Иван усмехнулся:
– Надобно знать, куда глядеть! Видите: хвост?
– Да.
– Нижнее перо хвоста закручивается вниз, как будто кудрявится.
– Вижу.
– Это и есть почерк мастерицы. Лизавета Парфёновна так своему батюшке рубахи вышивала, чтоб у него удача в делах была, сила мужская и здоровье. Эти-то, наверное, девушки вышили, но придумка её.
– Очень интересно! – воскликнул Михаил Петрович. – Говорите, мужская сила и здоровье?
– Ну да.
– Харитон, ты уж, пожалуйста, мне вот эту рубаху заверни да на счёт запиши!
– Будет сделано, ваше сиятельство.
– Это что ты покупаешь, Мишель? – подошли женщины, тоже довольные и румяные.
– Да вот, Катюша, Иван Андреевич нас развлекал рассказами о том, какой силой обладает русская вышивка, и я решил прикупить себе рубаху, как хозяину дома и очага.
– Дома наденешь, – засмеялась графиня. – Посмотрим, какой из тебя крестьянин получится!
– Вот ещё что, Харитон Кузьмич, – обратился к лавочнику граф. – Нет ли у тебя намерений писчебумажным товаром торговать? Книги, особливо для детей, бумага, грифели и так далее? Не думал?
– Так ведь спрос на этот товар очень низкий, ваше сиятельство, – словно оправдываясь, сказал могучий купец. – Не требуется никому…
– Это правда. Видите ли, друг мой, в граде нашем не очень уж ценится образованность и учёность. Детей учат мало, девочек почти совсем не обучают… Недоросли одни кругом. Как родители не понимают, что грамотное чадо больше пользы и себе, и отечеству принесёт!
– Ваша правда! – поддакнул Харитон.
– Это я к вопросу о телескопе да о микроскопе, Иван Андреевич, – ухмыльнулся граф. – Только в Москву или Петербург писать надо. Вот так вот. Ну, пойдёмте в карету?
– Благодарствуем, ваше сиятельство, что пришли в нашу лавчонку, покупки в лучшем виде Митраша доставит! – купец вежливо поклонился именитым посетителям.
***
– Барыня, барыня, а можно вас о чём-то попросить? – Даша расчёсывала волосы Пульхерии, чтобы надеть ночной чепец.
– Спрашивай, – девушка смотрела на себя в зеркало, отмечая, что худоба и истощённость, наконец, её оставили.
За те несколько недель, что они жили у гостеприимных хозяев, она стала похожа на себя прежнюю – Пульхерию, которая была до замужества и не знала никаких несчастий. Лицо округлилось, щёки порозовели, разгладилась морщинка меж бровей, глаза блестели. Конечно, немалую роль играла и беременность, которая протекала спокойно и гладко, не принося, по крайней мере, пока никаких неудобств.
– Только не гневайтесь, – прошептала Даша.
– Да о чём же ты просить хочешь? Говори быстрее!
– Барин ваш, Иван Андреич, поёт хорошо, – начала служанка. – Да так хорошо, что ни в сказке сказать ни пером описать! Мы с девушками сколь разов слыхали, прям дух захватыват! Аки соловей! И грустно, и весело – всё у него выходит!
– Это так, – согласилась Пульхерия. – Иван Андреевич умеет радость душе принести, мне ли не знать! Так в чём просьба-то состоит, не пойму?
– Нынче у нас Масленичная неделя идёт, потом Великий пост зачнётся, веселиться-от нельзя будет. Барыня, не попросите ли барина, чтоб он у нас на посиделках спел?
Пульхерия резко обернулась к служанке:
– Ты… дерзкая какая! Чтоб барин на ваших посиделках пел? Что это ты выдумала?!
– Не гневайтесь, Пульхерия Ивановна! – Даша испугалась. – Простите меня, дуру бестолковую, не подумавши ляпнула! Уж так нам с девушками хотелось его послушать… наши-то парни как коряги все, ни сплясать, ни спеть не могут! А ваш-то суженый красавчик какой! Мы бы порадовались, на вас да на него глядючи… – девушка опустила голову. – Не сердитесь, барыня…
Пульхерия задумчиво посмотрела на служанку:
– Я не сержусь, просто… это как-то неожиданно всё… Я спрошу у Ивана Андреевича, но ничего не обещаю! А когда посиделки-то намечаете?
– В субботу перед Прощёным Воскресеньем. Днём-то все на гулянье пойдут, это уж как заведено, а вечером Михал Петрович девкам да парням разрешат посидеть маненько.
– Ладно, – Пульхерия отпустила её и призадумалась.
