Крепостной замолчал, потупив взгляд. Пришедший в себя Федот плакал, не стесняясь, глядя на парня, покрытого кровью с головы до пят. Со спины, превратившейся в кровавое месиво, свисали лохмотья кожи, плеть раз за разом впивалась в кровоточащую плоть. Ванька уже не вздрагивал, обмякнув на верёвках, голова его свесилась набок, изо рта текла кровь.
– Не жилец! – отчётливо сказал кто-то из слуг.
– Сотня! – тяжело выдохнул Фёдор.
Барин встал с кресла и подошёл к своему сводному брату, которого по его приказу истязали до смерти.
– Приведи его в чувство, – приказал подручному.
Федька приподнял голову непокорного за волосы и несколько раз ударил по лицу:
– Приди в себя! Барин хочет с тобой говорить!
Иван приоткрыл глаза; расфокусированные болью и ничего не видящие, они были обращены внутрь его исстрадавшегося сознания.
– Смотри на меня! Смотри! – гневно сказал Саша.
Иван, изнемогая от муки, сквозь пелену видел лицо своего хозяина белым пятном.
– Я твой господин, – сказал Саша, – хозяин твоей жизни и смерти. Ты понимаешь это?
– Да… – выдохнул Ванька.
– Ты понимаешь, что ты моя собственность?
– Тела… но не души… – упрямо прохрипел парень.
– И тело, и душа твоя принадлежат мне!! – в неистовом бессилии сверкнули глаза барина. – Чтоб ты покрепче это запомнил, приступай, Фёдор!
Подбежавшие подельники отвязали Ивана и держали его, чтоб не упал. Федька отошёл и через некоторое время вернулся, неся причудливое изделие на длинной рукоятке с вензелем на конце. Железо, из которого было сделано это орудие, ярко сияло в потихоньку подступавших сумерках. Кто-то из баб ахнул. Федька плотоядно улыбался.
– Сей предмет, – громко сказал барин, – это клеймо с моими инициалами: А – Александр, З – Зарецкий! Отныне, если какой раб забудет, где его место, будет бит плетьми и клеймён для лучшей памяти! Смотрите и запомните это!
Раскалённое железо, омерзительно шипя, впилось в человеческую плоть, Иван взвыл и рухнул без сознания в кровавую мокреть прямо к ногам барина. Со стороны всё выглядело так, как нужно было режиссёрам этого спектакля: усмирённый раб умоляет о пощаде своего хозяина.
– Отнесите его на конюшню, – приказал барин, – даю неделю. Если оклемается – хорошо, сдохнет – туда ему и дорога!
– Александр Андреич! – подбежала испуганная Палаша. – Лекаря надо, барыня в обморок упала!
Пульхерия, не вынесшая зрелища клеймения любимого, лишилась чувств вместе с ним.
– Где я? – первое, что спросил Иван, придя в себя.
– Ты на конюшне, Ванятка! – обрадованно воскликнул Савка. – Пить хочешь?
– Пить… – парень пошевелил распухшим языком. – Да, хочу…
Отрок поднёс к его рту кружку с водой. Глотать было трудно, но выпив животворную влагу, он почувствовал себя немного лучше.
– Сколь времени? – не закончил вопрос, уронив голову на подушку.
– Без памяти ты был почти сутки, сейчас полдень третьего января.
– Ясно… Что там?
– Со спиной? – отрок отвёл глаза. – Бабушка Мирониха говорит, всё заживёт.
– Совсем плохо? Не ври мне…
– Ваня, там живого места нет. Пока ты в беспамятстве был, барыня прислала крепкого вина, корпию на повязки, холстину чистую, бабка Мирониха и Дуня вином все… всю спину протёрли, кровь смыли, мазью с календулой да лопухом намазали. Ты лежи, не шевелись. Барин неделю дал отлежаться.
– Благодетель… – хмыкнул Ванька, вспомнив белые от бешенства глаза Саши. – А что барыня?
– В обморок упала, когда тебя… когда тебе…
– Что мне?
– Клеймо поставили, – упавшим голосом пробормотал парнишка.
– Ах, да… – жгучая боль в плече, слепящая вспышка перед глазами было последним, что помнил Иван. Он посмотрел: на предплечье была аккуратная повязка.
– Барыне потом лекаря позвали, он велел ей лежать.
– А ты почём знаешь?
– Так Палаша всё время приходит справляться о тебе, она и рассказала. Пульхерия Ивановна бульон прислала, чтоб ты поел… Хочешь, Ванятка?
Есть не хотелось. Хотелось встать. Иван попытался подняться, но спина отозвалась такой пульсирующей болью, что он тут же повалился обратно.
– Лежи! – испуганно воскликнул Савка. – Не шевелись, а то вовек не заживёт!
