Признание Шумского насторожило Петрова. С одной стороны вполне логично, что подобное задание дали официальному сотруднику разведки, а с другой — обер-лейтенант был только переводчиком, и к тому же — сыном русского эмигранта.
Словно угадав мысли Петрова, пленный сказал:
— Вам, видимо, кажется странным, как могли поручить мне такое задание. Постараюсь объяснить. Не сочтите за нескромность, но я трудолюбив. Никогда не лезу в чужие дела. Вероятно, это нравилось Фурману. Тем более, он знал моего отца и был уверен, что меня воспитали в ненависти к коммунистам. У нас сложились добрые отношения. — Он вяло улыбнулся. — Честно говоря, это в некоторой степени сдерживало меня от намерения перейти к вам.
Шумский потер виски, лицо его передернулось, словно от боли, губы мелко задрожали.
— Но я заблуждался. Когда со мной стряслась беда, от дружелюбия Фурмана не осталось и следа, — глухо проговорил он.
— Что же случилось? — спросил Петров.
— Фурман обвинил меня, будто в пьяном состоянии я нанес оскорбление немецкому офицеру.
Тон обер-лейтенанта свидетельствовал, что его гордость была сильно уязвлена н безмерно страдало самолюбие.
— Я стал жертвой авантюристов... Должен признаться, что служба в абвере требует исключительно крепких нервов. Я не считал себя неврастеником, но прошло менее года службы в абверштелле, и я понял, что мои нервы никуда не годятся. Я стал угрюм, начал допускать ошибки в работе, и тут Фурман неожиданно предложил мне отдохнуть пару дней. Это меня удивило и обрадовало. В первый же свободный вечер я пошел в офицерское казино. За столик ко мне подсел молодой офицер. Помню, пили с ним за знакомство, за победу... Потом пробел в памяти. Когда пришел в себя, смотрю, лежу в какой-то комнате на кровати. — От возбуждения на его лице проступили красные пятна. Он попросил воды и торопливо выпил полный стакан. — Вскоре пришел Фурман. На мой вопрос, где я и что со мной, он обвинил меня в том, что я в пьяном состоянии допускал весьма нелестные отзывы о действиях офицеров вермахта на оккупированной территории. В ответ на замечание, которое сделал мне офицер, я, по его словам, обозвал его скотиной, разбил ему голову бутылкой. Офицера в тяжелом состоянии доставили в госпиталь, а меня на гауптвахту.
Наблюдая за пленным во время этого рассказа, Петров отметил, что с нервной системой у Шумского не так уж плохо — он почти мгновенно переходит от состояния крайнего возбуждения к полному спокойствию. Несомненно, обер-лейтенант натренированный человек или же он искусно умеет скрывать свои чувства. И то и другое противоречило началу его рассказа.
— Поверьте, — продолжал Шумский, — хотя я и выпиваю, но никогда не теряю голову. И вдруг такое обвинение! Фурман без стеснения выплеснул то, что долго скрывалось в глубинах его души. Он кричал, как это я, русский недоносок, мог поднять руку на чистокровного арийца. Уж только этим я заслужил смерть без суда и следствия. Но он гуманный человек, поэтому рекомендует мне самому застрелиться. — Он нервно провел рукой по щеке, подбородку. — Но чем больше Фурман клеймил меня, тем больше я убеждался в моей невиновности, в том, что весь этот инцидент чистой воды провокация!.. Мне трудно передать весь ход разговора с ним, потому что все происходило, как в кошмарном сне... Положа руку на сердце, признаюсь, что для меня было неожиданным предложение Фурмана как второй вариант выхода из создавшегося положения — участвовать в известной вам теперь операции. Это только подтвердило, что все было заранее продумано и подстроено. Он дал мне на раздумье сутки. Вот тогда я и пришел к решению: пора с ними рвать. И вот я перед вами, — закончил Шумский и устало посмотрел на Петрова.
— Вы что-то хотите спросить? — поинтересовался Николай Антонович.
— Мне показалось, что у вас возникли ко мне вопросы.
— Пока нет.
Такой ответ окончательно обескуражил обер-лейтенанта. Он не мог уловить, сумел ли убедить Петрова, верят ли ему? Из под приспущенных век посмотрел он на чекиста. Его усталость обер-лейтенант мог для себя объяснить тем, что армии большевиков отступали, несли огромные потери, немецкие войска оккупировали Прибалтику, большую часть Украины, стоят под Москвой, Ленинградом. Но откуда такая выдержка? Полковник сидит перед ним спокойный, тактичный, в хорошо подогнанной военной форме.
