Зосим навстречу, выглядел он скверно,
Зато в глазах огонь был молодой.
«Прости, мой брат Зосим, за те лишенья,
Которые пришлось тебе снести.
Страдания достойны преклоненья,
Я рад, что ты во здравии! Прости».
«Господь простит, возлюбленный брат Герман,
Хвала Ему, теперь всё позади.
В молитвах к Богу сил себе я черпал,
Поэтому невзгоды победил.
Кого привёз ты в этот раз с собою?
Я вижу в лодке двое нынче вас…» –
«Желание явил. Ко мне с мольбою
Пристал: «Возьми, я многое горазд».
Назвался молодец при встрече Марком.
Один, живёт работой по дворам.
Письму научен. Стало парня жалко,
И я забрал его с собою к нам.
Ремёслами владеет превосходно.
Очистит душу, постриг примет тут
Причастностью делам Богоугодным,
За ним другие, брат Зосим, придут».
«Твои слова, брат Герман, любо слушать,
Не ближний свет, решиться чтоб сюда.
Обителей помимо нас на суше,
А здесь кругом, куда ни глянь, вода.
Но всё равно обитель мы оснуем
И церковь срубим с братией при ней,
Погоже место прежде облюбуем,
Молиться будем, чтобы Бог дал дней».
Из года в год обитель разрасталась
С приходом новой братии, мирян.
С водой весенней вплоть до ледостава
Бросал попутный парус якоря.
Зосим и Герман лаской всех встречали,
Поблажек не давалось никому.
Иной, пробыв здесь зиму, сам не чаял
Уйти. Не рад был шагу своему.
Строжайшим был Устав, не просто строгим,
Греху проступок равен был любой.
«Мы, братья, не приют для беглых строим, –
Зосима рек им, – бдите за собой!».
В обитель никого не зазывали
И не сулили никогда блага.
Монахи сами за себя решали –
Остаться иль покинуть берега.
Принявший веру сердцем, но рассудком
Стремится Свет Божественный постичь,
И здесь к обрядам относились чутко,
Не всех, кто был, готовились постричь.
Рыбачили монахи и пахали,
И службу правили – канон блюли….
Уже купцы, бояре помогали,
Для церкви утварь всякую везли.
СтаршИнство Германа с Зосимой сразу
Признала братия смиренно вся:
За крепость духа, кротость, трезвый разум,
И те тащили груз свой, не ропща.
Молва давно об острове витала
И волховских достигла берегов,
А лет прошло ни много и не мало,
Не хватит пальцев сосчитать снегов.
Дверь скрипнув, отворилась. Отрок-служка
Вошёл, потупив взор и, сообщил:
«Прости, Владыка, там к тебе снаружи
Монахи просят, чтобы я впустил».
«Узнай у них, откуда? Что им надо?
С потребой если, скажут пусть – с какой?
Почто стоишь? Забыл, каков порядок?
Иди…», – на выход показал рукой.
Посланцев с острова он встретил миром,
Любил монахов, сам из их среды…,
Обитель помнил, где обрёл он силу
И, где оставил добрые следы.
Обитель Отняя – Ионы «альма-матер»,
Когда ушёл, игуменом был в ней,
Теперь Владыка и оберегатель
Над паствой новгородской всей.
Он выслушал и выспросил подробно,
Проник, заботы принял как свои,
Узнал, пройти, когда до них удобно,
И служке: «Накорми и напои».
«Игумена пришлю, он следом будет,
Теперь же, братья, вас я не держу.
Храни Господь вас! Путь ваш долог, труден,
За здравие молебен отслужу».
…Игумен первый выдержал лишь зиму,
Простившись, попросту весной бежал.
Второй игумен через год покинул –
Ни почестей, ни славы не стяжал.
Глава 6. Патриаршее благословение
(1465 г.)
«Отправим, брат Зосим, тебя к Владыке,
Письмо прихватишь наше для него,
Чужих не надо к нам в обитель кликать,
Тебя желаем видеть одного».
Зосиму Герман убеждал весь вечер:
«Ты благомудр и строг, боголюбив,
Не стоит, брат Зосим, судьбе перечить!
Вся братия воспримет мой призыв».
…Зосиму иерарх не ждал, но принял
Как всех других, в епархии своей.
Пред тем узнал: откуда? званье? имя?
