– Куда идём, Федя? – спросил Иван.
– Не твоё собачье дело! – Фёдор опять ударил его по спине.
– Перед барином ты выслуживаешься, так кто ж из нас собака? – за эту дерзость его немилосердно толкнули, так что он, чудом удержавшись на ногах, слетел по лестнице в погреб.
– Посиди здесь да подумай, кто из нас собака! – ядовито сказал камердинер, с грохотом захлопнул дверь и повесил амбарный замок.
***
Суббота наступила второго января, двое суток его продержали в погребе, где температура ненамного отличалась от уличной.
– Наша горница с Богом не спорится, – бормотал Иван, то кутаясь в зипун, то делая упражнения, чтоб разогреться.
Во второй половине дня, пополудни, начались приготовления к суду. Фёдор распорядился поставить на заднем дворе для барина кресло и стол, на который положили кондуит; принесли лавку, кадку с пучками замоченных в солёной воде розог; согнали челядь. Ивана извлекли из погреба и скрутили спереди верёвкой руки.
День был солнечный и тёплый, вчера был небольшой снегопад, украсивший двор красивыми сугробам, но сегодня солнце слегка подтопило снежок, и под ногами стало слякотно. Ваньке, двое суток просидевшему в темноте, свет резал глаза, и он прищурился, пытаясь разглядеть Пульхерию, но её рядом с барином не было.
«И слава Богу!» – с облегчением подумал он.
Слуги, стоявшие нестройной толпой, угрюмо ждали, пока барин начнёт говорить. Каждый знал за собой какую-то провинность, но не знал, что за неё полагается, и томительное ожидание своей участи вселяло в души крепостных тоску. Один Иван, наверное, не терзал себя догадками: он был уверен, что за все свои выходки лишними трудами не отделается, ему-то уж точно влетит по первое число. Парень не думал, что его отправят в уезд, потому что в таком случае глумиться будет не над кем и зло особо ни на ком не сорвёшь с таким удовольствием, как на нём. Он спокойно стоял впереди и сбоку толпы, глубоко вдыхал свежий воздух и посматривал по сторонам. Внезапно почувствовал, словно большой пёс прижался к его боку, и увидел Савку, который протолкался сквозь толпу поближе к старшему другу и стал рядом. Вид у парнишки был бледный, под глазами – синяки, он, видно, ночь не спал, всё думал про розги. Ваня толкнул его плечом и улыбнулся, но Савва не ответил на дружеский тычок – был целиком поглощён своими страхами.
– Ну что ж, дети мои! – наконец заговорил барин, проморив слуг тревожным предчувствием. – Вот и настал день суда! Сегодня каждый получит, что заслужил, всё здесь! – он торжественно возложил длань на чёрную книгу.
– Фёдор! Открывай и читай прегрешения, а ты Кузька, записывай количество!
Кузька, барский писарь, торопливо схватил перо и приготовился макнуть его в чернильницу.
Федька начал зачитывать записи, перо заскрипело по бумаге. Все без исключения дворовые были упомянуты, многие имена позвучали дважды и трижды – кого называли, те загибали пальцы на руках, чтобы хоть отчасти прикинуть, какого наказания ожидать; у Савки были загнуты все пальцы на руках и даже на ноге он поджал парочку. И лишь Иван фигурировал бессчётное количество раз: через каждые три, а то и две записи.
Но вот подсчёт закончился, и писарь с поклоном подал барину исчирканный листок. Александр Андреевич с важным видом начал его просматривать, потом подозвал камердинера и, указывая на записи пальцем, стал с ним советоваться. Федька слушал, почтительно кивая, и несколько раз позволил себе что-то сказать. Барин слегка нагнул голову в знак согласия. Фёдор вышел вперёд и громко сказал:
– Слушайте волю барина!
Савву затрясла крупная дрожь, как будто он озяб.
– Парень, ну что ты! – Иван снова толкнул его плечом. – Не боись!
– Те, у кого от двух до пяти провинностей… – Федька начал перечислять холопов по именам, затем сделал паузу, дворня стояла ни жива ни мертва. – Нагружаются дополнительной работой! Сегодня вечером получите распоряжения через дворецкого!
– У кого десять провинностей… – снова последовал поимённый список. – Платят барину штраф – две копейки!
– Свыше десяти… – Иван почувствовал, как Савка перестал дышать. – Наказываются розгами! По удару или боле за каждую провинность! На усмотрение барина! Кроме того, по нижайшей просьбе провинившегося барин может заменить денежный штраф на розги, – добавил Федька, – или наоборот! И ещё: барин может назначить любое наказание за один проступок, ежели он будет тяжёл! Верно ли я сказал? – обратился он к барину.
