, что видели девушку не однажды?
– А-а, вот вы о чем! Она была соседкой моей… пассии. У неё мы неоднократно и встречались.
Калошин вполне оценил честное признание Лыкова о том, что у него есть женщина. И это ему импонировало, хотя он не очень жаловал номенклатурщиков и функционеров, особенно таких, которые получив хорошее образование, имея возможность посвятить себя служению простым людям, вдруг уходили в хозяйственную или торговую сферу ради личной выгоды и красивой жизни.
Фамилию Песковой Лыков слышал краем уха, в связи с её исчезновением, и знал лишь только то, что говорили «товарищи из милиции», что не очень-то и удивило Калошина. Про Чижова майор спросил уже чисто формально. В глазах Лыкова он поймал немой вопрос и коротко сказал о смерти пациента. Но Калошину почему-то показалось, что «замзав», как он мысленно прозвал своего собеседника, ждал другого ответа: он вдохнул воздух, будто собираясь что-то спросить, но передумал. Вернуть разговор в нужное русло уже не удалось. Было видно, что Лыков полностью контролировал все свои эмоции и слова. Тогда майор решил закончить беседу, а все свои сомнения обсудить с Дубовиком.
Подполковник Дубовик позвонил в дверь квартиры Кривец. Ему открыл здоровяк в спортивных штанах, вытянутых на коленках. Синяя майка, хоть и была чистой, но имела довольно затрапезный вид, была растянута и не глажена. Но Дубовик сразу для себя определил: не обращать внимания на подобные мелочи. Его должно интересовать только то, что может пролить свет на исчезновение хозяйки этого дома.
Подполковник показал удостоверение открывшему мужчине. Тот недовольно поморщился, но пригласил гостя в квартиру. Сразу же, за своей спиной, Дубовик услыхал ворчание и жалобы хозяина по поводу того, что отсутствие жены не дает им с дочерью нормально существовать. Девочке уже двенадцать лет, ей нужна мать, а эта «шалава» удрала с любовником. Как ему найти её, чтобы вытребовать алименты? Все это Дубовик решил пропустить мимо ушей, иначе, чувствовал, мог не выдержать и сказать кое-что нелицеприятное этому бугаю, который, как подозревал подполковник, все время проводил в лежании на диване и брюзжании. И, в самом деле, на тахте лежало откинутое верблюжье одеяло, а в изголовье покоилась смятая подушка в старой наволочке.
Мужчина предложил стул у круглого стола с клетчатой скатертью. Там же сидела девочка в пионерском галстуке, перед ней были разложены тетради и учебники. Было понятно, что ребенок занят уроками.
При виде чужого мужчины она встала, тихо поздоровалась и вышла в другую комнату.
Дубовик осязаемо почувствовал, что девочке плохо, и для себя решил позже обязательно поговорить с ней. «Лучше в школе, в отсутствии отца», – и, подумав это, перенес свое внимание на хозяина.
Тот сел напротив подполковника и посмотрел на него тяжелым взглядом:
– Вы что-то узнали о Любке? – чувствовалось, что с языка этого мужчины готовы были сорваться проклятья в адрес жены.
– Как я понимаю, вы её осуждаете? – напрямую спросил Дубовик.
– Осуждаю?! – мужик взвился. – Да я её ненавижу! Чтоб сгореть ей в аду, б…и! – и с силой ударил кулаком по столешнице.
– Споко-ойно! Давайте так: я спрашиваю – вы отвечаете, только по существу, без лишних эмоций и ругательств. Поверьте, я их тоже знаю. Могу продемонстрировать. Но, думаю, обойдемся без этого, – Дубовик хотел было заметить хозяину, что у него несовершеннолетняя дочь, но понял, что будет только, как говориться, «метать бисер перед свиньями» – Кривец был весь в своем личном горе, и благоразумно промолчал.
– Мне не за что её теперь любить – она нас бросила! – мужчина обиженно надул губы, а Дубовик утвердился в мысли, что жалеет этот боров только себя.
– Но вы можете рассказать о её последних днях перед исчезновением?
– Все было, как обычно. Сумела не показать вида.
– И все-таки, поподробнее… – настойчиво произнес Дубовик.
– Зачем это вам? – вяло пожал плечами Кривец.
– Мы с вами договорились… – голос подполковника прозвучал ещё жестче.
