Взрослые засмеялись.
– Ну что ж, детки, я вас оставлю с вашим учителем, – сказал довольный отец. – Ведите себя хорошо, слушайтесь!
Граф вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Ваня смотрел на ребяток – они на него. Оценивали, изучали. Он как будто слышал их мысли: «Кто ты такой? Можно ли тебе доверять? Ты весёлый или с тобой будет скучно?» Ему всегда удавалось находить общий язык с детьми, но то были простолюдины, не дворяне. Как-то будет с этими отпрысками аристократов?
– Давайте сядем за стол и поговорим, хорошо? – предложил он.
Ребята, не говоря ни слова, уселись на стулья и снова уставились на него.
– Меня зовут Иван Андреевич, – сказал Ваня.
– Ты говорил, – мальчик смотрел на него исподлобья.
– Да? – удивился Ваня. – Я и забыл! Хорошо, что ты мне напомнил, Саша! Кстати, к взрослым людям невежливо обращаться на «ты», нужно говорить «вы». Договорились?
Чадушки закивали головами.
«Как они не похожи на Савкиных братьев и сестёр, – внезапно подумал он. – Те сразу облепили меня, на колени забрались, в глаза заглядывали. Эти же смотрят, словно ждут от меня какого-то подвоха».
– Вы ругаться будете? – спросил мальчик.
– Ругаться? – удивился Ваня. – Зачем?
– Если урок не затвержу, – тихо сказал Саша. – Прежний учитель кричал.
– А за что?
– Таблицу умножения не смог выучить к завтрему.
– К завтрашнему дню, – поправил его Ваня. – Так и не выучил?
– Нет. Я не знаю, что такое умножение. Я складывать умею и вычитать.
– Это очень хорошо, сейчас ты мне покажешь, что умеешь, – сказал Иван, внутренне негодуя на человека, который заставил ребёнка зубрить таблицу умножения, не объяснив, что это такое, а главное, зачем. Взял на заметку спросить, кто был этот учитель. Открыл арифметику Магницкого, которую сам Ломоносов называл «вратами учёности»:
– Саша, пожалуйста, перепиши и реши вот этот столбик примеров. Понятно, что делать надо?
– Да, – мальчик взял лист, карандаш и начал, высунув язык, старательно писать, а Ваня обратился к Оле, которая немного успокоилась и стала болтать ногами.
– Оля, ты, наверное, складывать и вычитать не умеешь? – девочка мотнула головой. – И цифры не знаешь?
– Знаю! – неожиданно громко ответила Оля и бойко посчитала от нуля до десяти.
– Она их только так знает, – буркнул, не отрываясь от примеров, Саша. – А как они выглядят, не знает. Смотрите! – он начертал цифру 3 и спросил. – Оля, это какая цифра?
Девочка склонила голову набок и стала разглядывать цифру:
– Шесть!
– А это? – Саша аккуратно вывел 6.
– Два!
– Видите, – вздохнул он. – Она ничего не знает.
– Ну, Саша, сестра твоя, в общем-то, мала ещё, чтобы начертания цифр знать, мы с ней будем буквы учить, да, Оля?
– Я аз буки знаю! – заявила девочка и начала рассказывать алфавит.
– Так же знает, – буркнул Саша. – Только названия.
– Это дело поправимое, ты не отвлекайся от примеров, – посоветовал Ваня.
Мальчик засопел. Урок продолжался. Спустя несколько минут в дверь постучали.
– Войдите, – отозвался Иван.
В классную комнату вошли графиня и Пульхерия.
– Мама! – радостно воскликнула девочка, соскочила со стула, подбежала к матери и зарылась лицом в её юбки.
– Ты куда? – крикнул Саша. – Нельзя, урок не кончен! Сядь!
– Александр Михайлович, давай сестрёнку твою отпустим? – предложил Иван. – Пусть с мамой побудет. А мы с тобой ещё почитаем, после того как примеры одолеешь, хорошо?
– Ладно. Мама! – не удержался мальчик. – Я примеры решаю, Иван Андреевич меня хвалит!
– Правда? – сделала большие глаза Екатерина Ильинична. – Значит, ты молодец сегодня? Так, господин учитель?
– Чтобы мне не соврать, надо бы ещё проэкзаменовать Сашу по чтению и письму. Складывает и вычитает он почти без ошибок, а вот Фёдор Иванович Янкович покажет, как он читает и пишет, – Ваня открыл учебник чистописания и показал, что Саше следует написать. Затем подошёл к графине:
– Кстати, Екатерина Ильинична, у меня к вам есть вопрос.
– Пожалуйста, Иван Андреевич, спрашивайте!
– Скажите, вы уже нанимали учителя для ваших детей?
