Расхаживая по кабинету, он рассказал, что майор Штейнбрух и его друзья — большие любители классической музыки. Майор играет на флейте, и ему нужен аккомпаниатор.
— Я буду вас рекомендовать.
Это было сказано в форме приказа, и девушка, не осмелившись возражать, неуверенно произнесла:
— Но сыграть сразу что-то серьезное без репетиции просто невозможно.
— Понимаю, что сложно, но другого выхода нет. У моего друга майора, — он умышленно сделал ударение на этих словах, — нет времени на репетиции. — И как бы вспомнив, сказал: — Майор высказал пожелание сыграть друзьям вторую часть симфонии Листа из «Фауста» — «Гретхен». У вас есть ноты?
— Нет.
— Ноты вам доставят. Нужно подготовить «Гретхен». — И немного подумав, добавил: — Один из близких друзей майора любит «Ад» из «Божественной комедии», Вам приходилось играть? Нет? Попытайтесь разучить. Ноты тоже пришлю. Времени, к сожалению, мало, поэтому на репетиции в театр не ходите. Обойдутся. Желаю успеха. И очень надеюсь на вас, сударыня.
Ноты принесла Агнесса.
Ольга подолгу играла, но оставалась недовольна собой. Ее охватывало отчаяние, когда она вспоминала чванливого Владимирова. А как отнесутся к ней немецкие офицеры? Она встречала их в городе. Они не скрывали презрения к местным жителям. Даже солдаты вермахта, завидев офицеров, торопились уступить им дорогу на тротуаре, вытягивались во фронт, щелкали каблуками и вскидывали руки в нацистском приветствии.
От волнения руки делались деревянными. Она пыталась играть, но под непослушными пальцами мелодия превращалась в какафонию. Ею овладевала апатия, и она, как сквозь сон, пыталась понять, что это с ней происходит? Куда уносит ее течение, почему она не противится ему? Она представила суровое лицо отца, который, несомненно, не одобрил бы ее участие в театре и предполагавшемся музыкальном вечере.
Папа, мне и самой противно, но что делать? — оправдывалась она мысленно перед ним. Ни тебя, ни Андрея нет, с кем же советоваться? С Агнессой, Виктором? Но их ответы она заранее знала. С Машей? А поймет ли она меня?
В полной растерянности пошла Ольга на музыкальный вечер, испытывая при этом еще и страх перед немцами. Нерешительно постучала в дверь квартиры, которую занимал майор. Ее встретил Владимиров, на сей раз доступный и внимательный. Заметив испуг в ее глазах, засмеялся.
— Волнуетесь, сударыня? Значит, все будет в порядке.
Он проводил девушку в комнату и представил Штейнбруху.
— У нас еще есть время порепетировать, — произнес он на ломаном русском языке. — Господин Владимиров, опекайте пока вашу протеже.
И словно забыв об Ольге, Штейнбрух повернулся к Фурману и недовольно спросил:
— Что-то полковник опаздывает. Он вам ничего не говорил?
Тот отрицательно покачал головой.
А в это время Рокито, откинувшись на сиденье, безучастно смотрел в окно автомашины. Монотонно гудел мотор. Он вытянул ноги, потянулся до хруста в суставах. Настроение у него было приподнятое. Сегодня ему позвонил старый приятель полковник Енке, недавно назначенный адъютантом Канариса. Он поздравил Рокито с представлением к железному кресту с мечами. Пожелал ему успехов и, как бы между прочим, посоветовал провести какую-нибудь головоломную, в его стиле, комбинацию. Значит, Рокито там ценят и помнят. И все же у него невольно мелькнула мысль: ценят — прекрасно, но все же следует посоветоваться с Протце, другом Канариса.
Шеф «Ориона» преклонялся перед адмиралом и старался копировать руководителя военной разведки. Особенно его манеру держаться. Канарис даже во время длительных бесед умел молчать о тех вещах, которые следовало держать в тайне. Именно это и не нравилось Гейдриху в шефе абвера, а Ноймарку в Рокито. Полковник пожал плечами. Он, как и многие другие, не понимал, как Канарис и Гейдрих — совершенно разные люди даже внешне, — могли быть взаимно вежливыми на устраивавшихся совместных вечерах в доме адмирала на Долленштрассе в Зюденде, на которые приглашались старшие офицеры абвера, СД и гестапо. Несколько раз в числе приглашенных был Рокито. Он с интересом наблюдал, как адмирал играл с дочерьми Гейдриха и членами его семьи в крокет. Не только приближенные Канариса, но и Гейдрих не знали истинного отношения адмирала к обергруппенфюреру СС и какими мотивами тот руководствовался, поддерживая, пусть только внешне, добрососедские отношения с руководителем имперской службы безопасности.