Она очень боялась, что крестьянское происхождение Вани каким-то образом даст о себе знать. Конечно, никто их не подозревал в обмане, но всё же следовало быть постоянно настороже, чтобы невзначай не выдать себя чем-либо: оговоркой какой или поступком… Не будет ли таковым являться участие в посиделках дворовых??
– Говоришь, девушки хотят послушать, как я пою? – усмехнулся Ваня.
– Да, соловьём тебя назвали, представь! А я боюсь… вдруг это как-то нам навредит в глазах графа и графини?
– Ну, душенька моя, граф с графиней и так знают, что мы с тобой дворяне, очень уж отличающиеся от обычных, по крайней мере, я – деревенский толстопятый увалень, вырос в глуши, почти без слуг, без состояния, вынужден работать, чтобы хлеб насущный добыть себе и своей жене. Согласись, уже это весьма нетривиально! – парень засмеялся.
– При всём при том ты утончённый, изящный, оооочень образованный, талантливый, – почти пропела Пульхерия, жарко глядя на него. – Ты красивый, умный, такой желанный… – она придвинулась вплотную, обвила его шею руками. – Мой…
– Твой, – Иван обхватил её за располневшую талию и прижался губами к её сладким устам. – Только твой, любушка моя! – шепнул, оторвавшись.
– Но если ты попробуешь мне изменить, – Пульхерия внезапно поменяла тон, сильно толкнула его в грудь, отчего он упал на кровать навзничь, и стремительно уселась на него верхом, причём оказалось, что быстроты движений она нисколько не утратила. – Если только попробуешь посмотреть на другую девушку, всё равно – дворянку или крепостную, то я… – она склонилась над Ваней, сколько позволил округлившийся живот. – Я… тебя… любезный друг…
– Что, душа моя? – прошептал он, восхищённый и порабощённый её гневной красотой.
– Придушу, не помилую! – Пульхерия схватила его за шею и попыталась сдавить. Ваня не сопротивлялся. Сил девушки надолго не достало – она разжала пальцы и со вздохом упала на грудь своего любимого. Иван бережно обнял её и погладил по голове:
– Да разве я хоть когда-нибудь посмотрю на другую? – тихо сказал. – Кто эта другая? Никто. Что она для меня? Ничто. Ты жизнь моя, судьба, луч солнца во тьме кромешной! Не печаль себя такими думами, Пусенька, пустое это! Даже слов таких нет, чтобы выразить, как я люблю тебя, – он покачал головой и замолчал.
Пульхерия приподнялась и затушила свечку.
Действительно, как и говорила Даша, в субботу вся семья собралась на Масленичные гуляния, которые устраивались для горожан на Ярмарочной площади, вмещавшей не одну сотню людей. Выйдя из кареты, они пошли в самый центр ураганного веселья и кого только здесь не увидели! Самый разный люд собрался для гуляния: от босяка до енотки, от малахая до кокарды, солдаты, старики, дети, крестьяне, господа, русские, инородцы – всех приняла в свои хлебосольные объятья «касаточка», «сахарные уста», «целовальница», «честная масленица», «веселая», «пеpепелочка», «пеpебуха», «объедуха», «ясочка» – такие названия дал Масленице русский народ, любя и почитая этот древнерусский сакральный праздник.
На площади тянулись многочисленные торговые ряды, в которых что только не продавалось, какой снеди не было: блины любых размеров и с самой разнообразной начинкой, какую только можно было вообразить, картофельные драники со сметаной, заливная рыба, студень, сельдь пряного посола, тушеная рыба, рыбные пироги и курники, ватрушки, оладьи, сбитни, уха, овощные запеканки с блинами, вареники с грибами, картофелем, творогом, желе, пастила, вареники со сладкими начинками из фруктов и ягодами с сахаром, молочные и фруктовые десерты, яблоки, запечённые в тесте, пряники, кулебяки, калёные орехи, сбитни, чай и многое-многое другое, глаза разбегались!
Карусели, Ванька Рататуй, скоморохи с балалайками, цыгане с медведем, гитарами да бубнами, ледяные горки, снежный городок, который обязательно будет взят к концу праздника, костры, через которые с визгом и хохотом уже прыгала молодёжь, огромное чучело и, конечно же, Масленица и Воевода – персонажи, без которых русские крестьяне не могли представить праздник.
Иван с Пульхерией и граф с графиней прогуливались среди этого людского многоцветья, наслаждаясь шумом и весельем, царившим вокруг.
– Знаете, Иван Андреевич, – начал беседу Михаил Петрович. – У меня в гостях был как-то один знакомец, любитель попутешествовать, так вот он рассказывал, что попал на Масленицу в Архангельск, в какую-то деревню, не помню уже… Так вот, представьте себе, там при проводах Масленицы совершалось такое действо: после объезда деревни распорядители праздника – вот эти самые Масленица и Воевода, – указал на главных героев, – раздевались догола и в присутствии всех собравшихся зрителей представляли своими движениями мытье в бане! Каково? А? В других же деревнях оголялся только Воевода и в таком виде произносил праздничную речь, которая и завершала народные гуляния. Вот это, скажу я вам, пикантная история! Не понимаю, в чём смысл? Может, вы сможете мне объяснить?