– Да, – вздохнула она. – Два месяца он у нас был, пока не поняли, что от него никакого проку не будет, один вред. Заставлял Сашеньку зубрить таблицу умножения, а Олюшку – алфавит. Саша так и не смог ничего запомнить, а вот Оля выучила, да толку-то? Когда мы с мужем всё это уразумели, то выгнали проходимца и стали искать нового учителя. Вся надежда на вас, Иван Андреевич! – улыбнулась графиня. – Вы уж, пожалуйста, обучите моих малышей!
– Зубрить, да ещё то, что дитя совсем не понимает, – это не просто жестоко, но бессмысленно, – пожал плечами Ваня. – А вот у дочки вашей, видимо, очень хорошая память, раз легко выучила даже то, что ей непонятно! – улыбнулся и погладил Олю по голове. – Мы с ней много стихов одолеем!
– Иван Андреевич, я всё написал, что вы велели! – подал голос Саша.
– Давайте посмотрим, молодой человек, – Ваня подошёл и стал рассматривать написанное. – Ну-с, положим, почерк у вас не очень…
– Иван Андреевич, не льстите! – всплеснула руками графиня. – Не «не очень», а как курица лапой! Это, видимо, в папеньку, у меня почерк намного лучше, смотрите!
Она подбежала к столу, уселась, азартно обмакнула перо в чернильницу и начала писать. Оля тем временем взяла за руку Пульхерию, заглянула, улыбаясь, в глаза и потянула её за собой:
– Пойдём, посмотрим, как маменька пишет! Пойдём!
Повинуясь настойчивой девочке, Пульхерия подошла и стала рядом. Оля положила ладошки на край стола и, вытянув шею, следила за маменькиным пером, выводящим аккуратные круглые буковки.
– О, – сказала она, – а это А! Я знаю!
Закончив, Екатерина Ильинична подула на чернила, и с гордостью протянула листок Ивану:
– Вот, оцените!
– Ну, графиня, у вас каллиграфический почерк! – с уважением сказал Ваня. – Саша, посмотри-ка! – он положил лист перед мальчиком.
– Да знаю я! – недовольно буркнул он. – Думаете, это маменька в первый раз так? Она всё время говорит, какой у неё прекрасный почерк, а у меня – карябки. А ежели я никогда не смогу научиться красиво писать? Просто не сумею? Мне кажется, я неспособный…
– Ad augusta per angusta, – назидательным тоном сказал Иван. – Через теснины к вершинам! Преодолеть можно все трудности, было бы желание. А почему, Александр Михайлович, вы написали лисник?
– А как надо? – уставился на него Саша.
– Вы мне и скажите, как надо, – улыбнулся Ваня.
– Лисник сторожил лес, – прочитал мальчик. – Ой! Какой я невнимательный! Конечно же, лесник! Слово лес помогло проверить букву.
– Именно так, – подтвердил учитель. – Думаю, нам можно закончить урок. С понедельника будем заниматься по-настоящему.
– Умножать научите? – серьёзно спросил мальчик.
– Обязательно, и делить тоже, – пообещал Ваня.
– Мама, – обхватив графиню за шею ручонками, зашептала Оля. – Я хочу кое-что сказать!
– Ну, говори, говори, солнышко! – мать любовно пригладила её кудряшки.
– Учитель очень красивый! Мне он нравится! – громким, практически театральным шёпотом сказала девочка ей на ухо.
Женщины рассмеялись, Ваня покраснел, графиня, всё ещё смеясь, позвала Марию, велела ей переодеть детей, так как они пойдут гулять, и, оборотившись к парню, сказала:
– Полноте вам, Иван Андреевич, не смущайтесь так! Устами младенца глаголет истина! Конечно же, вы очень красивый молодой человек, это правда. И чтобы ваша весьма приятная внешность подчёркивалась соответствующей одеждой, я прошу вас принять кое-что от нас с Михаилом Петровичем.
Ваня открыл рот, чтобы отказаться, но не успел.
– Не возражайте, прошу вас! И, поверьте, эта одежда не подходит графу, он уже не юноша, а вот вам будет в самый раз, так что вы нас даже обяжете, приняв этот скромный дар!
– Я и так вам многим обязан, Екатерина Ильинична, поэтому заплачу из жалованья, так скоро, как только граф скажет, сколько намерен мне платить, – запротестовал Иван. –Уж, пожалуйста, позвольте мне сделать так!
– Не волнуйтесь, Иван Андреевич, как вы пожелаете, так и будет! – с нежной улыбкой пообещала женщина. – А пока, душенька, не хотите ли составить нам компанию на прогулке? Вместе с Иваном Андреевичем, ежели он не против, конечно!
Молодые переглянулись.