Рокито, подражая шефу, завидовал ему. Еще бы! Канарису шел сорок седьмой год, когда он возглавил военную разведку третьего рейха. Шеф «Ориона» несколько раз был в небольшом кабинете адмирала, из окон которого сквозь каштаны виднелся Ландверский канал и Тиргартен, где руководитель военной разведки имел обыкновение каждое утро наслаждаться верховой ездой.
Полковник улыбнулся. Не только он подражал Канарису. Адмирал тоже копировал своего знаменитого предшественника полковника Николаи, портрет которого висел в его кабинете напротив портрета Гитлера. Ходили даже слухи, что не Николаи, а Канарис привлек Мата Хари к шпионской работе. Много было разговоров о находчивости и храбрости шефа абвера, который в первую мировую войну будто бы был арестован в Италии, как немецкий разведчик, что он задушил тюремного священника и в его одежде бежал. Поистине не знаешь, каким слухам верить! Именно это и создавало вокруг адмирала ореол таинственности, а также помогало ему: противникам и соперникам трудно было разобраться в его действительных помыслах и недостатках.
Правда, Рокито со смешанным чувством гордости и стыда вспомнил одно из совещаний, на котором Канарис заявил, что ни одно государство не вступало в войну с такой полной информацией о противнике, какую абвер имел о России. В то время полковник относился с огромным доверием ко всему, что говорил седовласый, с румяным лицом адмирал. Но вскоре полковнику пришлось убедиться — в реальной обстановке все выглядело не так красиво и фантастично. Сегодня приходится довольствоваться наспех подготовленной агентурой из числа уголовников, отбросов общества, которая, если возвращается, приносит слабую информацию. Армейское командование высказывает по этому поводу недовольство. А требования командования возрастают.
При воспоминании настроение шефа «Ориона» начало портиться. И все же в последнее время им кое-что сделано. Тактика сбора разведывательной информации, хотя и медленно, но меняется и уже приносит определенные результаты. Самовнушение несколько успокоило полковника, вернуло к прежнему настроению. Он остался доволен собой после беседы с Енке, который дал понять, что времена меняются, меняется и тактика. Но Рокито не нужно разъяснять, что и зачем. Нужно начинать работать с дальней перспективой. Надежда на молниеносную войну лопнула, как мыльный пузырь. И он в душе порадовался, что смог опередить многих своих коллег, предвидя указание Канариса о необходимости внедрять агентуру в штабы противника и советскую контрразведку. Что ж, будет что доложить Берлину. Скорпион! Правда, случайность нарушила план его вывода. Вначале был страшный переполох. Еще бы! Столько готовили операцию, возлагали на нее большие надежды и вдруг: Скорпиона захватили партизаны! Рокито был возмущен. Помнится, он выговаривал Фурману, что для контроля переброски агентурной группы в тыл Красной Армии он мог бы послать и другого офицера абверштелле. Тот, понимая свою оплошность, высказал твердую уверенность, что Скорпион преданный, находчивый, сумеет добиться передачи его армейской контрразведке и выполнит возложенную на него миссию. Сегодня шеф «Ориона» дал указание передать Коршуну радиосигнал, чтобы тот в назначенные дни недели выходил на встречу с разведчиком.
Рокито извинился за задержку, дав понять, что у него был важный для него и всех присутствующих сотрудников абвера разговор со штаб-квартирой. Но об этом потом, а сейчас он с удовольствием примет участие в вечере. Он с любопытством посмотрел на Ольгу.
Штейнбрух, понизив голос, спросил:
— Не уступает Диане?
— Пожалуй, Но, дорогой Вилли, она не подойдет.
Майор развел руками. Он надеялся, что полковник одобрит его находку.
— У нее слишком броская внешность, Вилли. Для актрисы — это то, что надо. Но для разведчицы... — Рокито отрицательно покачал головой. — Такую красавицу сатана представлял взорам отцов-пустынников, искушая их стойкость. Нет, Вилли, с ней придется воздержаться.
— Мне доложил заместитель бургомистра, что он вовлек ее в свою организацию НТС.
