По мере того как мне становилось лучше, я находил развлечение в больничной рутине с ее собственной внутрибольничной комедией положений. Говорят, групповая терапия дает определенный эффект; я ни в коем случае не хочу умалять значение какого бы то ни было метода, оказавшегося для кого-то результативным, — но мне групповая терапия ничем не помогла, разве что разозлила — возможно потому, что меня курировал до отвращения самодовольный и чопорный молодой психиатр с темной клиновидной бородкой (der junge Freud?), который, пытаясь вытащить из нас на поверхность то, что стало семенами нашей беды, чередовал снисходительность с запугиванием, и в конце концов довел двух пациенток, таких жалких в своих кимоно и бигудях, до слез — уверен, он остался доволен. (Остальные психиатры, я считаю, проявляли выдающийся такт и сострадательность.) В больницах время тянется медленно, и лучшее, что я могу сказать о сеансах групповой терапии, — это то, что они помогали мне скоротать несколько часов.
Примерно такое же мнение можно выразить и по поводу художественной терапии: это организованная форма инфантилизма. Занятия в нашей группе вела сумасбродная молодая женщина с застывшей, не покидавшей ее лица улыбкой, которую, видимо, хорошо вымуштровали в школе, где преподается курс по художественному развитию для душевнобольных; даже учитель отсталых детей раннего возраста не смог бы без специальной инструкции выдавить из себя такое качественное хихикание и сюсюкание. Она разворачивала перед нами рулоны скользких обоев, просила взять цветные карандаши и нарисовать что-либо на выбранные нами темы, — например: «Мой дом». Ощущая ярость и унижение, я подчинился и нарисовал квадрат с дверью, четырьмя скособоченными окнами и трубой на крыше, из которой выходила причудливая завитушка дыма. Она осыпала меня похвалами; шли недели, мое состояние улучшалось, а вместе с ними возвращалось и мое чувство юмора. Я стал охотно баловаться с цветным пластилином, сначала вылепив из него жутковатый зеленый череп с торчащими зубами, который наша учительница провозгласила отличным выражением моей депрессии. Потом, через промежуточные стадии выздоровления, я дошел до розовой ангельской головки с учтивой улыбкой. Поскольку сие творение совпало по времени с наступлением облегчения в болезни, оно искренне обрадовало преподавательницу (я невольно проникся к ней добрыми чувствами), ибо, как она сказала, оно символизирует мое выздоровление, а потому является еще одним примером того, как художественная терапия побеждает недуг.
На дворе стояло начало февраля, и я, хоть и был еще слаб, знал, что уже вынырнул к свету. Теперь я чувствовал себя не пустой оболочкой, а полноценным телом, в котором снова переливались чудесные жизненные соки. Впервые за много месяцев я видел сон, смутный, но памятный мне до сих пор: там где-то была флейта, и дикий гусь, и танцующая девушка.
9
Общеизвестно, что подавляющее большинство людей, страдавших от депрессии, даже в тяжелейшей форме, справляются с ней и продолжают жить по меньшей мере столь же счастливо, сколь их собратья, не переносившие этой болезни. Не считая кое-каких ужасных воспоминаний, острая депрессия почти не оставляет незаживающих ран. Есть своего рода сизифова мука в том, что в действительности значительное число — около половины — тех, кто испытал это бедствие однажды, пострадают от него снова: депрессия имеет обыкновение возвращаться. Но большинство жертв переживают и эти рецидивы, часто справляясь с ними даже лучше, чем в первый раз, потому что в ходе прошедшего опыта психологически подготовились к общению с чудовищем. Очень важно, чтобы людей, страдающих от этого затяжного недуга (возможно, впервые), уведомили — или даже, скорее, убедили, — что болезнь со временем пройдет и они выкарабкаются. Неблагодарная это работа: когда кричишь «Выше голову!» тонущему человеку, находясь в безопасности на другом берегу, это равносильно оскорблению, но снова и снова мы видим, что, если продолжать упорно подбадривать несчастного, самоотверженно и с чувством оказывая ему поддержку, его почти всегда удается спасти. Большинство людей, попавших во власть самой ужасной депрессии, по той или иной причине пребывают в состоянии неоправданной безнадежности, их душа разрывается от преувеличенных мук и от ощущения смертельной угрозы, не имеющей никакого сходства с действительностью. Со стороны друзей, любимых, членов семьи, поклонников может потребоваться почти религиозная преданность, чтобы убедить страдальцев в том, что стоит продолжать жить, хотя это часто противоречит их мысли о собственной никчемности. Благодаря такой преданности удалось предотвратить бесчисленное количество самоубийств.