– Совершенно верно! – Александр Андреевич милостиво склонил голову.
– Наказания будут проводиться здесь и сейчас, не откладывая! – выкрикнул камердинер.
– А девки и бабы? – спросил кто-то из крестьян.
– Что девки? – не понял барин.
– Их тоже при всех заголять будут? – в голосе послышался упрёк.
– А как же иначе? – удивился Саша. – Провинились, значит, будут наказаны!
– Негоже это, нельзя так, барин! – крикнул уже кто-то другой. – Нас бей, а девок не смей, стыдно это!
– Не пойму, кто защитник? – прищурился Саша.
– Я это! – выдвинулся кузнец Гаврила, здоровенный мужик с пудовыми кулаками. Он сердито смотрел на барина из-под косматых бровей. – Негоже баб при всех заголять, не по-людски!
– Ты, смотрю, смельчак выискался! – начал заводиться барин, но Фёдор нагнулся к нему и что-то сказал. Саша кивнул.
– Баб и девок будут сечь на конюшне! – выкрикнул камердинер. – А сейчас переходим к наказанию! У нас восемнадцать холопов, которые заслужили розги! – Федька вновь перечислил имена, женских среди них не было. Ивана тоже не назвали. Это его не удивило: наверняка Федька придумал для него что-то позаковыристее розог.
– Первый – псарь Михей! Подходи, спущай порты и ложись на лавку.
Старичок на дрожащих ногах подошёл к лавке, повернулся лицом к челяди:
– Простите, крещёные, за позор! – перекрестился, спустил с тощей задницы порты и покорно улёгся.
– Федот, приступай! – скомандовал Федька.
– Я не буду, – глухо, но чётко ответил конюх.
– Что?? Бунт?!! – Саша, как ошпаренный, подскочил с кресла. – Бунтовать, мерзавец??? Да я тебя… в тюрьме сгною!!! – барин побелел, глаза пылали гневом.
– Воля твоя, ваша милость, а сечь никого не буду! – упрямо повторил Федот.
И опять Федька что-то шепнул барину, а тот, на секунду прикрыв глаза, чтобы справиться с яростью, кивнул. Фёдор обернулся к своим напарникам, подал им знак, и Клим с Прохором сразу направились к кадке с розгами. Со знанием дела вытащили прутья, помахали ими, так что запел рассекаемый воздух, и с видимым удовольствием встали по бокам лавки напротив друг друга. Саша слегка махнул рукой.
– Полную дюжину! – крикнул Федька и осклабился.
Розги засвистели, чертя багровые полосы по тощему телу старика, на восьмом ударе лопнула кожа и брызнула кровь. Кто-то из девок ахнул. Михей кряхтел и постанывал, но не кричал. Отсчитав двенадцать ударов, палачи остановились, старик с трудом поднялся, натянул порты и поклонился барину:
– Спасибо за науку, ваша милость, – по морщинистым щекам его струились слезинки.
– То-то же! – подобревшим голосом сказал Саша. – Лучше следи за собаками!
Михей, охая, встал в толпу крепостных. Савка мёртвой хваткой вцепился в руку Ивана.
– Савка-конюх, полную дюжину! – услышав это, парнишка замотал головой.
– Нет, нет, – бормотал он.
Животный страх парализовал Савку, он не мог сдвинуться с места. Клим подошёл, чтобы вытащить его на казнь, но Иван заслонил отрока своим телом:
– Дозволь, ваша милость, за мальца розги принять! – громко сказал он.
– Это что ещё за жертвы?! – возмутился барин, но голос его был скорее весёлым.
– Слабый он, ваша милость, сомлеет сразу, лекаря надо будет…
– Ладно, – неожиданно согласился Саша. – Не возражаю. Запиши ему ещё двенадцать ударов, Кузька!
Иван посмотрел на паренька: у того в глазах стояли слёзы, он силился что-то сказать синими губами, но не мог выдавить из себя ни слова.
– Всё хорошо, тебя не тронут, – шепнул он ему. – Не боись, паря!
Расправа продолжалась. Перепороли все восемнадцать человек. Больше никто не посмел открыть рот ни в чью защиту, на дворе стояла вязкая тишина, прерываемая лишь хлёсткими ударами розог по голому телу, пыхтеньем уставших палачей да криками и стонами наказуемых.
Ваня ждал. Нервы его тоже были на пределе, он не знал, как ответит его тело на порку, он испытывал слабость во всех членах и молился, чтоб не закричать в голос. Мысль, что придётся прилюдно заголить свой зад, заставляла кровь биться в виски кузнечным молотом.