Держать не стал пришельца у дверей.
Владыка выглядел благообразно,
Во всём зелёном, щуплый и седой:
Клобук и ряса чину сообразны,
Иконка, крест с цепочкою витой.
«Христос средь нас! Благослови, Владыка», -
Приветствуя, монах к руке припал.
«И есть, и будет! – был ответ, – пройди-ка,
Присядь пока». И служку подозвал.
Без робости, но взор потупив долу,
Сидел Зосима кротко, молча ждал,
Когда Владыка снизойдёт к глаголу.
Впервые в жизни он к нему попал.
Глядел Иона цепко, но не жёстко,
Радетельным и мудрым слыл старик.
Почти монашествуя жил, без лоска,
На сан свой не взирая, как привык.
«Читал посланье, – мягко произнёс он, –
Оно исполнено любви к тебе.
Меня, – он усмехнулся, – ткнули носом,
Не гневаюсь, внимаю их мольбе».
Нужду познал Иона и сиротство,
Людей берёг и много понимал,
Украшенный не ложным благородством,
С любовью в сердце к пастве сострадал.
Поэтому так помнят превелико,
И свечи ставят с пеньем тропаря
Пред свято-преподобным его ликом,
Особенно в стенах монастыря.
«Скажи мне, есть ли где остановиться
И сколько иноков с собою взял?
Придётся здесь недельку прохарчиться,
Терпенье, брат Зосим, твоя стезя».
За те семь дней монах увидел Вече,
Мужей вельможных руку ощутил,
С посадницей Борецкой Марфой встречу
Навек запомнил (лучше б не ходил!)….
…До наших дней живут о ней преданья,
Другой такой при жизни не сыскать,
В ней всё: краса и ум, и злодеянья,
И власть, и месть, и любящая мать.
Она, по смерти двух мужей, осталась
Наследницей обширнейших земель,
Противников безжалостно карала,
Преследуя корыстную лишь цель.
Шантаж, интриги, подкупы, наветы –
В борьбе все средства были хороши.
Особенно, когда семья задета,
Тогда боярыня свой суд вершит.
Узнав, что сын убит был в Заонежье,
В своих владеньях вотчинных притом,
Сожгла деревни, по следам тем свежим,
Из мести злой и вместе со скотом….
Не это главное в повествованье,
Хотелось дать понятья одного –
Какое возмутил Зосим восстанье
В душе посадницы, увидев та его.
…Палаты двухэтажные, ворота
Не хуже, он заметил, крепостных.
Доской подворье выстлано добротно,
Наличники в затеях расписных.
Привратный страж препон ему поставил,
Слугу позвал, сказал, чтоб доложил.
«Жди здесь пока. Подумает, – добавил, -
Тогда прикажет, чтобы я впустил».
Но вдруг сама спустилась по приступкам,
А взгляд ожёг покруче кипятка
И понял тут: «Серьёзная голубка.
Здесь могут, не смутясь, намять бока».
Боярыня нависла тёмной тучей,
«Отчизну нашу взять пришёл от нас! -
А голос громкий, резкий и колючий,-
Смотри, монах, неровен будет час!»
Монах воздел персты, предупреждая,
Смотрел спокойно прямо ей в глаза,
И с назиданием: «Не попрекаю…
Слова мои ты вспомнишь, что сказал.
И дом твой, Марфа, скоро опустеет,
В печаль и скорбь поверзнется душа,
И прахом будет всё, что ты имеешь,
И слёзы не дадут тебе дышать.
Рабам, нам, Божьим жизнь не подарили,
Её Господь на время одолжил.
А долг, меня наставники учили:
«Делами отдают, что совершил».
Угодны Богу будут иль напротив,
Но в днях земных о том не забывай.
Молись в усердном рвении и поте,
До Света Разума дойдут слова».
Зашлась, взметнувшись, мысль её пожаром,
Смолчать да пригасить бы норов свой,
«Молчанье – злато» – сказано недаром,
Сквалыжный платится всегда мошной:
«Из местных кто посмел бы, покушаться
На землю нашу, будучи не бит?
А тут монах… Успел, откуда взяться?
На острове моём устроил скит.
Теперь прибрать к рукам тот остров хочет,
Недолог день – Поморье подавай!
Так вот почто Иона так хлопочет?!
Взыгрался аппетит на каравай».
