Женщина, подошедшая к их столику, понравилась сразу. Как и днем, она вела себя достойно, с мужчинами разговаривала, как со старыми знакомыми. Только Калошина явно выделяла, хотя ей было приятно внимание и импозантного Дубовика, и симпатичного Доронина, с которыми она позволяла себе лишь толику кокетства. Но было оно столь ненавязчивым, что только добавляло ей внутреннего шарма.
Прощаясь после ужина с Калошиным у двери своего номера, она сказала просто:
– У вас чудесные друзья! К сожалению, я этим похвастать не могу!
– А я думаю, что они могут стать и вашими друзьями, – глядя прямо в глаза женщине, твердо произнес майор.
Она ничего не ответила, просто, привстав на цыпочки, поцеловала Калошина в щёку. Он лишь улыбнулся.
В номере по радио Борис Штоколов исполнял «Дороги», и под эти льющиеся знакомые звуки голоса певца Дубовик с Дорониным сидели у стола с раскрытой бутылкой «Арарата» и пили за День Милиции, который уже стремительно подходил к концу. Приход майора встретили с удивлением:
– Что так быстро? Мы не надеялись тебя сегодня увидеть, – Дубовик опять подмигнул Доронину.
– Больно уж ты, Андрей Ефимович, прыток! С твоими торпедными скоростями мне не потягаться! Я уж по-стариковски – тихой сапой…
– Не сердись, Геннадий Ефимович, но ты дурак! Ей замуж надо, а ты пока будешь своей сапой подкрадываться, кто-нибудь уведет! И что у тебя за манера, приписывать себя к старикам? Сколько уже можно тебе говорить об этом? Нормальный, здоровый мужик – бери её под белы руки и – в ЗАГС! Не то сам соблазню! – с мальчишеским задором заявил Дубовик.
Калошин так посмотрел на него, что тот только замахал руками:
– Шучу-шучу! Мне кроме Варьки теперь никто не нужен, «папа»! – и засмеялся. – А Светлана хороша! Мы с Василием за тебя рады! А, Вася, рады?
– Ещё как рады! Давайте уже выпьем! За папу, за маму! За кого там ещё? Скоро уже и праздник наш закончится! – ворчал Доронин, разливая по стаканам коньяк. – А то ещё, на ночь глядя, кого-нибудь шлёпнут, и тогда совсем хана празднику!
– Типун тебе на язык, лейтенант! – замахал руками Калошин.
За беседой пролетел незаметно последний час этого вечера. Доронин уснул сразу, едва голова его коснулась подушки, Дубовику и Калошину же не спалось.
– Слушай, Андрей Ефимович, вижу, что-то тебя беспокоит? Может, скажешь?
– Ты прав… – Дубовик повертелся в кровати, потом сел, подняв под головой подушку. – Наши ночные беседы с тобой стали уже ритуалом, – он невесело усмехнулся. – А эта гостиница, что дом родной…
– А мне они помогают! – пытаясь приободрить собеседника, живо сказал Калошин. – У тебя, вообще-то, есть квартира?
– Есть, только я забыл, когда последний раз там ночевал. Отдал ключи уборщице из нашего Управления, она за ней и смотрит… – какая-то потаённая грусть послышалась в этих словах.
– Да-а… – Калошин вдруг представил глаза Дубовика, и его пронзила одна мысль: «У меня нет жены, но есть Варя. И даже если она выйдет замуж, то дочерью быть не перестанет! И сейчас ждет меня дома! А у него нет никого. Он очень одинокий человек, не смотря на то, что сильный духом – может постоять за себя, только вот в его квартире всегда пусто…» – и почти сердечная боль пронзила его: он понял, что в глазах этого человека жила тоска по семейному теплу и ласке, которую он тщательно скрывал.
В душевном порыве Калошин встал с постели и, прошлепав прямо босиком по холодному полу, уселся на край кровати Дубовика, и был просто сражен словами того:
– Да не переживай ты!.. Я привык… И это не самое страшное в жизни!.. – майор вдруг почувствовал в темноте, что тот улыбается: – Вот заберу Варьку, и оживет мое холостяцкое жилище! И ты женись, не тяни! – этим словам Калошин тоже улыбнулся и почувствовал, что тяжесть с души ушла.
Он шутливо ткнул Дубовика в бок и отправился к себе под одеяло. Пока вертелся, устраиваясь удобнее, понял, что сосед его отвернулся к стене, и решил больше ни о чем его не спрашивать.
Глава 7.