— Прекрасно. Пусть активнее привлекает ее к работе в своей организации, — и, поглядывая на Ольгу, заметил: —Такие женщины мне представляются ярким огнем, к которому мужчины тянутся и получают душевный ожог. Она несомненно хороша, но не для нашей работы. — Немного подумав, добавил: — А впрочем... Все может быть. Не упускай ее, Вилли, из виду.
Ольге представилась возможность немного порепетировать со Штейнбрухом, и она убедилась, что имеет дело с посредственным музыкантом-любителем. Но под пристальным взглядом холеного Рокито ее охватила робость. Из-под приспущенных ресниц она с любопытством посматривала на полковника. А тот, переключившись на Фурмана и Штейнбруха, о чем-то оживленно говорил. Чувствовалось, что в этой компании он считает себя хозяином положения.
Шеверс сидел у окна один. Затем начал мурлыкать какой-то мотивчик, в такт мелодии постукивая костяшками пальцев по выступавшим коленям под туго натянутыми брюками.
Гости заняли места и приготовились слушать. Волнение Ольги улеглось после первых аккордов. Она старалась не заглушать нежный звук флейты, погрузившей слушателей в мир грез, которым жила нежная Гретхен. Когда отзвучали последние звуки, Рокито какое-то мгновение в задумчивости сидел молча, потом сорвался с места и в порыве благодарности обнял Штейнбруха.
— Браво, Вилли! Браво, фрейлейн! — восторженно воскликнул он. — Вы доставили нам огромную радость! Боже, кругом война, кошмар, а тут божественная музыка? Благодарю, Вилли, за приятный сюрприз. — Он достал платок и поднес к глазам. — Где ты нашел этот клад? — он кивнул головой в сторону Ольги.
Довольный похвалой майор взял под локоть Владимирова и представил Рокито.
— Фрейлейн — его находка.
Владимиров заискивающе улыбался и кланялся. Полковник с удивлением посмотрел в слезящиеся глаза заместителя бургомистра. Ему подумалось, что даже этого русского до слез проняла «Гретхен», и он милостиво улыбнулся, похлопав его по плечу.
Только Шеверс остался безучастным. Он сидел невозмутимым и, казалось, глухим ко всему происходящему.
— Друзья, наша Гретхен — прелесть! — продолжал восторгаться Рокито. — Невозможно спокойно слушать, как бедную, истерзанную душу преследуют видения... Вилли, дорогой, а как твоя флейта нежно пела о смущенном сердце любящей девушки...
— Удивительно хорошо стало на душе! — подхватил Фурман. — Музыка успокаивает нервы, смягчает очерствевшие на войне души.
Рокито с улыбкой посмотрел на Штейнбруха поверх поднятой рюмки с коньяком.
— Вилли, было бы приятно, если бы вы подготовили еще что-то такое, что напомнит нам дом, семью, родину.
— Что бы вы хотели послушать? — спросил майор.
— Попытайтесь с фрейлейн подготовить какую-либо часть из «Божественной комедии».
— Сложно... Но попытаемся, — неуверенно ответил Штейнбрух, не считая нужным посоветоваться об этом с Ольгой.
— Попытайтесь, Вилли, попытайтесь. — Рокито весь сиял. — Не могу забыть написанные на «Вратах ада» слова: «Через меня идет путь в град печали; через меня идет путь в вечное состраданье; через меня идет путь к осужденным...» — Он не преминул показать всем свою эрудицию и закончил: — Как грозно потрясает оркестр, возвещая: «Оставь надежду всяк сюда входящий».
Ольга понимала лишь отдельные слова из сказанного полковником. Владимиров заметил это, подсел рядом и тихо переводил.
Посматривая на холеного Рокито, подтянутого красавца с тщательно расчесанными ржавыми волосами Фурмана, сухого Штейнбруха, Ольга подумала, что они вовсе не страшные. Неприятное впечатление оставлял лишь мрачный гестаповец. Она перевела взгляд на подобострастно улыбавшегося Владимирова и усмехнулась про себя: как он смешон! И как я могла его бояться!
На столе стояли бокалы и открытые бутылки с вином, коньяком, закуска. Штейнбрух наполнил бокалы.
— Бахус, да будь благосклонен к нам! Прост, господа!
Хорошее настроение не покидало Рокито. Он обвел всех взглядом, отпивая из бокала. И тут его взгляд уперся в Ольгу. Он прищурился, словно прицелился, и приглушенно произнес:
— Посмотрите, господа, на ее глаза. Два мастерски обработанных янтаря.