Один мой близкий друг — знаменитый газетный публицист — в то же самое лето, когда болезнь пришла ко мне, попал в больницу вследствие сильнейшей маниакальной депрессии. К тому моменту как началось мое осеннее падение в пропасть, мой друг уже выздоровел (в основном благодаря литию, но также при помощи последующей психотерапии), и мы почти каждый день созванивались.
Его поддержка была неустанной и бесценной. Именно он продолжал увещевать меня, что самоубийство «неприемлемо» (сам он в прошлом испытывал к нему сильнейшую тягу), и именно его стараниями перспектива больницы перестала казаться мне столь жуткой и пугающей. Я по-прежнему с признательностью вспоминаю о его заботах. Как он позже признался, та помощь, что он мне оказывал, стала для него продолжением собственной терапии; этот случай показал, что болезнь, помимо всего прочего, может породить прочную дружбу.
После того как я, находясь в больнице, начал поправляться, у меня в какой-то момент возник вопрос — впервые он заинтересовал меня всерьез, — почему случилось это бедствие. Литература, написанная о депрессии, огромна, и гипотезы относительного возникновения этиологии этого заболевания плодятся столь же интенсивно, как и гипотезы о причинах вымирания динозавров или о происхождении черных дыр. Само число гипотез свидетельствует о том, что загадка этой болезни чуть ли не неразрешима. Что касается изначального механизма срабатывания, того, что я назвал проявлением кризиса, — удовлетворяет ли меня на самом деле тезис о том, что резкое воздержание от алкоголя стало началом моего падения? А как насчет других вариантов? Например того сурового факта, что примерно тогда же я перешагнул шее-тидесятилетний рубеж — капитальную веху в человеческой жизни — и это событие сильно взволновало меня? А может быть, смутное неудовлетворение ходом работы — приступы апатии, случавшиеся время от времени на протяжении моей писательской карьеры, вызывая у меня раздражение и досаду, — тоже возникало у меня в тот период чаще обычного, каким-нибудь образом усиливая трудности с алкоголем? Вероятно, эти вопросы неразрешимы.
В любом случае данные моменты интересуют меня в меньшей степени, чем поиски истоков болезни. Каковы те забытые или похороненные в глубине души события, которые дадут нам истинное объяснение эволюции депрессии и ее последующего перерождения в безумие? До того как болезнь случилась со мной и я от нее излечился, я никогда всерьез не думал о своей работе в контексте ее связи с подсознательным — эта область исследования принадлежит литературным детективам. Но, вновь обретя здоровье, я получил возможность размышлять о прошлом с точки зрения моего расстройства и ясно увидел, что депрессия долгими годами маячила на горизонте моей жизни. Постоянной темой моих книг являлось самоубийство: трое из главных героев покончили с собой. Впервые за годы, читая фрагменты из своих романов, в которых мои героини, пошатываясь, сходили в область мрака, я с изумлением обнаружил, с какой точностью воссоздал контуры депрессии в сознании этих молодых женщин, инстинктивно — при помощи подсознания, уже замутненного душевным расстройством, — описывая нарушение психического равновесия, приведшее их к гибели. Таким образом, депрессия в тот момент, когда она наконец нагрянула ко мне, вовсе не была для меня чужаком или совершенно нежданным гостем: она десятилетиями стучалась в мою дверь.