Утром, сидя за завтраком в гостиничном ресторане, Дубовик напомнил о неоконченной работе с документами в архиве клиники. Доронин с готовностью вызвался закончить это дело. Допив чай, он быстро собрался и ушел. Калошин же решил вернуться к вопросу о том, что так беспокоит его товарища.
– Я постараюсь тебе объяснить, – отодвигая пустую тарелку, Дубовик задумчиво повертел вилку. – Видишь ли, Геннадий Евсеевич, мы изначально, ещё после убийства Полежаева решили, что документы, касающиеся экспериментов Вагнера, исчезли. Почему мы сделали такой вывод? В тот момент мы не знали о том, что у него был сын, и вполне можно было предположить, что все записи остались у Шаргина. Сейф был пуст, в столах никто ничего не обнаружил. Но ведь никто и не доказал, что они там были изначально. А если учесть, что на тот момент Вагнер был жив, то о какой пропаже может идти речь? Истинные истории болезни Турова и Чижова были, да – их видел Хижин. Я уточнял у него, действительно ли это были они? Он подтвердил свои слова. Но в них лишь анамнез, диагноз и течение послеоперационного периода. Туда ведь не впишешь суть самого эксперимента, да и, судя по записям, которые вел для себя Шаргин, ему она и не была известна. А ведь то, что сделал Вагнер – это научное открытие. Пусть дьявольское, пусть злодейское, но открытие. Так же, как и атомная бомба. А в какое русло будет направлено применение этого открытия, зависит от степени извращенности ума, его породившего. Вагнер направил его во зло людям. Но это вопрос профессиональной этики ученого и личной ответственности. Так вот мог бы он так просто передать свои записи? И кому? Шаргину? Кто он такой? Хороший психиатр? Да! Но простой исполнитель, не более! Кроме того, Шаргин, как врач, свято верит в то, что делает доброе дело, а это идет в разрез жизненным постулатам Вагнера. Берсеневу? Его привлекли к делу, скорее всего, шантажом. Если помнишь, хирург привозил ассистентов на операции, после чего те пропадали. Честный врач на такое бы не пошел. Просто он крепко сидел на крючке у Вагнера, а позже и у Каретникова. Из всего этого следует, что Вагнер должен завещать свое детище близкому и по духу, и, вероятно, по крови, человеку, который продолжит дело после его смерти? – Дубовик вопросительно посмотрел на Калошина.
– Каретникову? Но ведь у него ничего не было найдено! – возразил Калошин.
– К этому мы с тобой вернемся позже! Но должен он быть, по меньшей мере, врачом. Только тогда имеет смысл передать ему записи экспериментов. Что ещё?
– Но ведь могли искать именно истории болезни, хотя я понимаю, что большой ценности без основных записей они не имеют.
– Правильно! И они, скорее всего, никого и не интересуют! Но об этом тоже потом! Дальше?
– Те, кому нужны документы, не знают, где их мог оставить Вагнер, поэтому разыскивают в клинике? – Калошин в сомнении скривил губы.
– Правильно сомневаешься! Абсолютно не логично. Одним словом, теперь, когда нам известно все о мнимой смерти Вагнера, о существовании сына, об их последующих экспериментах, то становится ясно, что здесь не могло быть никаких документов. Он держал их при себе – это его ценность. Тем более что продолжал с ними работать. Поэтому, если их и искали, то у него дома. Но никаких попыток проникновения в дом ни у него, ни у Каретникова замечено не было. И из этого могу сделать один вывод: ищут что-то другое, принадлежащее Кривец. И почему эти поиски организованы так грубо и безграмотно? Напоказ? Или это?.. – Дубовик на время задумался. – И имеет ли это непосредственное отношение ко всем делам, пока остается под вопросом. Поэтому сейчас едем к Лагутину, узнаем, что там его операм удалось нарыть по убийству девушки.
В этот момент в зал ресторана вошла Светлана. Увидев мужчин, она с улыбкой направилась к ним. Калошин оживился и поспешил ей навстречу. Дубовик, спрятав улыбку, сказал Калошину, когда тот вместе с женщиной подошел к их столику:
– Я вас оставлю, мне надо ехать по делам. Геннадий Евсеевич, как освободишься – найди меня. – Незаметно наклонившись к уху майора, заговорщески шепнул: – Не спеши! Я справлюсь один!
Калошин попытался возразить, но Дубовик только отмахнулся от него.
В кабинете Лагутина сидел Муравейчик и что-то громко рассказывал начальнику. При виде вошедшего подполковника он нахмурился, но руку подал. Дубовик сразу, без предисловий, спросил о деле.
Лагутин открыл папку:
– Вот, сейчас только принесли документы из НТО и морга, – и положил перед ними акт вскрытия трупа убитой Ильченко и акт баллистической экспертизы.