Налил в бокал вина и подошел к оробевшей девушке, которой Владимиров успел перевести слова полковника.
— Полагаю, гостья не откажется от бокала рейнвейнского, — голос его звучал подкупающе.
Благожелательный тон Рокито придал Ольге смелость. Она выпила вино, закусила фруктами. И вскоре уже находилась в том удивительно приподнятом настроении, которое может создать музыка, вкусная пища и вино. От выпитого у нее слегка кружилась голова. Война отступила.
Несколько осмелев, Ольга призналась Рокито, что любит не только русских классиков. Ей очень нравятся Бетховен, Григ.
— Их музыка очаровывает.
— О, да, Бетховен — наша гордость, — поддержал ее Рокито.
Ему понравилась непосредственность девушки. При всей ее восторженности у нее не было и тени фальши.
— Фрейлейн, — обратился он к Ольге, — сыграйте еще что-нибудь.
Ольга откинула крышку пианино и положила на клавиши пальцы. Вначале зазвучали нежные напевы из григовского «Пер Гюнта». Затем тишину взорвали бурные половецкие пляски бородинского «Князя Игоря».
Рокито мягко пожал руку девушки в знак благодарности.
А Фурман предложил Владимирову исполнить русский романс.
— Эти романсы трогательны и помогают раскрыть нам загадочную душу славян.
Владимиров с гитарой в руке прошел на середину комнаты, сел на стул. Взял несколько аккордов и запел. У него был не сильный, но приятного тембра тенор. Немцы после окончания романса сдержанно похлопали. А Рокито с сарказмом произнес:
— У большинства моих...э-э... воспитанников самая модная песенка... Как это по-русски... «Мур-ка»!
— Полагаю, что господин Владимиров споет нам что-то из другого репертуара, — со смехом сказал Штейнбрух.
Заместитель бургомистра на мгновение задумался, взял несколько аккордов на гитаре и запел:
Замело тебя снегом, Россия,
Закружило холодной пургой,
И печальные ветры степные
Панихиду поют над тобой...
Постепенно от музыки перешли к разговору на другие темы. Ольга посмотрела на часы и ужаснулась.
— Что случилось? — осведомился Владимиров.
— Уже комендантский час, — выдавила она.
— Ха, эка невидаль! — усмехнулся он. — Вы забыли, сударыня, с кем вы?
Рокито заметил испуг девушки. Узнав, чем вызвано ее беспокойство, засмеялся и успокоил:
— Фрейлейн, вас проводят домой. — И, продолжая начатый с офицерами разговор, сказал: — Италия — страна грез, мечты!
— Итальянцы — макаронники! — неожиданно вмешался в разговор Шеверс. — Воевать не умеют. Им бы только песни распевать да за бабами, извините, бегать... Вояки! — и махнул рукой.
— Может быть, в какой-то степени, вы правы, — неохотно согласился Рокито.
В его глазах мелькнуло что-то хитро-злобное. Но он пригасил взгляд, опустив веки.
Штейнбрух понял, что шеф «Ориона» задумал какую-то ловушку шефу городской СД. Рокито не из тех, кто легко прощал обиды. Его изощренный ум срабатывал гибко, он знал, когда смолчать, притвориться забывчивым, а когда и отомстить. На сей раз он решил проучить зарвавшегося гестаповца. С видимым тактом и дружелюбием начал:
— В мире все подлежит забвению. — И замолчал. Он знал, когда сделать паузу и тем обострить к себе интерес собеседников. — Я мог бы подтвердить это гибелью Помпеи. — Повернувшись к Владимирову, сказал: — Я хочу рассказать одну любопытную историю, которую полезно послушать фрейлейн. Помогите ей переводом... — Рокито удивительно наглядно описал картину города прошлого и страшную его гибель под пеплом и лавой Везувия. — В музее меня потрясли останки солдата, погибшего у ворот города. Представляете, господа, грохот извергавшего тучи пепла и лаву Везувия? Дикие вопли обезумевшей толпы... Топот взбесившихся животных... А солдат, преданный долгу, не покинул своего поста и погиб! — Он потер от удовольствия руки и многозначительно посмотрел на всех. — Спустя много столетий после своей смерти он был найден, чтобы удивлять потомство, свидетельствуя о преданности долгу и отечеству!