– Два особо опасных смутьяна – Федотка и Ванька! – выкрикнул Федька. – Приговариваются к наказанию плетью!
Иван вздрогнул. Вот что придумал для него Фёдор! И дядя Федот случайно попал из-за своего упрямства.
– Федоту – десять плетей! – объявил подручный барина.
Клим и Прохор мигом схватили мужика под микитки, сорвали с него одежду, оставив голым по пояс, подтащили к столбу, к которому привязывали коней да другую скотинку, скрутили руки и привязали их к вбитому высоко над головой крюку. Федот почти повис на нём. Федька подошёл к привязанному, помахивая плетью, которая одним видом наводила ужас: у неё было несколько хвостов, каждый из которых заканчивался узлом.
Иван попытался сглотнуть внезапно пересохшим горлом. Савка охнул. Фёдор немного помедлил, встряхивая плетью, словно проветривая её, отвёл руку назад и ударил наотмашь, с умением и силой опытного палача. Мужика мотнуло вперёд, он ударился о столб, рот в чёрной бороде открылся и оттуда вырвался крик, хриплый, беспомощный, болезненный. На белой спине разом вспыхнули несколько кровавых полос. Второй удар безжалостно сорвал кожу с рёбер, третий и четвёртый располосовали плечи, пятый пришёлся на поясницу… Федька порол сноровисто, не оставляя ни клочка целой кожи. Федот кричал, с каждым ударом голос его слабел. После восьмого Федька остановился, стряхнул с плети капли крови и спросил у Федота, тряхнув его за волосы:
– Ну что, может, хватит?!
– Хватит, барин… – простонал мужик.
– То-то же! – удовлетворённо цыкнул Фёдор зубом. – Развяжите его!
Подручные развязали несчастного, подтащили к барину и отпустили. Федот кулём повалился прямо в ноги хозяину, уткнувшись головой в сапоги, и слабо забормотал:
– Милостивец… помилосердуйте…
– Больше не будешь бунтовать? – строго спросил барин.
– Нет, милостивец, не буду…
– Ну, ладно, – Саша потрепал его по волосам. – Иди с Богом.
Федот попытался встать, но не смог. Клим и Прохор опять подхватили его и отволокли в сторону, Савва и ещё один мальчик-конюх помогли встать и накинуть одежду.
– И последний преступник, набравший более двух дюжин провинностей, из которых самые страшные – это вмешательство в правосудие барина и сомнение в правоте барской воли! Ванька-конюх приговаривается к семидесяти пяти ударам плетью!
Дворня охнула. Все видели, что сделали восемь ударов со здоровым мужиком…
– Кроме того, он взял на себя чужую дюжину ударов и за эту выходку смутьян получит ещё дюжину. В целом – сотня!
Иван мысленно попрощался с Пульхерией: он понял, что живым ему из этой передряги не выйти… И надо же было в эту минуту ему поднять глаза и увидеть свою любушку в окне. Она стояла и смотрела на происходящее зверство, по щекам текли слёзы. Сердце Вани сжала ледяная рука, он быстро отвёл взгляд, чтоб не размякнуть, не сломаться.
– Выходи, смутьян!
Иван подошёл к барину.
– Не хочешь ли повиниться? – спросил Саша. – Тогда наказание будет мягче.
– Нет, барин, не в чем мне виниться.
– Ты понимаешь, что можешь не пережить порку?
– Понимаю, барин.
– Встань на колени и признай свою вину!
– Нет, ваша милость… не признаю!
Саша вздохнул:
– Приступайте!
Клим и Прохор развязали парню руки, содрали с него одежду и прикрутили точно так же, как Федота. Иван стоял полуголый у столба, резко и часто дышал, переступал с ноги на ногу, пытаясь собраться и приготовиться к удару; солнышко ласково пригревало плечи, чирикали воробьи, радуясь хорошей погоде, курлыкали толстые голуби.
В музыку зимнего дня резко ворвался свист плети и хлёсткий звук удара. Подготовиться к такому было невозможно. Ване показалось, что его ударил огромной когтистой лапой медведь, который махом вышиб весь воздух из лёгких. Боль была беспощадной, жестокой, не сравнимой ни с чем, что он переносил прежде. Парня кинуло вперёд, он стукнулся о столб, с трудом оторвался от него, утвердился на ногах и с шипением втянул воздух.
Федька с изуверством палача подождал, пока он вдохнёт и нанёс следующий удар, оказавшийся таким же сокрушительным. Из раза в раз он выжидал, пока пленник переведёт дух и понадеется, что может контролировать боль, и тут же вышибал из него слабые ростки надежды. После десятого удара, разозлённый тем, что Иван не кричит, он стряхнул с плети капли густой крови и спросил:
– Не довольно с тебя?!
