Графиня улыбнулась:
– Скажу вам, душенька, я тоже в своё время приняла такое решение, и граф не возражал, был только за! Это такое счастье, когда малыш прижимается к тебе, такой тёплый, уютный, родной, сопит, причмокивает, улыбается… – женщина смахнула слезу. – Чувство, которое пронзает тебя насквозь, до самой глубины души, невозможно передать словами! Вы такая счастливица, Пульхерия Ивановна, у вас всё впереди!
– Екатерина Ильинична, а вы не хотите ещё ребёночка? – тихо спросила Пульхерия.
– Не знаю, дорогая моя, – вновь улыбнулась графиня. – Пока мы молоды, здоровы… может быть! На всё воля Божья! И вот что ещё я вам скажу, мои хорошие: всё-таки мы с вами дворяне, а как бы ни была хороша кормилица – она человек подлого сословия, и я всегда опасалась… как бы младенчик не всосал с её молоком – пусть эфемерную! – но часть её низкого происхождения, нрава, мыслей. Ну, вы меня понимаете!
Иван слушал щебетание графини, и внутри у него постепенно холодело: даже если такая умная и душевная женщина, живущая в большом губернском городе, полагает, что простые люди – это пыль под их ногами, то что же тогда взять с неотёсанных, необразованных и невежественных поместных дворян, для которых крепостные хуже скотины?! Пульхерия, почувствовав, что Ваня застыл, взглянула ему в лицо: взгляд стал неподвижным, скулы закаменели.
– Екатерина Ильинична, прямо вам скажу, вы, верно, мало знаете простых людей, – мягко, но твёрдо сказала она, опираясь на Ванину руку. – Все, кто меня окружал с раннего детства или Ванечку – исключительно нравственные и порядочные люди, дурного слова ни про кого не могу сказать, скорее, наоборот: некоторые юноши дворянского происхождения и в подмётки не годились крестьянским парням – наглые, самоуверенные, настоящие мужланы! А что народ наш неграмотен – так это не его вина, а наша.
– Ну, простите мне неосторожные слова, – с улыбкой повинилась графиня. – Я ведь и забыла, что вы были очень близки со своими слугами! А у вас, Иван Андреевич, кажется, как раз кормилица и была?
– Да, Екатерина Ильинична, дворовая девушка Татьяна. Она многое мне дала, – сказав, Иван замолчал.
– Ну, – заторопилась графиня. – Вы устраивайтесь пока, в шесть спускайтесь в столовую на обед, а уж завтра мы с вами, душенька, одежду подберём и вам, и Ивану Андреевичу! На первое время! – она вскинула ладошку. – Не противьтесь! Потом заплатите, потом! – и прежде чем молодые смогли как-то отреагировать, выпорхнула из комнаты.
Пульхерия засмеялась:
– Милая какая! Щебечет, щебечет!
– Ты видишь, Пусенька, даже она… – Иван опять замолчал.
– Ванечка, – Пульхерия взяла его за руку и усадила рядом с собой на кровать. – Графиня очень добрая и хорошая!
– Я знаю. Век буду ей благодарен за её милости! – сказал Иван. – Но…
– Она помещица, дворянка. У неё есть крепостные, она ими распоряжается. Она привыкла, понимаешь? Я ведь такая же… – грустно посмотрела на суженого из-под длинных ресниц. – У меня с рождения была прислуга, я даже… Ваня, я даже свечку загасить звала Палашу, понимаешь? Хотя мне стоило только руку протянуть. Это очень сложно объяснить… как будто у тебя есть ещё одна рука, которая делает всё, что ты пожелаешь. Ты ведь не думаешь, что чувствует твоя рука, не спрашиваешь её: «Госпожа рука, не соизволите ли вытереть мне нос?» – Пульхерия забавно сморщила носик.
Иван не удержался и поцеловал её:
– Хотел бы я быть твоей рукой, Пусенька! – улыбнулся.
– Так что не сердись и не обижайся, Ванечка. Таков порядок вещей, графиня просто не может быть иной.
– Я не сержусь. Как я могу? Она благодетельница для меня! Тебя спасла, любушка моя! Просто горько слышать такое…
– Мне думается, Михаил Петрович не таков, – задумалась Пульхерия. – Он как будто знает, каково это – быть несчастным…
– Ну, – Иван тряхнул головой, волосы его растрепались и упали на лоб русой волной. – Полно, душенька моя, не печалься!
Он привлёк девушку к себе, и они упали на кровать, смеясь и целуясь.
– Век бы миловался с тобой, – в перерывах меж поцелуев прошептал парень. – Ничего слаще не ведаю!
Тут в дверь раздался стук, и влюблённые отпрянули друг от друга.
– Войдите! – Пульхерия села, поправляя причёску.