Посадница считалась в Новограде
Богачкой третьей среди знати всей.
Делиться кровным с кем-то… Чего ради?
«Пождём, не то…, у Бога много дней».
Но с церковью ей ссоры не хотелось,
И с Вече смысла нет иметь раздор.
Иона знал и всё, что нужно, сделал.
И пря меж ними не зажгла костёр.
Спустя неделю, был рукоположен
Монах в игумена обители своей
За литургией, путь его итожа,
Иона всем желал бессчётно дней.
И с грамотой на земли островные,
К себе игумен новый отбыл в скит.
Свернул на пару дней в места родные –
Душа рвалась могилы навестить….
Он был один, едва нашёл могилы.
Кресты прогнили, тронешь, – упадут,
Колени преклонил и в горле запершило,
И боль сдавила сердце словно жгут.
«Душа моя неужто очерствела?» –
С печалью сам себя он вопрошал.
И сделалось лицо белее мела,
И ветер, плачь монаха приглушал….
Хоть близок он, да не укусишь локоть,
А мать ждала, пока хватало сил.
До часа смертного ему теперь упрёком…
Свой грех он неотмоленным носил.
Везли дары богатые в обитель,
Признали, приняли, – пускай с трудом,
Но чуть прочнее стали связей нити,
Спокойней жить под пастырским крылом.
…Зосима вспоминал вояж дорогой,
Особенно посадницу-вдову.
Смирившись, всё же позвала к порогу
И речи сыпала как сладкую халву.
Накрыла стол для трапезы в гостиной,
Иона, архипастырь, тоже там.
Обед прошёл тогда, хмельной и длинный,
В беседах, как положено мужам.
Но сам не пил, скоромное не трогал,
Разглядывал внимательно гостей
И не встревал меж них с пространным слогом…
Горело множество кругом свечей.
И вдруг (не сон ли?) вроде показалось,
Что шестеро бояр без глав сидят,
Очами поводил опять по залу…
Но нет, как все, – смеются, пьют, едят.
Пророческим виденье это было,
Казнил их князь, тринадцать лет спустя.
За волю Новгород собрал все силы,
Но поднят был над ним московский стяг.
На трёх карбасах шли водой знакомой
Поморы, дай Бог дней им, у руля.
К полоске горизонта взгляд прикован –
Вот-вот уже появится земля.
Встречала братия (откуда? как узнала?)
Толпою чёрной – издали видна.
И старец Герман тут же, у причала,
И радости душа была полна.
И в день за этим, в храм Преображенья
Насельники всего монастыря
Пришли. Игумен вёл Богослуженье,
Явился, – только вспыхнула заря.
И храм наполнился благоуханьем,
Сошла Святого Духа благодать,
И восхвалён Господь за совниманье:
«Такого пастыря сподобился нам дать!»
Глава 7. Ничто не вечно
(1476 – 1478 г.г.)
Людьми обитель всё же пополнялась,
В пределах прежних стало тесно жить,
И в трапезную с храмом не вмещалась,
Нормально – не питаться, не служить.
Воздвигли новые усердьем и стараньем,
Забор поставили – высокий частокол,
Срубили для потребы общей баню
И всюду камнем вымостили пол.
Выпаривали соль на солеварнях –
«Поморкою» прозвал её народ.
Хлеба для братии готовила пекарня,
А пасека давала воск и мёд.
Смекалистость являли, расторопность,
Избытки все меняли на товар,
Признала их прибрежная вся область,
Купцов уже теснили и бояр.
Для Германа, Зосимы день покоя…?
Но где возьмёшь его, и он не ждёт.
Встречают, молятся, хоронят, строят…–
И так всю жизнь они, из года в год.
В делах, молитвах дней не замечали,
Обильным снегом только в волосах
Да немощью свой возраст выдавали,
Осенней грустью в выцветших глазах.
Но мысль о Савве их не оставляла,
Он виделся, случалось, им во снах,
А жизни сроку оставалось мало,
В обитель привезти мечтали прах.
«Брат Герман, мучаюсь давно смущеньем,
Что мощи честные Савватия не там
Лежат, где он прожил в уединении….
А что ты думаешь об этом сам?»
«Отец игумен, часом, не читаешь
Чужие мысли, прежде не спросив?