— Вы вправе мне не доверять. Россию я покинул мальчишкой и совсем ее не помнил. Что-то отдаленное, словно зыбкий мираж, вставало в моей памяти. Но я скучал по Родине, о которой много рассказывала мама и другие эмигранты. Однако не постесняюсь признаться, что мне легче выразить мысль на немецком языке, чем на родном.
Мама, как щит в беде, подумалось Петрову, и он твердо произнес:
— Любовь к родине вам нужно еще доказать.
— Да, да, я докажу, — живо подхватил Шумский, — мне очень бы хотелось, чтобы вы поверили мне. Я расскажу все, что мне известно, и этим отрежу все пути к прошлому.
Петров, слушая обер-лейтенанта, подумал, что в его рассказе слишком все связно, прямо-таки подогнано, ни сучка, ни задоринки. Но что же все-таки настораживало Николая Антоновича? Он пристально посмотрел на пленного, который монотонно продолжал свой рассказ. Неужели внешность, манера держаться? Такой тип людей легко сливается с толпой, ничем не привлекая к себе внимания. Да, в этом достоинство разведчика.
— Я понимаю, что сообщенные мною сведения ординарны, — говорил Шумский. — Рокито дал указание объяснить это тем, что я сравнительно недавно работаю в абверштелле, к активным акциям не привлекался. На секретные совещания не приглашался. — Немного подумав, сказал: — У вас может возникнуть вопрос, почему они пошли на раскрытие некоторых данных о сотрудниках. Попытаюсь и это объяснить. Во-первых, они верят в скорую победу, поэтому не опасаются, что сведения о них попадут в советскую контрразведку. Во-вторых, за последнее время, как полагают Рокито и Фурман, вы арестовали ряд их агентов, которые, несомненно, рассказали все, что знали. Вряд ли я рассказал вам больше.
— Пожалуй, — согласился Петров. — Но в таком случае, на что рассчитывали ваши шефы? На нашу наивность?
— Не думаю. После многочисленных провалов своей агентуры они стали менять мнение о способностях вашей контрразведки. И готовя меня, предупреждали, что вначале мне не будут доверять, подвергнут проверке. Наиболее вероятно, что в течение определенного времени мне разрешат передавать им только дезинформацию. Они утверждали, что лишь через несколько месяцев, если мне поверят, я смогу собирать и передавать ту информацию, которая интересует вермахт и абвер. Вы должны знать: там ожидают контрнаступление. Поэтому перед абвером стоит сейчас главная задача — выяснить направление и сроки контрудара, передислокацию войск, их оснащение, перемещение командного состава.
Все, о чем рассказывал Шумский, для Петрова не было новостью. Показания обер-лейтенанта отличались от показаний разоблаченных лазутчиков только тем, что ему поручено внедриться в советскую контрразведку. Не может быть, чтобы столь упрощенно работал абвер. Рокито и Фурман не могли рассчитывать на то, что, получив от Шумского такую информацию, ему здесь поверят. Хоть что-то важное, пусть даже с элементами дезинформации, но значительное, они должны были дать ему! Что-то недосказывает Шумский, приберегает, как азартный игрок, козырь под конец. И он поинтересовался:
— У вас все?
Шумский прищурил глаза, улыбнулся уголками рта.
— Чтобы вы начали мне доверять, — начал он не спеша, — я доложу вам сейчас нечто очень важное...
Кажется, я не ошибся, подумал Петров и поправил очки, молча ожидая, что последует дальше.
— Я попросил вас принять меня прежде, чем допросите задержанных партизанами четверых бывших красноармейцев. Мне известно, что все они являются агентами абвера. — Обер-лейтенант немного выждал, чтобы Петров уяснил важность сообщения. — Фурман приказал мне выехать в село Сидорово в расположение штаба сорок четвертого полка СС, с тем чтобы проконтролировать переброску группы в ваш тыл. После этого я должен был вернуться в абверштелле и доложить Фурману о выполнении задания. И ждать команды на вывод. — Он вновь улыбнулся только уголками рта. Покачал головой, давая понять, что счастливая случайность помогла ему быстрее, чем он на то рассчитывал, порвать с прошлым. — Я уже доложил — моя подготовка к тому времени была окончена. Главное в задании — завоевать ваше доверие. Потом сообщить обо всем в «Орион».