Иван остался лежать на кровати, подперев рукой голову. Ворот рубахи был распахнут, и виднелась крепкая шея, которая так и манила к себе, серые глаза озорно блестели. Он взял ладошку Пульхерии и целовал её пальчики.
В комнату вошли дворовые – парень и девка.
– Барин, барыня! – он поклонился, она присела.
– Вы кто?– поинтересовалась Пульхерия, отобрав руку у Ивана и положив ему на голову.
– Нас барыня прислала прислуживать, – сказала девушка, стреляя глазами в Ивана.
– А зовут как?
– Я Даша, а вот он Афанасий.
– Хорошо, – с достоинством сказала Пульхерия, несмотря на то что любимый её пододвинулся ближе и вновь завладел рукой. – Пока вы нам не нужны, позовём.
– Колокольчик на столике, барыня, – вымолвил Афанасий.
Слуги поклонились и вышли. Когда они оказались за дверью, Пульхерия и Иван услышали Дашин голос:
– Молодые-то какие хорошенькие, да, Афоня?
– Да уж, – Афанасий был немногословен.
– Вот что ты наделал, – упрекнула Ваню девушка. – Привлёк к себе внимание прислуги!
– Это у меня лакей будет? – спросил парень, обнимая любимую.
– Да.
– И что с ним делать? Мне не нужен слуга.
– Нужен, иначе ты вызовешь подозрения, – твёрдо заявила девушка.
– Почему? Все подумают, что я был настолько беден, что даже слуг не имел. И это правда, – возразил Иван.
– Слушайся меня, Иванушка! У тебя должен быть слуга, ты же дворянин, пусть и обнищавший!
– А вот ежели б пришло такое время, когда вообще ни слуг, ни господ… – Иван упал на спину и закинул руки за голову. – Как бы это было, а?
– Мне всё равно, – Пульхерия легла рядом на бок. – Лишь бы ты был рядом, ненаглядный мой! Неужели это правда, Ванечка? – с неожиданной тревогой сказала она. – Неужели мы будем счастливы наконец?
Иван повернулся к ней лицом:
– Пульхерия Ивановна, ангел вы мой на земле, не тревожьтесь понапрасну! – он ласково убрал разметавшиеся волосы с её лба. – Я с вами, и никакие силы теперь не смогут нас разлучить!
Девушка взяла его руку, несколько раз поцеловала в ладонь и прижалась щекой.
– Как же хорошо! – вздохнула она. – Неужели так бывает?!
Ваня придвинулся вплотную. Близость любимой пьянила его, заставляла терять голову. Он любовался её длинными полуопущенными ресницами, розовыми губками, приоткрывшимися в истоме, белым горлышком, на котором нервно пульсировала жилка, и, не стерпев, обхватил её рукой за шею, привлёк к себе и жадно накрыл трепещущие уста своими губами. Пульхерия застонала и подалась к нему. Ею всецело овладело желание отдаться своему суженому целиком и полностью, отдать всё, что только есть у неё, раствориться в его силе и мужественности.
– Ванечка, – прошептала она. – Желанный мой!
– Любушка моя ненаглядная! – жарко выдохнул он.
Но тут опять раздался стук в дверь. Влюблённые оторвались друг от друга и рассмеялись.
– Кто? – недовольно крикнул Иван.
– Пожалуйте обедать, барыня зовёт! – ответил звонкий голос.
– Идём! – парень откинулся на кровать и уставился на Пульхерию. – Нет, Пусенька, ей-богу, на конюшне спокойней было!
В великолепной столовой, также декорированной в стиле ампир, выдержанной в нежных оттенках зелёного и в белом цвете, обставленной мебелью из мастерской Генриха Гамбса – изящной и удобной, светлого дерева, на потолке – фрески и лепнина, стены в изобилии украшены пейзажами и натюрмортами, канделябры, сияющие столовые приборы, Ваня видимо заробел. Усадив Пульхерию Ивановну, встал за её спиной чуть справа и стоял, пока она не потянула его за руку и не заставила сесть.
– У вас как во дворце, Михаил Петрович, – смущённо сказал, пытаясь загладить свою оплошность. – У нас, в деревне, всё по-простому было, а тут я и не знаю, какие столовые приборы когда употреблять.
– Вы, голубчик, не обращайте внимания на весь этот блеск! – засмеялся граф. – Я тоже увалень деревенский, это Катюша всё этикетом интересуется, следует за модой. Давайте попросту, без церемоний! Ешьте, повара у нас знатные, это я вам честно говорю, лично из Петербурга выписал.
Ваня, взявший ложку и успевший зачерпнуть суп, при этих словах замер. Пульхерия, всей кожей чувствуя его состояние, понимая, как уязвляют его любые слова, напоминающие ему о рабском положении, положила ладонь на руку Вани и слегка сжала.
