Она подняла на него удивленные глаза.
— Да... — еле слышно произнесла.
— Ты можешь сохранить жизнь, но все будет зависеть от тебя.
— Я не совсем понимаю.
— Понимаешь, всё прекрасно понимаешь. Ты же умная девушка. — И заметив, что игра начинает затягиваться, наклонился к ней и сказал: — Ну хорошо, ты не желаешь признаваться, что связана с партизанами. Бог с тобой. Тогда отвечай, кто из биржи труда сообщает тебе о сроках вывоза жителей города в Германию.
Маша сделала большие глаза, давая понять, что не понимает, о чем ее спрашивают.
— Не притворяйся наивной! Отвечай!
— У меня нет знакомых на бирже.
— Ты, девка, — забасил следователь, выходя из себя. — Кончай крутить хвостом! Не доводи до крайностей! — его глаза с желтыми белками быстро забегали, пальцы свернулись в огромные кулачищи. — Ну? Отвечай!
— Мне нечего сказать.
Довгий громко задышал. Маша инстинктивно откинула голову назад, закрыв лицо руками, но тот развел ее руки.
— Смотри в глаза! — его голос прерывался от злости. — Смотри! Не смей отворачиваться и отвечай! — Тут он вновь вспомнил предупреждение Дахневского и отошел от Маши. — Не испытывай терпение. Отвечай на вопросы.
— А я отвечаю...
— Отвечаешь? — перебил он ее. — Ты всё врешь! Даю тебе последнюю возможность. Ответишь честно — разговор будет только между нами. Поняла?
— Поняла. Спрашивайте. Если знаю — скажу.
— Ну хорошо. Ты сказала, что у тебя нет знакомых на бирже труда. Так?
— Так.
— А от кого ты узнала, что Зоренко должны отправить в Германию?
Вопрос застал девушку врасплох. Кто мог сообщить о Зоренко в полицию? Разговор об этом был только с ним. Неужели он сам донес? От этой мысли холод разлился по телу до кончиков пальцев.
— Ну? — настаивал следователь.
— Это наговор. Я ему ничего не говорила.
— Ну, голубушка, ты совсем завралась! — даже как будто весело забасил он. — На свою бедную головушку врешь!
— Я не предупреждала его, — настаивала на своем Маша.
— Не предупреждала? Ну что ж, я тебе сейчас докажу, что ты всё врешь!
Он подошел к двери и что-то сказал полицейскому. Потом медленно подошел к своему месту, бросив на ходу:
— Еще есть время, лучше признавайся сама!
Девушка потупила глаза. Неужели Толя? Она не могла в это поверить. Вспомнила, какой он был тихий и всегда приветливый в школе. Ее мысли оборвал стук в дверь.
— Входи! — буркнул следователь.
Зоренко был опрятно одет. Приветливая улыбка не сходила с его лица.
Следователь пристально наблюдал за Барцевич и отметил, что уголки ее губ вздрогнули.
— Зоренко, знаешь ее?
— Да, знаю, — с готовностью ответил тот. — Это Маша Барцевич, моя соседка. С ней мы учились в одной школе.
— А ты знаешь его? — язвительно поинтересовался Довгий.
— Да.
— Вот то-то и оно! Расскажи, Зоренко, о чем тебя она предупреждала.
— Предупредила, что меня должны отправить в Германию, и советовала уйти из города, — спокойно ответил он.
Маша метнула в него взгляд. А он сидел спокойно и с его губ не сходила улыбка.
— Что ты теперь скажешь? — спросил Довгий, обращаясь к Маше.
— Ничего я ему не говорила.
Девушка поняла — она в ловушке. И ей стало обидно, что она, ни с кем не советуясь, предупредила Зоренко. Но она твердо решила стоять на своем. А Зоренко после ее ответа перевел взгляд со следователя на Машу и заговорил:
— Стыдно, Маша, обманывать старших. И зачем тебе ставить меня в положение лжеца? — но, уловив во взгляде девушки презрение, отвернулся. — Господин начальник, я говорю чистую правду и не понимаю, почему она не желает подтвердить.
— Ничего, молодой человек, она потом всё подтвердит! — с угрозой пробасил следователь. — Что ты ему ответишь? — обратился к Маше.
— Ничего другого, что сказала ранее, — твердо ответила девушка.
— Маша! — воскликнул Зоренко. — Как же так! Зачем ты скрываешь? Ведь ты мне хуже делаешь!
— Я ничего плохого тебе не делаю.
— Думаешь, мне не поверят?
— Мы верим тебе, Зоренко, — заверил следователь. — Я доложу начальнику полиции, как ты вел себя. Уверен, теперь тебя признают добровольцем.
— Каким добровольцем? — вырвалось у Маши.
— Буду зарегистрирован на бирже труда, что я добровольно уехал в Германию! — с гордостью ответил тот.
И это его она пыталась спасти! — ужаснулась девушка.
Когда за Зоренко закрылась дверь, следователь выжидательно посмотрел на арестованную.
— Ну, что? Теперь будешь говорить? Или тебе еще нужны какие-то доказательства? — брови следователя сошлись у переносицы, лицо побагровело, а большие мокрые губы неестественно блестели.
Маша продолжала молчать.
— Молчишь, значит ты согласна с показаниями Зоренко.
— Что бы я вам ни ответила, вы все равно не мне поверите, а ему, — тихо произнесла Маша.
— Ты брось, свиристелка! — Довгий задохнулся от злости. — Смотри мне в глаза и отвечай: знаешь Николая Ивницкого?
Маша вздрогнула.
— Знаю. Вместе учились в школе.