– Интересно!.. Пуля калибр 9 мм, покрытие мельхиоровое, так… так… – пробормотал Дубовик. – Вот это уже ниточка, тонкая, но прочная… – пробежав глазами документы, он вновь обратился к Лагутину: – Гильзу не удалось найти?
– Сам понимаешь – снег, но уже подтаивать начал. Обязательно найдем, как только будет возможность.
– Что ещё удалось узнать?
– Ребята изучают её окружение. Кое-кого Моршанский вчера допросил, но пока не выделили никого, кто мог бы иметь прямое отношение к этому преступлению.
– А мотив?
–Были у девушки отношения со многими парнями, но все несерьезные, недолговременные. Вообще, довольно известная особа в нашем городе. Такая… – Лагутин покрутил раскрытыми пальцами. – Кое-кто из женатых мужиков тоже заглядывался на неё, и, похоже, не без успеха. Но со стороны Оксаны это все было не бескорыстно: подарками она не была обижена. Поэтому в первую очередь мы рассматриваем именно ревность либо любовника, либо обманутой жены кого-то из этих мужчин.
– Ну, ладно, мешать не буду. Но о любых продвижениях прошу вас ставить меня в известность, так как у нас есть свои подозрения.
Появился Моршанский. Он по-хозяйски расположился за столом, кивком головы здороваясь с присутствующими. Открыв папку, достал несколько документов, полистал их и сказал:
– Думаю, что Виталия Хохлова следует задержать!
– Кто такой? – поинтересовался Дубовик.
– Это парень Ильченко Оксаны, довольно агрессивный тип. И, похоже, сильно ревновал девицу. – Моршанский сыто отрыгнул, чем вызвал гримасу отвращения на лице Дубовика, но, не обратив ни это внимания, продолжил: – Из показаний его соседки следует, что он в день убийства вернулся совершенно пьяным и сразу улегся спать. Утром к нему пришли оперативники, но он ничего не помнил. Кстати, на рукаве куртки обнаружили кровь!
– А как с оружием у него? – спросил Лагутин. – Где он мог его взять?
– Кстати, обрати внимание, что пистолетик, скорее всего, не простой. Если тот же, что был у Штерн, то вещь серьёзная, трофейная. На простое совпадение трудно списать! – добавил Дубовик.
Моршанский, скривив губы, произнес:
– После войны на рынке можно было и танк купить, вам ли это не знать, товарищ подполковник. А этого хлюста дожму – расскажет все! А совпадения в нашем деле встречаются ещё и похлеще!
– Вы так самонадеянны, Герман Борисович, что зависть берет! Ну что ж, дожимай, – с иронией произнес Дубовик, – а мы пока займемся своей работой!
Попрощавшись, он отправился в клинику. Необходимо было поговорить и с Хижиным, и с Ерохиным.
Доктор имел какой-то помятый вид, впрочем, Ерохин тоже мало чем от него отличался. От внимательного взгляда Дубовика он постарался отвернуться, но подполковник, подойдя ближе к нему, втянул носом воздух:
– Надрались?
– Да, вот Борис Иванович пригласил вчера, спиртиком угостил! – виновато признался капитан. – Девчонку помянули…
– По твоему виду можно сказать, что ты всех усопших на этом кладбище поминал! Сказку про сестрицу Алёнушку и братца Иванушку знаешь?
– Это вы к чему, товарищ подполковник? – угрюмо спросил Ерохин.
– А там, как в басне – мораль: не пей много – козлом станешь!
– Козлёночком, – всё так же угрюмо пробормотал капитан.
– О, значит знаешь! Уже хорошо! Ну, ладно, как работа? Что с Юлией? Проспал? – с едким прищуром спросил Дубовик, но Ерохин, приободрившись, ответил:
– О-о, с этим, товарищ подполковник, все в порядке! – и вытянулся в струнку. – Как говорится, профессионализм не пропьешь! Докладываю: Юлия вчера вечером сама подошла к доктору и попросила сделать ей укол снотворного, объяснив, что не может уснуть. Борис Иванович распорядился, чтобы её просьбу выполнили. Так что, всю ночь она спала – я проверял каждые полчаса.
– Странно!.. – Дубовик в задумчивости потер подбородок. – Но это может означать только одно…
Некоторое время он сидел у стола Хижина, не произнося ни слова и глядя в одну точку. Потом резко поднялся и спросил:
– Усладова в палате?
– Да, сидит, как обычно, смотрит в окно.