– Вы знаете, граф, а вот у меня тётушка, которая меня вырастила, очень любила сама готовить. Такие пирожки пекла – вкуснее я ничего не ела! И варенье варила крыжовенное, начиняя ягоды грецким орехом.
– Правда? – оживилась графиня. – Как интересно! Никогда сама не пробовала готовить, мне кажется, это очень сложно, да и руки… – она посмотрела на свои маленькие белые ручки с крохотными розовыми ноготками. – Даже не представляю, как это я сковородку возьму… Или тесто месить буду! – она засмеялась.
– Катишь, я полагаю, тебе не стоит и начинать, – глаза графа хитро блеснули.
– Почему это?! – удивилась графиня, не почувствовав никакого подвоха в словах мужа.
– Любимая, да я попросту жить хочу, а от твоей стряпни мне недолго останется! – Михаил Петрович подмигнул Ване и Пульхерии.
Графиня, не ожидавшая от мужа подобной выходки в свой адрес, задохнулась от обиды, граф же добродушно засмеялся, привлёк её к себе и поцеловал:
– Ну, душенька моя, не обижайся, я ведь пошутил!
– Вот как! – вспыхнула Екатерина Ильинична. – Значит, ты заранее уверен, что я не умею стряпать?! Нарочно, Мишель, вот нарочно приготовлю, и ты съешь!
– Конечно, съем, котёнок! Из твоих ручек я даже яд приму с радостью! – граф прижал жену покрепче. – Не дуйся, пожалуйста! Я глупец, прости меня!
Иван с Пульхерией переглянулись и тоже улыбнулись. Милое подтрунивание супругов было им в новинку.
– Вот видите, Пульхерия Ивановна, как ко мне относятся в моём доме?! – всё ещё возмущённо воскликнула графиня.
– Я вижу только, что граф очень вас любит, Екатерина Ильинична! – улыбнувшись, сказала девушка. – Уж простите ему эту невинную шалость!
– Невинную… – проворчала графиня. – Вы только посмотрите на его хитрый и довольный вид!
Михаил Петрович, действительно, радостно улыбался, но при этих словах немедленно стёр с лица улыбку и посмотрел на жену виноватым взглядом. Екатерина Ильинична не выдержала и засмеялась.
– Ну вот, душа моя, тебе весело – это главное! – облегчённо вздохнул граф. – Иван Андреевич!
– Слушаю, граф, – Ваня поднялся со стула.
– Да что вы, мой друг! Я же сказал: без церемоний! Садитесь, садитесь! – замахал руками Михаил Петрович. – Когда вы сможете приступить к обучению Саши и Оленьки?
– Когда скажете, Михаил Петрович. Для начала, впрочем, неплохо было бы посмотреть библиотеку, коей вы располагаете.
– Ну, это мы сможем прямо после обеда, друг мой. Дамы наши, думаю, найдут чем себя занять и без нас, так ли я говорю, Катишь?
– Конечно, Мишель, – согласилась графиня. – Рецепты будем обсуждать, да, Пульхерия Ивановна?
– Это благодатная тема! – улыбнулась девушка.
Все засмеялись, и обед продолжился. Прекрасно обученные лакеи ловко и аккуратно меняли блюда, зорко следя за каждым движением своих господ.
– Спасибо, – сказал Иван парню, который обслуживал его.
Вышколенный лакей бровью не повёл, но вечером в людской они обсудили нового барина и сошлись на том, что он, видимо, совершеннейший бедняк, у которого ни кола ни двора, ни прислуги, и пожалели и его, и жену его, Пульхерию Ивановну. В очередной раз похвалили своего доброго и понимающего хозяина Михаила Петровича, пожелали ему здоровья и долгих лет жизни.
После обеда мужчины прошли в библиотеку, которая была не так богата, как в поместье Зарецких, но вполне достойна. Ваня осмотрелся и обнаружил, что в ней было всё необходимое для обучения детей, да и для себя нашёл произведения, которые можно было бы с удовольствием перечитать, журналы, прежде ему незнакомые, даже нечитаные книги. Одну из них – «Путешествия Гулливеровы в Лилипут, Бродинягу, Лапуту, Бальнибарбы, Гуигнгмскую страну или к лошадям» в переводе с французского издания Ерофея Каржавина – открыл и зачитался, забыв про графа, который стоял рядом и с улыбкой наблюдал за молодым человеком. Видя, что Иван углубился в чтение, он деликатно кашлянул, напоминая о себе. Ваня спохватился, захлопнул книгу и повернулся к Михаилу Петровичу:
– Граф, ради Бога, извините меня! Давно книг в руках не держал, – извиняющимся тоном произнёс, по привычке глядя в пол.