– Ну, ушла на работу, пришла с работы, приготовила ужин, с девчонкой какими-то бабскими штучками занималась. Вечером книгу читала.
– Близость между вами в последние ночи была?
– А это-то вам нахрена?! – у мужика глаза на лоб полезли.
– Не хочешь – не отвечай! – переходя на «ты», зло рявкнул Дубовик. – Но по тебе вижу, что все было, как всегда – была между вами близость, и, наверняка, без изменений.
– Это как?! – ещё больше удивился Кривец.
– Повторяю: я спрашиваю – ты отвечаешь, а не наоборот!
– Ну, ладно, было, да, все как всегда! Поэтому я и удивился, когда она на следующий день не пришла с работы. Сначала заволновался, позвонил в клинику, там сказали, что давно ушла. Ждал-ждал, стал звонить знакомым. Нет, никто ничего не знал.
– Ну вот, уже «речь не мальчика, но мужа», – удовлетворенно кивнул Дубовик.
– Какого ещё мальчика? – буркнул Кривец.
– Не важно. Продолжай, – подполковник спрятал усмешку.
– Ну, пошел на улицу, там походил, поискал. Тихо всё! Потом уж и милиция взялась за дело. А когда письмо получил, так думал, всех порву! Обозлился!
– Ты письмо её хорошо прочитал? Уверен, что она его писала?
– А кто ещё? Кому это надо? – все продолжал удивляться вопросам подполковника Кривец. – Я его особо и не разглядывал. Письмо и письмо!
– И как же ты, такой мужик, здоровяк, красавец, – решил польстить ему Дубовик, – не понял, что у твоей жены возник адюльтер?
– Чего возникло?
– Слушай, как тебя?.. – Иннокентий! – Ты, Иннокентий, сколько классов закончил? – стараясь сдерживать свои эмоции, спросил Дубовик.
– Восемь, и ПТУ – я очень хороший токарь! – горделиво ответил тот.
– Ясно, – вздохнул подполковник, – так как же ты не понял, что у неё роман с другим мужчиной?
– Так все было нормально! Вроде бы…
– Тогда почему ты так сразу поверил в это письмо? – всё больше раздражаясь, рыкнул Дубовик.
Иннокентий вдруг бросил на него совершенно потерянный взгляд, и стало понятно, что это – «большой обиженный ребенок» – именно так подумал подполковник.
– У неё одно время что-то закрутилось с Шаргиным, но потом она пообещала мне, что все у нас останется по-прежнему. А после прошлогодней поездки на море опять будто изменилась, но говорила, что все нормально! Только сдается мне, что был у неё какой-то хахаль! Наверное, к нему и сбежала, когда не стало Шаргина.
Дубовик осуждающе покачал головой и решил сказать мужчине правду:
– Боюсь, что зря ты так думаешь о своей жене… У нас есть все основания полагать, что её нет в живых, – он говорил тихо, оглядываясь на закрытую дверь комнаты, куда ушла девочка.
Реакция мужчины была неожиданной: он схватился за горло, покраснел и хриплым шепотом «закричал»:
– А-а-а! – Дубовик подбежал к нему, вынул из кармана фляжку с коньяком, к которой крайне редко прибегал, считая¸ что эмоции лучше контролировать умом, а не алкоголем. После порядочной порции, влитой в горло, Иннокентий закашлялся, и из его круглых глаз полились крупные слезы, которые могли быть и реакцией на коньяк, и выражением горя.
Он сидел, молча, вытирая слезы тыльной стороной ладони, и Дубовик вдруг почувствовал к нему пронзительную жалость, хотя ненавидел это чувство больше других, особенно, в проявлениях к мужскому полу.
– Я так боялся этого, – по-прежнему, шепотом, произнес Кривец. – Если бы сбежала – есть надежда, что вернется. – Потом вдруг встрепенулся: – Вы ведь ещё не нашли её? – и получив ответ, воспрянул духом: – Значит, надежда ещё есть?
Дубовик вздохнул:
– Надежда есть всегда. – Помолчал. – Значит, письму ты не поверил?