– Спасибо за приглашение, Екатерина Ильинична, но нельзя ли нам как-то… помыться? – чуть замешкавшись, спросила Пульхерия. – Я ведь как заболела, так в бане и не была… да и Ванечка тоже…
– Конечно, мои дорогие! – воскликнула графиня. – Вам, душенька моя, уже можно после болезни. Я распоряжусь, не беспокойтесь. А мы с детьми пойдём на Венец – он сказочно красив под снегом! Обязательно прогуляемся в другой раз, я вам всё-всё покажу! – и она выпорхнула из комнаты, лёгкая и звонкая, как солнечный луч.
Бани как таковой в доме и в пристроях не водилось, конечно; была ванна, причём только для господ, люди ходили в общественную баню. Михаил Петрович сделал всё с присущим ему размахом, не пожалел денег для удобства и себя, и своей семьи. Небольшая, но уютная комната была отделана тщательно отшлифованными липовыми дощечками, поэтому долго хранила тепло и аромат в ней витал просто волшебный! Посередине стояла большая ванна из чугуна, наполнялась она водой, конечно, вручную, затем вода вычерпывалась, ванна отмывалась, высушивалась и стояла, блестящая, готовая к новому употреблению.
Когда Пульхерия по приглашению служанки пошла мыться, она, в общем-то, впервые увидела ванну и удивилась, но виду не показала. Девушка помогла ей раздеться, и Пульхерия осторожно, по приступочке, забралась в ванну, полную в меру горячей, ароматной воды, куда Даша добавила немного, совсем чуть-чуть хвойного отвара.
– Нервы успокаиват, – сказала она. – Барыня всегда так делает.
Дно и бока ванны были выстланы полотном, чтобы ноги не скользили, да и уютней было лежать.
– Как же хорошо! – пробормотала Пульхерия, устраиваясь поудобнее.
Под голову ей Даша подложила свёрнутое полотенце.
– Так и уснуть можно! – улыбнулась Пульхерия.
– А барыня, бывало, и дремлет здеся, – сказала говорливая служанка. – Мы только воду ей подливам погорячей, чтоб не простыла!
– А что, Даша, господа у тебя добрые?
– Ой, добрые, барыня, таких бы и поискать – да больше не найдёшь! Вон девушки сказывают, у них страсти господни, как с людями-то обходятся, а у нас-то божья благодать!
– И как же соседние господа с людьми обходятся? – с замиранием сердца спросила Пульхерия.
– Рассказывать-то ажник мороз по коже бежит, барыня! Груше вон из дома супротив клоками волосья госпожа выдират, руки все ей щипцами сожгла. Да ладно руки… В лавку хожу, там такого наслушаешься… На колени девушек ставят, руки за спину закладывать велят, и по лицу башмаком, башмаком!
– Господи… – прошептала Пульхерия.
– Башмаком-то ещё ништо, синяки сойдут, ежели глаз не выбьют и не ослепнешь! Одной девушке барыня рот руками порвала, вложила персты в рот да разодрала губы до ушей.
– Даша, что ты такое говоришь… – задохнулась Пульхерия. – Я и слыхом не слыхивала о таком…
– А в Маришкином озере у нас недавно труп нашли, маленькой девочки. Говорят, господа её убили и тело сбросили в воду!
– И что же?! А как родители её? Было расследование какое-то? Господ её наказали?? – Пульхерия прижала ладонь ко рту.
– Да кто ж их накажет? – удивилась Даша. – Закон-от ведь только для господ написан, мы люди нищие, бесправные… Ой, барыня, голубушка, простите меня Христа ради! Зачем я это вам, дура, рассказываю! Вы в тягости а я вас страстями волную!! – запричитала девушка, внезапно спохватившись.
– Даша, Даша, – заторопилась Пульхерия, – перестань, всё в порядке! Я не волнуюсь! Ваши-то господа не такие, верно?
– Нет, святители Господни! – девушка перекрестилась. – У нас и пальцем никого не тронут, только поругает барин, да ежели совсем уж дело плохо, на хлеб и воду в чулан посадит. Но коли прощенья попросишь, Христом Богом поклянёшься – Михал Петрович отпускат, верит! Вот так-то! Ну, мы-то и не балуем, чтоб его милость не разгневать. Так, пошалим иногда, да за шалости Михал Петрович не бранит, иной раз сам посмеётся, – рассказывая, Даша начала мочалкой намыливать девушку. – Какая кожа-то у вас белая, тонкая, все прожилочки голубенькие видать! У Катерины Ильиничны не такое тело: она сама смуглая, кожа как бархатная, и барчук такой же, а Олюшка как вы – тонкая, нежная – красавица!