— Как?
— По рации. Запасной вариант — связник.
— Радиста должны перебросить?
— Радистка переброшена к вам раньше. Судя по полученной радиограмме, она осела удачно и работает вне вашего контроля. Радистка окончила школу «Орион». С ней я не встречался, знаю лишь по фотографии. Руководит ею агент абвера по кличке Коршун. Из той же радиограммы известно, что он также легализовался. Я его видел, он меня нет. Его приметы...
Шумский обрисовал портрет «Коршуна», не назвав ни одной особой приметы.
— С Коршуном мне надлежит встретиться, с того момента он прекратит самостоятельную работу, а радистка перейдет в мое подчинение. По сигналу оттуда Коршун должен выходить на встречу со мной на вокзал в первый и третий четверг месяца, с шестнадцати до шестнадцати тридцати. Рокито сказал, что Коршун после встречи должен перейти линию фронта и лично доложить, что видел меня.
Впервые за всю сегодняшнюю беседу обер-лейтенант заискивающе посмотрел на Петрова.
— Если вы посчитаете целесообразным использовать меня в игре с абвером, то прислушайтесь к моему совету: не арестовывайте радистку и дайте возможность Коршуну встретиться с Рокито.
Петров слушал молча, давая возможность пленному самому все высказать до конца. А тот продолжал:
— По плану операции, радистка останется со мной. Я же обязуюсь все радиограммы шифровать под вашим контролем. Для этого я передам вам копию имеющегося у радистки кода. Сообщу условный знак, которым она должна уведомить абвер в случае, если мы попадем под колпак. У меня все, — с облегчением закончил Шумский.
— Понимаю, что вы устали. И все же, прошу ответить на несколько вопросов.
Шумский вяло улыбнулся и в знак согласия кивнул.
— Вы считаете, что, не арестовав радистку, с вашей помощью мы будем застрахованы от какой бы то ни было случайности?
— Что вы имеете в виду? Побег или бесконтрольный выход в эфир? — уточнил Шумский.
— И то и другое.
— Нет, это исключено. — Впервые тон обер-лейтенанта был категоричен. Но он понял, что перешагнул грань дозволенного, и уже более сдержанно сказал: — Она и Коршун не знают, кто должен явиться к ним в качестве шефа. Им лишь известно, что это будет официальный сотрудник абвера. Они прекрасно понимают, что за любое нарушение дисциплины там их по головке не погладят. А грешки у них перед советской властью имеются.
— Как должен был легализоваться Коршун?
— Мне известно, что ему поручили за линией фронта завладеть документами молодого командира, желательно направлявшегося в часть. Вероятно, так он и сделал.
Сердце у Петрова сжалось. Так вот чьей жертвой стал лейтенант...
— Что должна сообщить радистка?
— Через две-три недели после моего перехода линии фронта она должна сообщить, что все идет по плану. И этот срок короткий, считали там, ибо вы будете меня проверять. Поэтому можно доложить в абвер и позже. Последний срок — через месяц.
— Вам не кажется, что ваши шефы поступили, мягко говоря, опрометчиво, заранее направив сюда радистку?
— Рокито и Фурман другого мнения. Они убеждены не только в надежности этой пары, но и в том, что тонко продумали комбинацию по их выводу. Подтверждением этому, по их мнению, служит тот факт, что они, находясь здесь определенное время, до сих пор не попали в поле вашего зрения. Рокито утверждал, что перехватить радиограммы вы могли, но запеленговать рацию — нет. Радистка после двух коротких выходов в эфир работает только на прием. Шеф не сомневался, что код вы не сможете расшифровать из-за малого количества знаков.
Нельзя отказать Рокито в логике его утверждений, подумал Петров. Действительно, код не расшифрован, радиоконтрразведке запеленговать рацию не удалось. И вынужден был признать, что поторопился с выводом о поспешности немецких разведчиков при подготовке Шумского. Он по достоинству оценил замысел противника. Представители абвера не опасались, что здесь засекут работу радиста и перехватят радиограммы. Это было ими заранее предусмотрено и служило тем главным аргументом, которым обер-лейтенант должен был заинтересовать чекистов и доказать им свою объективность. Он посмотрел на уставшее лицо пленного и сказал:
— На сегодня достаточно. Отдыхайте. Вы что-то хотели сказать?.. Полагаю, у нас будет еще возможность поговорить на самые различные темы.