– Старался не верить, – поправил Иннокентий. – Просто боялся подумать о другом. Когда погиб доктор Шаргин, она изменилась. Стала много о чем-то думать, книжку держит, а думает о своем. Спросил – не ответила. Несколько раз видел, как вставала ночью, стояла у окна. Один раз я её попытался успокоить, сказал, что все пройдет и будет, как прежде. Она посмотрела на меня как-то странно и ответила: «Как прежде не будет никогда!» Я возразил ей – многие погибают, так что, не жить из-за этого? Она ничего тогда не ответила. Я думал, я высказывал опасения, что у неё есть другой. Она сумела меня успокоить. Я ей поверил. Любил я её… – и добавил с вызовом: – и она меня любила, не смотря на то, что умнее меня была, и старше…
Тягостная тишина повисла в квартире. Дубовик не решался прервать мысли человека, узнавшего страшную весть. Тот же сидел с опущенной головой. Почувствовав, что молчание затянулось, Иннокентий посмотрел на Дубовика:
– Есть ещё коньяк? Дай! – и протянул руку. Выпил все до дна, выдохнул, и снова замолчал.
– Что-нибудь после этого происходило? Кто-нибудь приходил? Может быть, спрашивали о каких-нибудь документах?
– Да нет, никто не приходил, ничего не просил…
– Может быть, замечали в квартире какие-нибудь изменения?
Кривец вытаращил глаза:
– Это как?
Дубовик сокрушенно вздохнул:
– Да… Трудно с тобой беседовать! Ну, попробую донести до тебя: бывает так, что хотят найти какую-то вещь в квартире, но в отсутствии хозяина. И порой по самым незначительным приметам хозяин понимает, что у него кто-то побывал. Уяснил? Ответить можешь?
– Не было никого, не было…
Дубовик решил закончить на сегодня разговор, и, пообещав снова зайти, пожал протянутую вялую руку:
– Девочке не говори, пока все точно не будет известно, – тот согласно кивнул головой.
Глава 6.
Дубовик, в ожидании Калошина и Доронина, сидел в кабинете Лагутина и беседовал с Моршанским. Тот немного успокоился и уже разговаривал спокойно, мало того, он побаивался самого подполковника и его острого языка. Да и профессиональная деятельность того играла немаловажную роль.
– Андрей Ефимович, вы не сказали мне, по какому делу приехали сюда, и как ваш капитан Ерохин оказался в клинике? В качестве кого? – осторожно начал разговор следователь.
– Герман Борисович! – подполковник говорил подчеркнуто вежливо. – В прокуратуру поступила жалоба на наши действия? Уверен, что нет. Если вас интересует расследование КГБ, обратитесь к генералу. Я не вправе посвящать вас без особой надобности в наши дела, пока в этом не возникнет необходимости. Подчеркиваю: дела, а не преступление.
– А если убийство Ильченко связано с вашим присутствием здесь?
– Ваш вопрос не корректен. Девушку убили не потому, что мы здесь, просто, преступление произошло в то же время, как мы приехали сюда по своему делу. Если вдруг проявится связь между нашим делом и сегодняшним преступлением, я буду просто обязан требовать объединения всех усилий. Так что, в расследовании убийства Ильченко на данном этапе могу просто предложить свою помощь. Параллельная работа, как правило, приносит более ощутимые результаты. Вы согласны? – вопрос прозвучал с утвердительным акцентом.
Моршанский только, молча, пожал плечами. Пошуршав своими бумагами, он отправился в морг, узнать результаты вскрытия покойной девушки. Дубовик, пожелав ему удачи, облегченно вздохнул.
Калошин с Дорониным появились почти одновременно.
– Ну, товарищи офицеры, что у нас с вами нарисовалось? – спросил Дубовик.
– Разрешите мне, товарищ майор? – обратился Доронин к Калошину.
– Ладно тебе, давай без официоза! – махнул тот рукой.
– Значит так! Врач со скорой помощи сказал, что они неоднократно в течении трех дней приезжали по вызову к Коломийцу, у того были сильнейшие головные боли, которые снимались лишь на некоторое время обезболивающими средствами. После последнего приступа ему предложили поехать в стационар, он согласился, но по дороге у него вдруг началась агония, и, буквально, на подъезде к больнице, он скончался. Судя по акту вскрытия тела, у него в определенной части мозга было обнаружено инородное тело, которое, по словам патологоанатома, явилось причиной сильнейших головных болей. Идентифицировать эту штуку ему не удалось. Он записал это, как крошечный осколок снаряда, особо заморачиваться не стал и… выкинул, вместе со всеми мозгами, кишками и прочей дрянью, извлеченной из тела Коломийца, – Доронин развел руками. – Кстати, шрам на голове он также отметил, – лейтенант положил на стол копию акта вскрытия. – Короче, наш клиент.