Дрова в печи потрескивали, ему было тепло и очень уютно, спину саднило, но если не шевелиться, то терпеть можно, поэтому Ванька устроил голову поудобнее и опять провалился в забытье.
Снова он очнулся от боли. Кто-то немилосердно ткнул его в израненную спину. Иван застонал и приоткрыл глаза: прямо перед ним были две пары мужских ног.
– Смотри-ка, жив! – раздался голос барина.
– Мин херц, эти твари живучие, как черти! Вольный человек давно бы Богу душу отдал, а эти! – его опять ткнули.
– Ну что, пёс, понял, где твоё место? – Ванька почёл за благо притвориться бесчувственным, глаза не открыл и не пошевелился.
– Ладно, жив – и хорошо, у меня на него ещё планы, – сказал барин. – Пойдём отсюда, смердит, как в *…пе у дьявола!
Когда они ушли, из-за печки выполз Савка.
– Как ты, Ваня? Больно тебе? – прошептал он. – У, ироды, креста на них нет! – погрозил он кулаком.
Ване стало смешно, он даже хмыкнул пару раз:
– Ты, гляжу, осмелел, таракан запечный…
– Ванятка, ты прости меня! – присел мальчишка рядышком, заглядывая другу в глаза.
– За что?
– Да ведь ежели б ты за меня наказание не принял, на две дюжины плетей бы меньше получил, – в голосе Савки зазвенели слёзы.
– Эх, Савва… это всё равно… барин взъелся на меня… всё равно бы сотню отмерил… не переживай попусту.
– В другой раз так не делай, я сам всё стерплю! – храбро сказал отрок.
– Хорошо, – покладисто согласился Иван. – Сам так сам.
Их солидную мужскую беседу прервала открывшаяся дверь: в барак зашли Дунька и бабка Мирониха.
– Что, сынок, очнулся, мой болезный? – лаково запела старушка. – Славный мой, сейчас потерпишь немного, а я тебе отварчику принесла. Дуня, напои его!
Ласковые девичьи руки поднесли чашу с отваром и заставили выпить всё, как больной ни сопротивлялся едкой горечи. Желудок его жалобно заурчал.
– О! – обрадовалась бабка. – Живот еды требует! Это дело у нас на поправку поворотило! Сейчас мы с Дуней раны твои посмотрим, а потом поешь – и спать.
Она откинула ворох тёплого мягкого тряпья, которым был укрыт парень, бережно и ловко стала снимать повязки и проверять, не гноятся ли раны.
– Дуня, видишь, сукровица сочится, надо просушить да снова мазью намазать, она и лечит, и боль утоляет.
Девушка принялась за дело. Пальчики её еле касались обнажённой кровоточащей плоти, но даже от этих невесомых прикосновений Ивана передёргивало, он скрипел зубами и еле сдерживался, чтоб не закричать.
– А ты покричи, покричи, милок, – усовещивала его бабка. – Чай все свои!
Пока Дуня занималась спиной, Мирониха размотала повязку на руке и осмотрела ожог. Ванька скосил глаза и увидел багровые, чёрные по краям от сожжённой плоти буквы в круге – А и З.
– Вырежу! – в бессильной злобе прошептал он.
– И вырежи! – согласилась бабка, смазывая и вновь забинтовывая ожог. – Вырежи! А барин тебе новые буквицы поставит, только не на плече, а уже на лбу! – сухая ладошка легонько стукнула его по лбу. – Уразумей, сынок, напролом идти – погибнешь. Терпи.
– Устал я, бабушка, терпеть, – тихо сказал парень. – Ты вон всю жизнь терпишь – и что тебе за это? Матушка моя терпела и мне велела, а у меня моченьки уже нет!
Бабка внимательно посмотрела на него:
– Знаешь, как охотники птиц ловят? Заприметят гнездо с яйцами и похаживают к нему терпеливо, следят, как птенцы растут, пёрышками покрываются. И вот когда слётки уже готовы, ждут, когда мать из гнезда улетит. Тогда они тут как тут: заберут птенчиков и на продажу несут… Никто мать не пугает, пока она в гнезде сидит, втихаря приходят. Уразумел ли, о чём я?
– Вроде уразумел, – ответил парень.
– Вроде Володи на манер Петра, – улыбнулась бабка. – Дуня, накорми его бульоном, да горшок какой поганый найди для отхожих надобностей, а то наш богатырь по нужде захочет, а до дверей не дойдёт.
Иван почувствовал, что краснеет, да и девушка смущённо хихикнула.
– Ну, я пошла, пока меня не хватились, а ты, девка, хозявствуй, – Мирониха тяжело поднялась и вышла, тихо прикрыв за собой дверь.
Иван встал на третий день после порки. Ему, деятельному и подвижному, было нестерпимо лежать пластом, да более того, справлять нужду в горшок, выносить который за ним должен кто-то другой. Этим другим был Савка, и он ни разу не пожаловался, но для Вани это не играло никакой роли.