Перейдя на более спокойную тему разговора, Даша начала говорить размеренно, словно выпевая слова, речь её журчала ручейком. Пульхерия вскоре перестала её слушать: перед глазами стояли страшные картины расправы над подневольными людьми, сердце болело от негодования. Больше она не расспрашивала служанку, не желая услышать ещё что-либо более ужасное.
– Человеческой подлости да злобе нет никакого предела, – подумала она. – Господи, что ж ты допускаешь такую несправедливость, почто не истребишь этих нелюдей?!
В таком растревоженном состоянии она вышла из ванны, вся чистая, лучистая, как роза, телом, но в душе неся смуту и беспокойство, которые изо всех сил постаралась скрыть от суженого.
– Барин, пожалуйте, ванна готова, – доложил Ване слуга.
Пульхерия ничего не сказала, только посмотрела на него.
– Не переживай, душа моя, слугу отошлю, ни одна душа не увидит, ни одна! – улыбнулся он.
Пришлось помучиться, доказывая Афанасию, что в его услугах он не нуждается. Лакей никак этого не мог уразуметь и стоял столбом, не двигаясь с места, видимо, полагая, что барин шутит. Пришлось прикрикнуть?
– Что стоишь, как пень?! Сказал же я: не надо мне помогать, я сам! Иди отсюда!
Парень, наконец, вышел и уже за дверью в недоумении пожал плечами и покачал головой.
Избавившись от назойливых услуг лакея, Ваня разделся и погрузился в горячую воду, внутренне пожалев, что теперь он никак не сможет в баньке попариться, веником побаловаться, на мороз после парной выскочить… Теперь все эти радости были ему заказаны: спина, покрытая рубцами и шрамами неминуемо привлекла бы внимание, так как без слов красноречиво свидетельствовала лишь об одном: её хозяина нещадно били плетьми, значит, он либо каторжник, либо крепостной.
Впрочем, Иван недолго предавался невесёлым мыслям: отсутствие возможности попариться в баньке – это такая ерунда по сравнению с тем, что он сейчас свободен и живёт по своему собственному разумению, зарабатывает на хлеб честным трудом, любимая его рядом и счастлива – всё было очень, даже слишком хорошо, но парень неустанно благодарил Господа за проявленное милосердие, посему не опасался насмешки судьбы.
– Должно же быть и на нашей улице счастье! – пробормотал он, нежась в горячей воде.
Взял мочалку и стал намыливаться, негромко, как ему казалось, напевая:
На Ивана на Купала
Девка косу расплетала,
Девка косу расплетала
И милого поджидала.
Нарукавку надевала,
Наручами побряцала,
Наручами побряцала,
Соколика зазывала.
Рукавом одним махнула –
Озеро волной плеснуло,
А другим-то шевельнула –
Лебедь белая скользнула.
Добрый молодец качнулся,
К своей милой повернулся.
К своей милой повернулся
И до ручки дотронулся.
Купальный огонь раздули,
Белы рученьки сомкнули,
Белы рученьки сомкнули,
Чрез костёр перемахнули.
По реке венок пустили –
Своё счастье освятили,
На Ивана на Купалу
Солнце рано заиграло!
Слава!
Но оказалось не совсем тихо: Афанасий, верно у дверей стоявший, слышал, девушки, оказавшиеся недалече по разным хозяйственным делам, остановились и прислушались, чуть приплясывая, кто с веником, кто с ведром да тряпкой, кто с припасом из кладовой.
– Весёлый барин! – покачал головой парень.
– Твоя правда, Афоня! – подтвердила Паша.
– Если б он у нас на посиделках поиграл, вот уж славно было бы! – мечтательно сказала Марфуша. – Сейчас пел – сердце в пляс пошло, а от прошлой песни плакать хотелось…
– Ну, ты придумала, дурёха! – засмеялся Афанасий. – Будет он на наших посиделках играть! Чай, он барин, а не простолюдин!
– Так ведь и баре тоже православные и крещёные, как и все русские люди, – возразила Паша.
– Такие, да не такие! – вздохнул Афанасий. – А то! Ты на своей шкуре знашь, какие они православные да крещёные!
Паша загрустила. Это верно, прежде чем её выиграл в карты граф Михаил Петрович, она жила у любителя и знатока античности, как он сам себя называл, помещика Мошнина Ивана Фёдоровича. Дабы удовлетворить свою страсть к прекрасному, он не удовольствовался одними мраморными изваяниями – ему угодно было, чтобы его дворовые во время праздников, да и просто визитов изображали скульптуры римских богов и богинь. Для этого их раздевали, белили, надевали специально сшитые тоги и туники и заставляли, полуголых, часами стоять неподвижно. Ежели какая из статуй не выдерживала, её тут же отправляли на конюшню и там драли нещадно, чтоб в другой раз знала, как шевелиться!