– Мишель, ну ты нашёл, что рассказать! – наморщила носик графиня. – Деревня, голые мужики… Фу!
– Почему же «фу», Екатерина Ильинична! – возразил Ваня. – Я думаю, нам сложно это сейчас понять, но скорее всего наши предки влагали в это действо не только потешный, но и сакральный смысл. Ведь человек и рождается нагим, и детей зачинает нагим, и умирает, по сути дела, тоже нагим, не имея за душою ничего, что можно забрать с собою в могилу… По моему скромному разумению, это могло быть символом смерти, умирания и рождения…
– Глубоко, друг мой! – восхитился граф. – Мне бы и в голову подобное не пришло. Я не столь близко, как вы, знаком с философией.
– Да и я тоже. Скорее, нахватался поверхностных знаний, вот сейчас благодаря вашей библиотеке стараюсь восполнить…
– Ой, смотрите! Ярмарочный столб! Пойдёмте посмотрим, Пульхерия Ивановна! – воскликнула графиня и увлекла девушку вперёд.
Мужчины пошли следом. В центре площади был установлен богато разукрашенный лентами столб. На самом верху были подвешены разные призы, особой ценностью являлись сапоги. Молодые парни, которые хотели произвести впечатление на красавиц, платили медяк и пробовали залезть на деревянный столб. Если юноша успешно достигал вершины, то имел полное право забрать свой подарок. Однако столб был настолько высоким, что могли добраться туда только самые сильные и смелые. Таким образом, герой не только получал ценный приз, но и расположение молодых девушек. Это был главный аттракцион на масленицу.
Семейные пары подошли как раз, когда один смельчак собирался полезть на столб. Он снял рубаху и прохаживался, поигрывая мышцами, которые бугрились на руках, подмигивая кому-то в толпе.
– Давай, Яшка! – крикнул кто-то, и парень подошёл к столбу, подпрыгнул и словно прилип к нему. Поднимался рывками: сначала крепко обхватывал столб ногами, затем бросал тело вверх, подтягивался на руках и снова укреплялся с помощью ног.
Пульхерия поёжилась:
– Холодно как ему, наверное!
– Нет, там холод не чувствуешь, тело как жар горит! – сказал Ваня. – Вот ежели столб водой окатят, да он ледяной коркой покроется – тогда холодно, и без рубахи доверху не доберёшься!
– Иван Андреевич, – задрав голову, граф следил за смельчаком. – Вы как будто и по столбу лазали?!
– Было такое, – смутился Иван. – Деревенские ребята меня подбили, сказали, что я ни за что не заберусь и приз не получу. Пришлось доказывать обратное. Они увидели, что и барчук тоже кое-чего стоит.
Ваня умолчал о том, что вызов был брошен не ему, а Александру Андреевичу, а тот, как обычно, выставил в качестве поединщика своего молочного брата.
– А что, в самом деле, я бы и сейчас смог, – пробормотал Иван.
– То есть, вас легко на слабо взять? – хитро прищурился Михаил Петрович.
– Получается, что так! – пожал плечами Ваня.
– Мишель! – почуяла неладное графиня. – Не смей! Ничего не затевай, молчи! – она схватила мужа под руку и оттащила в сторону, что-то выговаривая ему.
– Вон сколько у вас защитников, Иван Андреевич! – улыбнулся граф. – Шаг ступить не могу, сразу руки связывают!
– Михаил Петрович, вы только скажите, я вам любой приз достану. Хотите сапоги? – молодой задор заиграл в голосе Вани.
– Ванечка! – испугалась Пульхерия.
– Сапоги-то у меня есть… – задумчиво сказал граф. – А вот что там правее висит? Не пойму…
Иван прищурился, присмотревшись внимательнее:
– Похоже на украшение… Ожерелок или монисто… Хотите, граф? Для Екатерины Ильиничны? – парень озорно подмигнул.
Михаил Петрович оглянулся на супругу, которая, сдвинув брови, грозно смотрела на него, и на Пульхерию, огромные голубые глаза коей, казалось, стали ещё больше, и с сожалением покачал головой:
– Нет, друг мой, давайте побережём нервы наших женщин… да и себя заодно!