Потом, впрочем, поднял глаза. Михаил Петрович улыбался:
– Думаю, Иван Андреевич, что вы будете хорошим учителем для моих детей! Вы с таким увлечением читаете. Если и мои дети будут хоть вполовину так увлечены, значит, я не ошибся в выборе учителя.
– Время покажет, Михаил Петрович.
– Вы правы, Иван Андреевич. Так когда сможете начать?
– Если вам угодно, граф, можно завтра и приступить к занятиям. Надо бы ещё доску грифельную, мел да писчие принадлежности. Есть ли что из этого?
– Найдём, Иван Андреевич, а нет – так из Москвы выпишем – и вся недолга. Но, друг мой, поскольку завтра пятница, давайте вы ограничитесь знакомством с Сашей и Оленькой, возможно, проведёте какой-нибудь простой урок… Да что это я вас учу, вы и так прекрасно всё знаете! – перебил сам себя граф. – А начнёте занятия с понедельника. Мы тем временем классную комнату оборудуем, ну, чтоб уж всё по-настоящему было, хорошо?
– Михаил Петрович, здесь вы хозяин, я лишь исполнитель вашей воли, – улыбнулся Ваня.
– Ну, значит, договорились! – обрадовался граф. – А теперь пройдёмте в мой кабинет, я вас ещё кое с кем познакомлю!
Михаилу Петровичу ужасно хотелось опрокинуть рюмочку хереса или коньяку, но в одиночестве делать это было как-то неприлично, а вот сейчас, когда в доме появился достойный собеседник, вполне можно было это обставить как обмен мнениями по животрепещущим вопросам или…
– А не играете ли вы в шахматы, Иван Андреевич? – неожиданно спросил он.
– С правилами знаком, – скромно ответил молодой человек.
– Как славно! – воскликнул граф и ускорил шаг, увлекая Ивана за собой.
Тем временем дамы, уединившись в будуаре графини, рассматривали наряды Екатерины Ильиничны, коих у неё было множество, пытаясь отобрать что-либо для Пульхерии в её положении, и разговаривали. Вернее, говорила графиня, Пульхерия ограничивалась односложными ответами или вопросами. Надо сказать, Екатерина Ильинична вовсе не была такой уж болтушкой, просто ей было очень интересно поделиться с новым человеком своими мыслями, переживаниями, да и, наконец, опять пережить волнующие моменты знакомства, сватовства, свадьбы, рождения детей. Она задавала девушке вопросы о том, как они познакомились, как проходило сватовство, что её привлекло в Иване Андреевиче…
– Знаете, голубушка, я вот не сразу полюбила Мишеля, ему пришлось влюблять меня в себя, он приезжал с букетами цветов, очаровывал меня, и в конце концов я почувствовала, что это мой спутник в жизни, идеальный, надёжный, я буду за ним как за каменной стеной. И я не ошиблась! Время идёт, а я люблю его так же сильно! А у вас как было?
– А я только увидела Ванечку – и пропала, – задумчиво ответила Пульхерия. – Моя служанка подала ему умыться с дороги, а я встала вместо неё, и когда Ванечка вынырнул из полотенца, я увидела его глаза, серые и чистые, и поняла, что он – моя судьба и что я пойду за ним куда угодно… И мне неважно, богаты мы будем или бедны, главное – чтобы он был рядом.
– Как романтично! – графиня прижала к груди руки с шифонным шарфиком. – Любовь с первого взгляда!..
– Ну, тогда я не знала, что это любовь, – очень просто сказала Пульхерия. – Я упала в его глаза, как в омут, а потом всё так завертелось, что и времени не было подумать…
Она замолчала. Екатерина Ильинична посмотрела на часы и всплеснула руками:
– Пульхерия Ивановна, времени-то уже сколько! Вы ведь устали, голубушка моя, это я вас заговорила! – она позвонила в колокольчик, и велела вошедшей служанке проводить гостью в спальню.
Помогая Пульхерии переодеваться в ночную рубашку и причёсываться, Даша сказала:
– Барыня, чай, сорочка-то вам не нужна, барин-от на вас как кот на сметану смотрит!
– Даша, что ты такое говоришь! – Пульхерия вспыхнула, как маков цвет.
– Смутилась барыня! – засмеялась служанка. – Что увидела, то и говорю! Ежели б на меня кто так заглядывался… – она вздохнула. – А уж хорошенький-то он у вас, ровно Иванушка-царевич из сказки! Счастливая вы!
Пульхерия притихла и задумалась под журчащий ручеёк её слов. Невесело было у девушки на душе. Она опасалась отдаться счастью, как будто ждала чего-то, какой-то беды, и это ожидание мешало всецело насладиться близостью с любимым. Ей казалось, что и с Ваней происходит что-то подобное, но не знала, стоит ли делиться своими тревогами или лучше промолчать, не кликать беду.