Я пришел к выводу, что болезнь уходила корнями в мое детство — я унаследовал ее от отца, который сражался с горгоной на протяжении большей части своей жизни; его душа опускалась во мрак по спирали, и маршрут этот, как я впоследствии увидел, весьма походил на мой собственный; его положили в больницу, когда я был еще мальчиком. В настоящее время генетическая предрасположенность к депрессии не оспаривается никем. Но я убежден, что еще более значимым фактором для меня явилась смерть матери — мне было тогда тринадцать лет; в литературе, посвященной депрессии, постоянно встречается мнение о том, что горе, испытанное в раннем возрасте: смерть или исчезновение родителя, особенно матери, до или во время полового созревания, — является травмой, иной раз могущей привести к практически не поправимому эмоциональному сдвигу. Опасность особенно актуальна, если юноша или девушка переживает так называемую «незавершенную скорбь» — то есть на самом деле им не удается достигнуть катарсиса в своей печали, поэтому они сквозь годы тащат на себе невыносимое бремя, частью которого являются, помимо самого заблокированного горя, ярость, чувство вины, и оно может стать в дальнейшем источником стремления к саморазрушению.
Автор новой книги, проливающей свет на многие аспекты самоубийства, «Саморазрушение в Земле обетованной», Говард Кушнер не психиатр, а историк общества. Он убедительно выступает в пользу этой теории «незавершенной скорби» и приводит в пример Авраама Линкольна. То, что Линкольн страдал от свирепых припадков меланхолии, уже стало легендой, в то время как гораздо меньшей известностью пользуется тот факт, что в юности он часто испытывал тягу к самоубийству и не раз был близок к совершению покушения на собственную жизнь. Такое поведение, по-видимому, напрямую связано со смертью матери Линкольна, Нэнси Хэнкс, — это случилось, когда ему было девять лет, — и с горем, не нашедшим выхода, которое обострилось позже, после того как десять лет спустя умерла его сестра. Делая проницательные выводы из хроники мучительной, но успешной борьбы Линкольна с самоубийством, Кушнер не только дает убедительную иллюстрацию теории о том, что ранняя утрата может явиться причиной стремления к саморазрушению, но также показывает, как это же самое поведение, при удачном стечении обстоятельств, становится стратегией, при помощи которой человек борется с приступами ярости и чувства вины и одерживает победу над волей к смерти. Подобное примирение может быть сопряжено с поисками бессмертия — в случае Линкольна или художественного писателя, — с попытками победить смерть посредством труда, который по заслугам оценят грядущие поколения.
Так что если эта теория «незавершенной скорби» верна — а я думаю, так оно и есть, — и если правда, что в самых глубинах суицидального поведения лежит подсознательный отклик человека на утрату огромного масштаба и попытки преодолеть ее опустошительные последствия, то обстоятельства, при которых я сам избежал смерти, возможно, являются запоздалой данью уважения моей матери. Ведь я знаю наверняка, что в те последние часы, предшествовавшие моему спасению, когда я слушал фрагмент из «Рапсодии для альта» — который она пела при мне, — я очень много о ней думал.
10
В конце одного из ранних фильмов Ингмара Бергмана, «Сквозь тусклое стекло», у молодой женщины, страдающей от состояния, похожего на глубокую психотическую депрессию, случается жуткая галлюцинация. Она ожидает появления трансцендентального и спасительного знака Божьего, но вместо этого видит чудовищного паука, который пытается ее изнасиловать. Это миг ужаса и разящей правды. Тем не менее во время просмотра этого эпизода картины Бергмана (который сам переживал тяжелую форму депрессии) возникает чувство, что его высокое мастерство почему-то оказалось неспособным правдиво передать чудовищную фантасмагорию помутненного разума. С древних времен — в мучительном плаче Иова, в хоровых песнях Софокла и Эсхила — летописцы человеческого разума бились над созданием языка, способного адекватно выразить опустошительное действие меланхолии. На протяжении всей истории литературы и искусства тема депрессии проходит нетленной нитью горя: от монолога Гамлета до стихов Эмили Дикинсон и Джерарда Мэнли Хопкинса, от Джона Дона до Готорна, Достоевского и По, Камю, Конрада и Вирджинии Вулф. На многих гравюрах Альбрехта Дюрера изображены душераздирающие муки его собственной меланхолии; безумные вращающиеся звезды Ван Гога — предвестники погружения художника в слабоумие и последующего самоубийства. Тем же страданием часто окрашена музыка Бетховена, Шумана и Малера, оно же пронизывает мрачные кантаты Баха. Однако наиболее точно эту непостижимую муку передает метафора Данте — всем известные строчки его произведения по-прежнему приковывают воображение содержащимся в них пророчеством неведомого, грядущей мрачной битвы:
Nel mezzo del cammin di nostra vita
Mi ritrovai nella selve oscura,
Che la diritta via era smarrita.