– Интересно, знал ли об этом Каретников? Или все ещё находится в неведении относительно смерти своего второго «швайгера»? – прочитав акт, сказал Дубовик. – Ну, а у тебя, Геннадий Евсеевич, встреча была продуктивной?
– Это уж как рассматривать! Где-то я его зацепил, а вот чем, не пойму, – Калошин, как мог подробнее, передал свой разговор с Лыковым. Дубовик очень заинтересованно слушал его и делал пометки в блокноте.
– Ну, может, этот хозяйственник с какого-то боку завяз в этом «болоте». Но вот с какого? Запускаем эту личность в разработку. Всю биографию перетрясти! Возможно, это клиент ОБХСС, поскольку для операций могло понадобиться дополнительное оборудование, и этот «жук» мог вполне устроить им его поставку. На это мы их и нацелим. Но и мы пока не будем упускать его из виду. Если начнется возня вокруг лаборатории, значит, в десятку! – Дубовик почиркал ещё в блокноте. – Мне же муж Кривец ничего нового не рассказал, только то, что после гибели Шаргина, женщина замкнулась в себе. Но я хочу ещё побеседовать с её дочкой. Понимаю, что, вряд ли, мать стала бы делиться с девочкой своими проблемами, но психологическое состояние матери могло ей передаться. Как бы ни было, но, думаю, что эта беседа не будет лишней.
Широко открыв двери, в кабинет ввалился Моршанский. Он тяжело пыхтел, утирался огромным платком. Удивленно глядя в его красные глаза, Дубовик, усмехаясь, спросил:
– Да ты, Герман Борисович, никак подшофе? И где же так успел поднабраться? Неужели в морге? И там теперь подают?
Оперативники весело смотрели на следователя. Тот, обмахиваясь и уже явственно распространяя спиртовой дух, пробормотал:
– Ненавижу морги! Ненавижу покойников! А эта девчонка!.. – он буквально упал на диван, расставив толстые короткие ноги в разные стороны. – Только представьте: такое милое личико и тут… – он провел рукой от горла до паха, – …вывернутые внутренности! Это ж какое ужасное зрелище!.. – Моршанский издал внутриутробный звук, наклонившись вперед, икнул и отвалился на спинку дивана.
– По-моему, сейчас захрапит! – засмеялся Калошин.
– Уложить бы надо толстячка, – поднялся Доронин.
– Брось, Вася! Не утруждай себя! И так выспится! – дернул его за руку майор.
Дубовик подошел к тяжело сопящему Моршанскому, постоял возле него, засунув руки в карманы брюк, и сказал:
– И в самом деле, ну его на хрен! – и, заметив взгляды Калошина, бросаемые на стоящие в углу большие часы с боем, кивнул головой в сторону двери: – Мы в морге не были, значит, ничто не помешает нам поужинать!
Перепоручив дежурному спящего следователя, они отправились в гостиничный ресторан, где, по расчетам Калошина, к ним должна была присоединиться его новая знакомая Светлана Цветкова.
Но майору надо было ещё поставить в известность своих коллег, чтобы не возникло неловкости при неожиданном знакомстве.
Отдав свои вещи в раздевалку, мужчины остановились у зеркала. Калошин, глядя на отражение Дубовика, немного смущенно произнес:
– Я должен кое в чем признаться…
– Влюбился, что ли? – подполковник спросил это спокойным тоном, даже без лишних эмоций, но Калошина удивил.
– Это что, так заметно? Ну, вообще-то, не влюбился, но…
– Познакомишь? – Дубовик подмигнул Доронину, а Калошина похлопал по плечу.
– Об этом я и хотел сказать! – и, видя любопытство в глазах коллег, твердо произнес: – Все вопросы и оценки потом, а пока прошу вашего содействия и понимания! Эта женщина скоро придет сюда. Я пригласил её на ужин.
Дубовик с нескрываемым восхищением посмотрел на майора:
– А говорил!.. – и, заглянув ему в лицо, спросил: – Волнуешься? Это хорошо! Абсолютно нормальная реакция!