Почувствовав утром, что ему нужно в отхожее место, он откинул одеяла и, опершись на согнутые в локтях руки, начал потихоньку подниматься. Раны сразу же отозвались болью, но, к удивлению Ивана, вполне терпимой, а не такой, которая мутила сознание и лишала человеческого достоинства. Спустив ноги с лавки, сел и замер: подкатила дурнота и головокружение. Посидел, нащупал ступнями опорки, упрямо мотнув головой и прошептав: «Врёшь, не возьмёшь!» – парень стал на ноги. Его повело в сторону, но, к счастью, стена была рядом и он смог ухватиться за какой-то гвоздь, удержать равновесие и не рухнуть обратно. Головокружение стало ещё сильнее, но Иван решительно сделал один шаг, потом другой и потихоньку дошёл до выхода. Остановился, справляясь с очередным приступом тошноты, протянул руку вперёд, и тут дверь резко открылась: на пороге стоял Савка. Ваня, предельно сосредоточенный на себе и своих ощущениях, даже испугался внезапному явлению и вскрикнул. Не меньше оторопел и Савва, увидев в дверях бледное, всклокоченное, немощное привидение. Впрочем, он тут же справился с испугом, поднырнул под руку Ивана и поддержал его, заставив опереться на плечо.
– И куда это мы собрались? – поинтересовался он.
– Ты что со мной, как с дитём неразумным, говоришь? – насупился парень.
– Так ты и есть дитё! – вредным голосом ответил Савка. – Ему лежать велено, а он, вишь ты, дела нашёл!
– Належался уж! – проворчал Иван.
– Ну да! Мы же лучше знаем, нам бабка Мирониха не указ! – продолжал отчитывать его отрок.
– Савва! – взмолился Ваня. – Довольно! Будь другом, отведи в нужник! Не могу я боле в горшок ходить!! – кричать сил не было, иначе он бы крикнул.
– Ну, ладно, быть по-твоему, – согласилась строгая нянька. – Но потом ляжешь!
– Да, да! – парню уже было не до споров.
Справив нужду да прогулявшись по морозному воздуху, он почувствовал себя бодрее и ощутил недвусмысленные позывы в желудке.
– Савва, а нет ли поснедать чего? – смущённо поинтересовался.
– Хочешь?! – обрадовался мальчишка. – Полно всего! И барыня прислала, и тётя Груня с Дуней передала!
– Только я сидя буду, ладно? – умоляюще посмотрел он на свою сиделку.
– Ну как тут с тобой быть! – грозно нахмурил Савка брови. – Садись уж!
Устроив Ивана поудобнее, он поставил на стол всю снедь, которую нашёл, и под конец торжественно выставил стеклянный графин с красным вином:
– Барыня прислала силы поправлять!
Ванька оглядел накрытый стол, повёл носом и внезапно почувствовал такой голод, что накинулся на еду, как волк. Савка только посмеивался, глядя, как друг сметает всё с ладони Бога:
– О как! Молодца!
Слегка насытившись, Иван сказал:
– Давай, присоединяйся! Вместе веселее!
Дважды повторять не пришлось, находившийся в том возрасте, когда парни готовы кору жевать, лишь бы желудок молчал, Савка подсел к столу и смело ухватил стакан с вином.
– Э нет! Это нельзя! А вот курицу – пожалуйста! – засмеялся Ваня.
Вдвоём они быстро уплели почти всю снедь, потом Иван неожиданно стал клевать носом, и Савва помог ему лечь, сам взялся убирать.
Но не успел Ваня уснуть, как с пинка распахнулась дверь и вошёл Федька. Уперев руки в боки, не потрудившись прикрыть за собой, он с ухмылкой оглядел стол и сказал:
– Гля-ко! У них тут пир горой! – взял стакан, щедро плеснул туда вина, выпил. Уставился на Ивана. Тем временем Савка потихоньку прикрыл дверь.
– Ты уж вовсю ходишь, как я погляжу?
– По нужде вставал, – хмуро ответил парень.
– Ну, пожалуй к барину пред светлые очи! – осклабился Фёдор. – Да поживей!
– Не дойдёт он, – подал голос Савва. – Первой раз встал сегодня, чуть не упал!
– Но ведь не упал же? – Федька перевёл пронзительный взгляд на мальчишку. – Так что давай живо к барину в кабинет! Он ждёт, – резко повернувшись, ушёл, опять не закрыв дверь.
– У, ирод! – метнулся к входу Савка. – Пойдёшь? – в голосе зазвенели слёзы.
– Куда ж деваться? – угрюмо сказал Иван. – Помогай одеться.