Они пошли дальше, чинно и степенно, оглядываясь по сторонам, отведали блинов с удивительно вкусной начинкой, запили сбитнем, остановились поглазеть на скоморохов, которые старались изо всех сил, увеселяя зрителей. Играли гусли, пронзительно дудели сопелки, дудки, жалейки, играли домры и балалайки, звенели накры, били барабаны – музыкальному беспределу не было конца-краю! Несколько скоморохов плясало, всячески разжигая толпу, заставляя её присоединиться к игрищам, другие, стихотворцы-потешники, веселили народ прибаутками да солёным словцом, пели песни скабрёзного содержания. Пляски их тоже были непристойны и соблазнительны. Михаил Петрович и Иван Андреевич с видимым удовольствием наблюдали за скоморохами, хохоча и подталкивая друг друга локтем, дамы же решили, что это зрелище не для них и отошли к ларьку с разнообразными украшениями. Ассортимент был богатый: гривны, бусы, подвески, ожерелки, монисто; серьги, какие только можно было вообразить – цельнолитые массивные «голубцы» с жемчугом, сканью и эмалью, ажурные металлические со вставками стекла и звенящими круглыми подвесками, «двойчатки» и «тройчатки» с металлическими гравированными бусинами, кусочками сердолика, серьги из низаного перламутра и жемчуга, плоские, в виде розетки, грушевидные, капли; пясы, колты – литые подвески из золота или серебра, их крепили на ленты у височной части головного убора, они одновременно служили и оберегами.
– Какой выбор, – прошептала Екатерина Ильинична, распахнув глаза, и начала перебирать украшения, не слушая молодого купца, обладателя этого богатства.
Пульхерия же засмотрелась на серебряные серьги-голубцы с ярко-голубыми бусинами, они сразу привлекли её внимание филигранным плетением и цветом.
– Как раз к твоим прекрасным глазам, красавица! – мгновенно заметил её интерес купец.
Девушка подняла взгляд: темноволосый и темноглазый румяный парень хитро ей улыбался.
– А есть ли у тебя мил дружок, красавица? – тихо спросил он. – Есть ли, кому покупать тебе серьги да бусы? Радовать и ублажать тебя?
Пульхерия залилась краской и не знала, что сказать нахалу, положила серьги и отворотилась. Графиня же увлечённо перебирала украшения и ничего не замечала.
– Я подарю их тебе, синеглазая, – парень перегнулся через прилавок. – Хочешь?
– Не хочет! – рядом с девушкой встал Иван, глядя в упор на охальника.
– Друг, что ли? – ухмыльнулся купец.
– Муж.
– А ежели муж, не оставляй свою жёнушку одну, – посоветовал парень. – Лихих людей полно!
– В советчиках вроде тебя не нуждаюсь! – отрезал Иван.
– Гляжу, ты боек на язык, не окоротить ли?
– На себя погляди! Лопочешь, что хочешь!
– Может, и лопочу что хочу, ты мне не указ! – парень явно наглел.
Графиня оторвалась от своего занятия и с некоторым испугом наблюдала за расходившимися молодыми людьми:
– Иван Андреевич, вы что?!
– Ничего, Екатерина Ильинична, не волнуйтесь, пойдёмте отсюда, – Ваня увлёк женщин от прилавка, и вслед ему донеслось:
– Бабий прихвостень! – рассыпался язвительный смех.
Иван обернулся:
– Где?!
– А на венце, где дома Стеньки Разина!
– Как стемнеет!
– Иван Андреевич, что вы задумали?? – воскликнула графиня.
– Ванечка! – ахнула Пульхерия.
– Не тревожьтесь, дамы, ничего не плохого не произойдёт! – улыбнулся Иван. – Пойдёмте на карусели кататься? Вот кстати и граф!
Михаил Петрович, наслушавшись и насмотревшись скоморошьих плясок, выпив стопочку водки, был готов для дальнейших приключений и против каруселей не возражал. Не возражал он и против ледяных горок, подхватив графиню, заставил её вместе с ним несколько раз скатиться по крутому спуску. Ваня с Пульхерией воздержались, лишь радовались, глядя, как Михаил Петрович прижимает к себе красавицу жену, стремглав летя с горки.
Потом они разглядывали богатые выезды холостых парней, многие из которых, будучи из состоятельных семей, специально к празднику прикупали новые сани, украшали их и «фигуряли» перед своими сужеными, катали их, что называется, с ветерком и тут же делали предложения руки и сердца, оставляя избранницам время на принятие решения, чтобы потом, в первое послепасхальное воскресенье, на Красную горку, сыграть свадьбу.
– Красиво-то как, Ванечка! – прошептала Пульхерия.
Видимо, её исстрадавшемуся сердечку было грустно видеть чужую неприкрытую, законную радость и осознавать, что сама она до сих пор является грешницей и блудницей в глазах и церкви, и людей.
– Не кручинься, милая моя, будет и у нас праздник, – пообещал Иван, приобняв её покрепче.