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.
Можно не сомневаться в том, что эти слова не раз звучали для выражения разрушительного действия меланхолии, но содержащееся в них зловещее пророчество часто затмевало собой последние строки самой знаменитой части поэмы, в которых воскресает надежда. Большинство людей, испытавших на себе ужас депрессии, считают его столь огромным и непреодолимым, что он, по их мнению, не поддается выражению — отсюда чувство разочарования и бессилия, обнаруживаемое даже в творчестве самых великих художников, — но поиски точного описания ее сущности в науке и искусстве, несомненно, продолжатся. Иногда для тех, кто познал ее, она является символом всего мирового зла: нашего повседневного раздора и хаоса, нашей нерациональности, войны и преступлений, пыток и насилия, нашего стремления к смерти и бегства от нее, запечатленном в истории с ее хрупким равновесием. Если бы в нашей жизни были лишь эти явления, нам действительно следовало бы желать себе гибели — и, вероятно, мы бы ее заслуживали; если бы депрессия не имела окончания, самоубийство действительно было бы единственным лекарством. Но правда состоит в том, что депрессия не есть уничтожение души, и это не обман, не беспочвенные попытки подбодрить. Мужчины и женщины, излечившиеся от этой болезни — а их бессчетное множество, — могут засвидетельствовать, что у депрессии есть спасительное достоинство, возможно, единственное: ее можно победить.
Для тех, кто побывал в сумрачном лесу депрессии и познал ее неизъяснимую муку, возвращение из бездны не слишком отличается от трудного восхождения поэта из черных глубин ада на поверхность, говоря его словами, «в ясный свет». Почти все, кто вернул себе здоровье, вновь обрели покой и способность радоваться — быть может, это достаточная компенсация за то отчаяние, которое им пришлось вынести.
Е quindi uscimmo a reveder le stelle.
И здесь мы вышли вновь узреть светила.
Примечания
1
Вид волнения на море, при котором на поверхности образуется встречное течение. —При-меч. ред.
2
Остров в южной части архипелага Марианских островов. Во время Второй мировой войны американские морские пехотинцы высадились на Сайпан и с боями очистили остров от японских войск. — Здесь и далее примеч. пер.
3
Имеется в виду популярное развлечение — метание подков на столбик.
4
Ширли Темпл (р. 1928) — американская актриса, наиболее известная по своим детским ролям в 1930-х гг.
5
Всегда верен (лат.) — девиз корпуса морской пехоты США.
6
Нью-Джорджия — остров архипелага Соломоновы острова в южной части Тихого океана. Во время Второй мировой войны на Нью-Джорджии американскими войсками была проведена военная операция, начавшаяся 30 июня 1943 г. 23 августа остров был полностью взят под контроль американцами.
7
«Пурпурное сердце» — военная медаль США, вручаемая всем американским военнослужащим, погибшим или получившим ранения в результате Действий противника.
8
Пэррис-Айленд — военная база США, где проходят начальное обучение рекруты морской пехоты.
9
Чосинский котел — битва при Чосинском водохранилище. В 1950 г. в ходе корейской войны силы ООН, состоящие из военнослужащих США и Великобритании, были окружены и отрезаны от снабжения превосходящими силами Китайской народной армии. В тяжелейших зимних условиях (глубокие сугробы, температура до минус 40°) американские подразделения сумели прорвать кольцо окружения и пробиться к Хыннаму, откуда впоследствии были эвакуированы по морю.
10
Чапультепек — город в Мексике, где в 1847 г. произошло крупное сражение между американскими и мексиканскими войсками.
11
Добрый вечер, добрый вечер, старина. Как дела? Где вы были? Я везде вас искал. Вы тут уже давно? (фр.).
12
Добрый вечер, полковник. Дела хорошо, а у вас? Мы только что приехали (фр.).
13
Дарлинг (англ. Darling) — дорогой, любимый.
14
«Партизан ревью» — американский литературно-политический ежеквартальный журнал левой ориентации.