Савка проводил друга до двери в библиотеку. Казачок доложил барину, что Ванька явился и велел парню войти. Иван вошёл в такой знакомый кабинет, где несколько месяцев кряду усердно работал, читал, мечтал, и сердце защемило. Он стал у дверей, придерживаясь рукой за стену, чтоб не шататься.
Молодой барин сидел за столом и сосредоточенно просматривал какие-то бумаги. Теперь выносить окончательный вердикт по многим вопросам ему приходилось самому, поскольку умница помощник, который легко снял бы этот груз с хозяйских плеч, был им разжалован в конюхи и смутьяны. Парфён неоднократно и очень аккуратно намекал на это Саше, но тот закусил удила и пригрозил самого управляющего высечь, если не прекратит заводить разговор о Ваньке.
И вот он стоял перед ним. Его раб и его брат… Его соперник! Саша исподлобья поглядывал на Ивана. Тот был бледен, лицо покрывала испарина; стоял не шатаясь, но держался за стенку.
– Ну что, как ты? – ласково спросил Александр.
– Ничего, ваша милость, – хмуро, глядя в пол, ответил Иван.
– Угу… – промычал Саша. – Ничего не хочешь мне сказать?
– Нет, ваша милость, – так же хмуро ответил парень.
– Ну, так я и предполагал! – барин печально вздохнул. – Значит, я тебе скажу. Подойди сюда!
Иван, отпустив стену, сделал несколько неверных шагов и торопливо уцепился за край стола. Головы так и не поднимал.
– Сейчас я дам тебе прочитать один документ. Ты сможешь?
Голова по-прежнему шла кругом, но разумения он не утратил.
– Смогу, Александр Андреич.
– Держи, – барин передал листок.
Ваня взял его и постарался сосредоточиться на чтении. Буквы прыгали и расплывались, поэтому он перечитал несколько раз, но смысл так и не дошёл до его сознания. Он поднял глаза на барина. Тот с иезуитской улыбкой смотрел на брата.
– Что это, ваша милость?
– Как что? Вольная.
– А… на кого она выписана? Что за человек Иван Андреевич Зарецкий? Я не припоминаю такого…
– На дату рождения посмотри, – продолжал ядовито улыбаться хозяин.
– Третье декабря тысяча семьсот семьдесят четвёртого года…
– Ну?! – уже с раздражением сказал Саша. – Тебе плетью все мозги отшибло, что ли?!
– Это мои именины… – всё ещё непонимающе сказал Иван.
Барин развёл руками:
– Ну?!!
– Это… моя вольная? – в момент пересохшими губами прошептал парень и вновь начал вчитываться в строчки. На глаза набежали слёзы, он не мог разобраться в своих чувствах: радость и недоверие сплелись в единый клубок.
– Наконец-то! – Саша легко выхватил бумагу из онемевших пальцев слуги. – Дошло. Да, это вольная на твоё имя!
Он наслаждался, глядя на лицо своего холопа: столько эмоций сейчас отражалось на нём. «Пожалуй, это интереснее, чем порка! – подумал он. – Чистое удовольствие». Понаблюдав за ошеломлённым Ванькой, дав ему возможность чуть-чуть переварить сказанное, продолжил:
– Но это ещё не всё.
– Не всё, ваша милость? – холоп смотрел на него мокрыми глазами. – Что же ещё… вы желаете мне сказать?
– Дело в том, Ваня. – Александр слегка наклонился над столом, вперившись взглядом в Ивана. – Дело в том, что ты… мой брат!
Он откинулся на спинку кресла. Ваня смотрел на него, не мигая.
– Брат? – наконец прохрипел он. Земля уходила из-под ног, стены завертелись. Иван крепче вцепился в стол.
– Дозвольте сесть, ваша милость? – еле нашёл силы спросить.
– Садись да воды выпей, – барин придвинул стакан.
Парень тяжело опустился на стул, утёр испарину, взял стакан, но руки тряслись так сильно, что побоялся пролить воду и поставил обратно.
– Александр Андреич, вы мой брат? – еле слышно спросил. – Это… не шутка?
– Какие уж тут шутки! – ухмыльнулся Саша. – С предсмертных слов матушки, это истинная правда! Сводный брат по отцу!
Иван потёр лоб. Он не мог собраться с мыслями, их было много, и они разбегались, как муравьи.
– Это как же… я теперь свободен, Александр Андреевич… брат? – он поднял глаза на барина.
На губах его сводного брата змеилась всё та же иезуитская улыбка.
– Ну, это как сказать… – протянул он. – Во-первых, мне решать, дать тебе вольную или нет.
– Но как же… – Ване показалось, что его окатили ледяной водой. – Вот же она, вольная… Подписана Елизаветой Владимировной…
– Ну да. Только она умерла. Нужна и моя подпись, а я пока… не подписал, – ехидно сказал он.