Я точно так же, как и ты, желаю
Чтоб мощи к нам сюда перенести».
Однажды утром (было воскресенье),
Монах сошёл с карбаса, но чужой,
В обычном, как у всех здесь, облаченье,
С мешком заплечным, посохом-клюкой.
«Отец Зосима, тут монах нездешний
К тебе с потребой, просится впустить».
«Заходит пусть. Узнаем, что за спешность,
И что заставило в такую даль заплыть?».
Вошёл чернец и замер у порога,
С поклоном в пояс и: «Отец, благослови», –
Приветствовал. Игумен глянул строго:
«Господь благословит. Откуда ты? Яви…»
«С краёв я дальних, отче, с Белозерья,
Обитель есть Кирилловская там,
И ноги нёс сюда не для веселья.
С письмом к тебе послал игумен сам.
Печалимся премного. Благоверный
Савватий был и нам совсем не чужд,
Из нашей братии из всей он первый
Зажёг на этом острове свечу», –
Сказав, монах отдал ему посланье.
Читал Зосима и лицом светлел:
«Закончились мои переживанья».
И в храм созвать всю братию велел.
Он стал читать посланье вслух им снова,
Возрадовались братья как один,
(Письмо дало ещё Зосиме повод
Карбасы за мощами снарядить):
«Благодать и милость от Бога Отца
И Господа нашего Иисуса Христа,
Боголюбивому игумену Зосиме
С братией, всегда радоваться!
Мы слышали, что вашими трудами
На острове устроен монастырь,
Что братии уже там, вместе с вами,
Премного есть – Господь вам Поводырь.
Мы слышали у вас всё по Уставу,
Молитвам Богородицы Святой,
Но лишь Савватия мощей, по праву,
Недостаёт в обители родной…»
…Вздохнули оба старца облегчённо –
Благое дело их свершилось, наконец,
И мощи обрели приют законный…
Пусть с миром почивает здесь чернец.
Зосима приходил к мощам нетленным,
Простаивал часами возле них,
Молился истово и всепрощенно
О душах всех: усопших и живых.
Нечасто оставаясь сам с собою,
Игумен признавался, что дряхлел
И, становясь за книгу к аналою,
Всей мыслью возносился за предел…
«Боже вечный, Царь Безначальный,
Творец и Владыка всякого создания.
Ты, Спаситель душ и Избавитель
верующих в Тебя. Ты, покровитель
всякого добра, Утешитель плачущих,
Радость святых. Пресвятой Царь,
Преблагий Господь, не отврати
лица Твоего от молитвы моей,
сохрани и спаси ны. Верую и
уповаю на Тебя и Которого прославляю
С Отцом и Святым Духом вечно».
…Ничто не вечно в этом мире бренном
И час пришёл прощания с земным,
И братья молвили проникновенно
Слова любви, прощаясь каждый с ним…
Апрель сверкал ручьями и капелью,
И птицы пели громче, веселей,
Колокола не блАговест звенели,
А плачь несли и скорбь по всей земле.
Без Германа не стало бы Зосимы,
Бок о бок жил с ним долгие года.
И в радости, и в час невыносимый
Надёжною опорой был всегда.
Простак некнижный и весьма практичный
Он стал в среде насельников душой.
В дела обители вникая самолично,
Ничто не обходил он стороной.
Стараньями его жила обитель,
Пришёл трудами многими расцвет,
И он был самый старый долгожитель –
Без малого провёл полсотни лет.
Бежало время, и менялись люди,
И былью прошлое казалось им,
Насколько путь к Вершине ВЕРЫ труден?! –
Доподлинно известно им двоим.
Свой день последний встретил в Новограде,
Успел причастье Тайн Святых принять
И исповедь свершить. Почил в усладе –
Отдал ВСЁ людям, не умея, брать.
Стоял июль лазоревый и звонкий,
Тянулась к солнцу вся живая тварь…,
А колокол гудел печально, громко
И звук его летел и вширь, и вдаль.
А монастырь жил жизнью заведённой,
Ждала его нелёгкая судьба
В борьбе, за мысль и веру. Закалённый,
Ни перед кем и чем не отступал.
Но грозен будет ветер разномыслия!!!
Часть 2.
Глава 1. За «аз» единый
В просторах серой беломорской ночи,
По каменной груди монастыря,
Скатился синей каплей Колокольчик,