Ни слова не говоря, Дубовик направился по коридору к дверям с цифрой 8. Вошел, тихо ступая по старому паркету. Юлия на скрип двери едва повернула голову, на вошедшего посмотрела долгим пустым взглядом. «Живой покойник» – мелькнуло в голове подполковника. Но он, сев напротив женщины на стул, заговорил хоть и негромко, но вкладывал в каждое слово чуткость внимательного человека:
– Здравствуйте, Юлия! – в ответ едва заметный кивок. – Я подполковник КГБ, зовут меня Дубовик Андрей Ефимович.
На эти слова последовала уже более живая реакция, хотя глаза оставались тусклыми, без искры.
– Мне все о вас известно. Прошлого мы не будем касаться, вы за это рассчитались по закону. Я хочу поговорить о том, что произошло с вами в последнее время. Вы можете молчать, говорить буду я. Но если скажу что-то не так, поправьте. – Дубовик наблюдал за реакцией женщины, но она не отвечала, что для подполковника означало согласие с его словами. – Я знаю, что у вас больная дочь, – лицо Юлии скривилось, как от удара, но она только прикрыла глаза. – У меня очень много возможностей помочь вам с её лечением, я могу устроить её в любой санаторий, и, поверьте, это не пустые слова. А тот человек, который вас шантажировал либо болезнью вашей дочери, либо какими-то вашими неблаговидными поступками, о которых знает пока только он, рано или поздно, с вашей помощью или без неё, попадется, а значит и ничего для вас из обещанного не сделает. В ваших силах все исправить. – Юлия вдруг впервые за все время оживилась, и, посмотрев открыто в серые умные глаза, сидевшего перед ней интересного мужчины, тихо спросила:
– Вы и вправду сможете помочь?
Дубовик мягко положил свою теплую большую ладонь на её тонкие с желтоватой кожей скрещенные руки, лежавшие на острых коленях, и чуть сжав их, сказал:
– Вот вам моя рука, я сделаю всё. А плата за ваше участие не большая – расскажите о том человеке, который «устроил» вас сюда. И что именно вы должны были здесь отыскать?
– Он убьет меня, – произнесла с трудом женщина.
– Но ведь вы уже и так отказались от выполнения данного вам поручения, когда попросили снотворное у доктора. Значит, больше не планировали поиски? Так что теперь мешает продолжить задуманное вами? Никто, кроме нас, не будет знать, что ночью вы теперь будете спать, а искать будем мы.
– А дочка как же? Сколько я ещё здесь пробуду? Сколько вы будете искать? А если и вовсе не найдете?
– У-у, сколько сразу вопросов! Если, с вашей помощью, мы сможем нейтрализовать преступника, то вам вообще ничего не грозит. А искать, в любом случае, проще нам, а не вам. И где сейчас ваша дочь?
– Она у того человека… – женщина опустила голову, и крупные капли слез закапали прямо на руку подполковника. Он вынул платок и подал его ей, при этом твердым голосом приказал:
– Рассказывайте, не заставляйте меня сердиться! Чем раньше и больше мы узнаем, тем быстрее все закончится.
– А вдруг вы его не найдете?
– Знаете, нет такой профессии – прятаться, но есть профессия – искать. Поэтому, он дилетант, а я профессионал! Этим все сказано! Найти его – вопрос времени. Итак, я жду вашего рассказа!
– Извините меня, пожалуйста! – она тяжко вздохнула. – Я совершила кражу. Нет, не совершила, но все было так подстроено, будто это сделала я. Это они специально меня подставили!
– Сто-оп! – Дубовик поднял ладони. – Так не пойдет! Сначала и подробно!
– Извините… Я как-то пошла на рынок, хотела купить яблок для дочки. Пока ходила, выбирала, заметила, что возле меня отирался какой-то парень. Я все думала, что он нацелился на мой кошелек, но в нем были копейки. А вокруг торговались богатые домохозяйки. Хотела его отогнать, но он вдруг как заорёт: «Лови воровку!» Я сначала не поняла, о ком это он. Но потом почувствовала, что этот субчик держит меня за локоть, да так крепко, что я не могу вырваться! Стали сбегаться люди. Хорошо, что рядом не было милиции. А этот всё орёт, дескать, я его обокрала. Я показываю свой кошелек, в нём почти ничего нет, а он давай требовать вывернуть карманы. А в кармане…
– Понятно, деньги! И много?
– Да, целая пачка! Все накинулись на меня, а он вдруг говорит: «Ладно, прощаю! Ещё раз попадёшься, отведу в милицию!», и скрылся. А через день или два пришёл тот человек. Он сразу спросил, понятно ли мне, что они могут сделать, если я откажусь им помогать. А вот если выполню всё, что они скажут, тогда дадут мне денег на лечение дочери.