Когда дверь за Шумским закрылась, Петров достал папиросу и закурил. Он попытался разобраться в своих впечатлениях о пленном. Несомненно, он умный человек. Но не следует доверяться, особенно первому впечатлению. Хорошо подготовленный и натренированный разведчик должен производить благоприятное впечатление. Перевоплощаясь и используя продуманную легенду, он будет стремиться доказать, что ведет честную игру. Что ж, попробуем разобраться. Самый верный способ — заставить Шумского несколько раз повторить свой рассказ. Если он действует согласно легенде, рано или поздно он где-то допустит неточность. Петров был уверен, что лишь человек, который обладает исключительной памятью, помнит свою легенду до мельчайших подробностей. Но ведь Шумский может оказаться именно таким человеком!
Николай Антонович усмехнулся и через дежурного вызвал Рязанова.
10
Блеснув раскосыми глазами, Агнесса заговорщицки сообщила Ольге, что с ней желает поговорить Владимиров. И еще она сказала, что, дав согласие вступить в какую-то организацию под названием НТС, Ольга останется в театре и сможет избежать отправки в Германию. Возможно, ей потом предложат выступать в офицерском казино, а там после концерта можно досыта покушать, да еще и домой что-нибудь прихватить.
Офицерские объедки подбирать! Ольга брезгливо передернула плечами. Нашла чем заманивать! Живут же другие без подачек. И она проживет. Остались еще кое-какие вещи родителей, будет ходить на менку в села, лишь бы продержаться до прихода Красной Армии. Главное — чтобы ее не вызвали на биржу труда.
Но почему именно ей Владимиров собирается предложить вступить в НТС? Ну, конечно же, это Агнесса о ней позаботилась. Ольге стало не по себе от сознания, что она стала на одну доску с Агнессой.
Репетиция подошла к концу, а заместителя бургомистра все не было. И она решила уйти. В фойе услышала за собой торопливые шаги. Обернулась. Ее догнал Дерюжкин, взял за локоть и, наклонившись, проронил:
— Иди в мой кабинет. Тебя ждут.
В кабинете бывшего главного режиссера театра за письменным столом сидел Владимиров. Предложил девушке сесть на стул, а сам изучающе смотрел на нее. Прекрасные волосы, круглый лоб, матовая кожа лица. Красивая. Но станет еще привлекательнее в более зрелом возрасте. Такие лица долго не стареют. Он поинтересовался, говорила ли с ней Агнесса и согласна ли она стать членом организации Национально-трудового союза нового поколения.
Уловив в его голосе плохо скрытое высокомерие, Ольга растерялась и призналась, что из торопливого объяснения Пампуры не совсем поняла, что от нее требуется.
Владимиров встал и принялся расхаживать по кабинету, не замечая при этом, что громко шаркает ногами и сутулится.
— От вас, сударыня, не потребуется многого. Будете посещать собрания, лекции. Там узнаете о задачах, которые стоят перед нашей организацией. И продолжите работу в театре. — Неожиданно со скептической улыбкой спросил: — Мне сказали, что вы боитесь отправки в Германию? — и тут же успокоил: — Можете рассчитывать на мою поддержку. Вступайте в организацию, более активно работайте в театре...
Ольга осилила смущение и тихо сказала:
— Я и так работаю в театре...
Владимиров быстро заморгал и поспешно вытер белоснежным платком набежавшие на глаза слезы. Он уставился на Ольгу. Вот кто мог бы заменить ему Диану. Но вспомнив приказ Штейнбруха, отбросил эту мысль.
— Я не буду торопить вас. Ответ дадите через Агнессу. Кстати, советую дружить с ней. Умная и энергичная девушка. — И совсем неожиданно перешел на другую тему: — Вы увлекаетесь только легкой музыкой?
— Нет.
Она рассказала, что мечтала поступить в консерваторию, готовилась к вступительным экзаменам. На школьных вечерах играла произведения Чайковского и Вагнера, Моцарта и Бетховена.
Глаза заместителя бургомистра потеплели.
— Вот это славно, сударыня. Должен сказать, что главной целью моей встречи с вами было выяснить именно это. Теперь слушайте меня внимательно. Вы должны помочь мне.