– Делай… что должен… – прохрипел парень и сплюнул кровь из прокушенной насквозь губы.
Рассвирепевший кат стал наносить удары без передышки, выбивая из Ивана крики, но он молчал, лишь с трудом втягивал воздух и каждый раз упорно вставал на ноги. После тридцати неистовых ударов на спине наказуемого не осталось ни клочка целой кожи, кровь сочилась, ползла, впитываясь в холщовые порты и капая на снег, щедро украшенный алыми брызгами. Парень почти насквозь прокусил щёку, не чувствуя боли, перед глазами мелькали багряные всполохи, голова безвольно запрокидывалась назад, он понимал, что теряет сознание.
– Пятьдесят! – гаркнул ему в ухо Фёдор. Он изрядно устал, запыхался, плечо ломило, рука поднималась с трудом… Стряхнув густую бахрому крови с плети, которая словно стала в несколько раз тяжелее, Федька утёр рукавом пот с лица, размазав по нему брызги Ванькиной крови.
– Воды дайте! – Клим тут же подскочил к нему с ведром. Камердинер всласть напился и сказал:
– Плескани ему в харю!
Ледяная вода с размаху обрушилась на Ивана, перебив дыхание, но быстро приведя в чувство. Пока он, встряхивая головой и отфыркиваясь, облизывал с пересохших губ живительную влагу, Федька неспешно подошёл к нему:
– Я могу иссечь тебя до кости, – тихо сказал он. – И никто… никто тебе не поможет! Моли о пощаде!
Иван мотнул головой, сил отвечать не осталось, он опять начал уплывать в небытие.
– Клим, оживи-ка его святой водицей! – приказал Фёдор, сам отошёл к барину.
Мужичок зачерпнул солёной воды из кадки, в которой отмачивались розги, и щедро плеснул на изувеченную спину пленника. Ваня думал, что больнее уже быть не может… Но заботливый прислужник доказал, что это не так. Ему помстилось, что на спину вылили кипяток, кровь словно взорвалась в голове, бешено застучала в висках, хлынула из носа. Он не смог сдержать крик, который тут же подавил.
– Пусть подождёт, – сказал камердинер барину.
– Не сдаётся? – спросил Саша.
– Не-а! – цыкнул зубом Федька. – Крепкий орешек, однако! – в голосе засквозило удивление.
– Федя, его надо сломать, а не убить! – пальцы барина вцепились в подлокотник кресла. – Он должен умолять о пощаде при всех! Иначе…
– Станет мучеником, – закончил за хозяина камердинер.
Они замолчали.
– Мин херц, – прервал молчание Фёдор, – остаётся последнее средство.
– Пожалуй, – процедил сквозь зубы Саша. – Прикажи Епифану.
– Хорошо, мин херц.
Камердинер не спеша, вразвалочку подошёл к Ивану и рукояткой плети ткнул в изуродованную плоть, парня выгнуло от нового сумасшедшего всполоха боли.
– Уразумей, малый, я с тебя три шкуры сдеру, прежде чем ты сдохнешь! Дурень, попроси прощенья у барина – останешься жив!
– Делай… своё… дело… – просипел Иван.
– Ну, твой выбор, – Фёдор отступил, утвердился на скользком снегу, ухватил правое плечо левой рукой и размахнулся. Сейчас он бил размеренно, с оттяжкой, с каждым ударом во все стороны летела кровь и ошмётки плоти, под ногами у парня натекла целая кровавая лужа, смешавшаяся со снежной слякотью; он месил её лаптями в попытке стоять прямо, но силы были на исходе, колени подгибались, он всё чаще и чаще повисал на связанных руках. Голова безвольно моталась, спутанные волосы закрывали лицо. Кровавые отметины захватывали и предплечья, захлёстывали и грудь.
Один из ударов порвал гайтан, и большой нательный крест упал в кровавую слякоть. К нему тут же метнулся Савка, схватил вместе с промокшей насквозь от крови тесьмой и спрятал за пазуху.
– Барин, может, хватит? Убьёшь парня… – несмело сказал кузнец в полной тишине, раздираемой хлюпающими ударами хлыста, тяжёлым дыханием Федьки да стонами Ивана. Бабы тихонько причитали. Никто не смотрел на происходящее, видеть это было невыносимо. Одна Пульхерия не сводила глаз с любимого, каждый удар отзывался страданием в её сердце, она хотела пройти вместе с ним эту муку и не забыть ничего. Ни единой секундочки!
– А ты что, хочешь за него встать?! – грозно спросил хозяин. – Нет? Тогда молчи, холоп! В следующий раз сам там будешь!