— Где он сейчас?
— Говорили, эвакуировался...
— Эвакуировался! — передразнил ее следователь. — Ты, девка, кончай играть! А то я вышибу из тебя правду!
— Я говорю то, что слышала от других.
— Ах ты мерзавка! Она, видите ли, не знает, что Ивницкий никуда не эвакуировался, а тут, в лесах, в банде!
— Где? — не поняла Маша.
— В банде! Чего делаешь удивленные глаза? В партизанах, как у вас говорят!
— Я этого не знала.
Ее ответ еще больше обозлил Довгого. Глаза его сузились. На широких скулах появились бледные пятна. Он так сжал пальцы, что хрустнули суставы. Но в этот момент вошел Дахневский и, глядя на следователя, понял, что тот ничего не добился.
— Ну что?
— Не хочет говорить правду.
— А Зоренко?
— Подтвердил, а она отрицает.
— Глупо, дорогая, — сдерживая себя, заговорил начальник полиции. — Глупо! Мы знаем больше, чем ты думаешь! Послушай моего совета — в твоих интересах все рассказать. Ты еще не представляешь, что будет с тобой, если будешь молчать! Мне жаль такую молодую панянку! — ему казалось, что он говорит убедительно. Даже устал от таких приличных речей. Обычно его обороты и словечки далеко не всякая мужская компания могла выдержать. — Не будем торопить. Мы даем время. Думай, а завтра скажешь, — он многозначительно посмотрел на следователя. И так же неожиданно вышел, как и вошел.
Довгий подошел к Маше и повернул ее лицом к столу. Рывком сорвал клеенку, и девушка увидела щипцы, кусачки и еще какие-то металлические предметы. Только сейчас она заметила, что за столом стояло кресло и бормашина.
— Будешь молчать, — в прищуренных глазах следователя забегали чертики, — испробуешь кое-что из этого арсенала. А чтобы ты знала, чем я располагаю, расскажу. Мы не лечим зубы! — он раскатисто захохотал, довольно потирая руки. — Мы сверлим здоровые зубы. А когда сверло дойдет до нерва, вот тогда начинается картина! — и со смехом продолжил: — А вот красивый обруч. Но я так сдавлю им твою глупую головку, что по всей комнате пойдет треск! А этот инструмент, чтобы мед-лен-но срывать ноготки с твоих пальчиков. Но им можно легко поломать и твои косточки! О, у меня есть еще кое-что! Так что советую хорошо подумать до завтра.
В комнате зависла зловещая тишина. Устремив взгляд в пол, Маша дышала тихо, словно преднамеренно сдерживала дыхание. За окном фыркнула автомашина, напомнив, что там, за окном, жизнь идет своим чередом.
— Ты все поняла?
— Да... — еле слышно произнесла девушка.
— Запомни, после того, как я применю это, — он кивнул в сторону инструментов, — ты уже отсюда живой не выйдешь. Поняла?
Ивницкий ушел в город на встречу с партизанским разведчиком Светличным. А Пилипенко с Черченко в этот день пришли в Долину.
Увидев Андрея Афанасьевича, Варя вымолвила:
— Вася пропал.
— Через несколько дней после встречи с вами Вася сказал, что его вызывают в город, — продолжала она, глубоко вздохнув. — Но я к этому отнеслась спокойно. Его уже два раза вызывали в уездную полицию и он возвращался. И на этот раз вернулся скоро. Он по натуре неразговорчивый, а в этот раз был особенно молчалив и задумчив. И я, глупая, подумала, что нет у него желания рассказывать, и не стала настаивать. А на следующий день Вася пришел и сказал, что вновь уезжает в город. Но как он это сказал... И с тех пор ни звука. Где он? Что с ним?
Волнение девушки передалось Пилипенко, но он ничем этого не выдал, только, больше обычного заикаясь, спросил:
— Вспомните, Василий передал что-либо для меня?
— Да, да, сказал... Дайте вспомнить... — От напряжения на ее лице выступили красные пятна. — Да, просил сказать вам, что все идет так, как договорились. И просил передать: «Утренняя звезда — Венера».
Услыхав фразу-пароль, Пилипенко облегченно вздохнул.
— Все хорошо, Варя. Даже лучше, чем мы предполагали.
— Спасибо, Андрей Афанасьевич. А я, дуреха, совсем голову потеряла.
— Ну, ну, Варя, все хорошо, — он легко пожал ее руку. — У меня к вам просьба. Если вам что-то станет известно о Васе, передайте моему тезке, — и он кивнул в сторону Черченко, — или Николаю. В общем, кто из них придет.
— Непременно.
— Что у вас нового?
— Ничего особенного. По селу разговор шел, что партизаны в Пискуновке полицаев побили. Правда это?
— Точно, — ответил Андрей. — А что люди говорят об этом?
— Давно бы надо полицаям страха нагнать! Стеценко ходит смирный, ни на кого не рявкает!
— А еще что нового?
— Выполнила просьбу Коли... — И она покосилась на Андрея. — Недавно приходила на менку Ольга. Оставалась ночевать.
При упоминании Ольги лицо Андрея стало напряженным.
Варя передала Пилипенко рассказ Ольги о ее работе в театре, об участии в музыкальном вечере и о том, что заместитель бургомистра города втягивает ее в какую-то организацию НТС.
Слушая Варю, Андрей хмурился. Ему не хотелось верить, что его Ольга могла стать пособником оккупантов.
Пилипенко, посмотрев на хмурое лицо партизана, понял, что творится в его душе, и сказал:
— Не торопись, тезка, осуждать Ольгу. Нужно разобраться.
Андрей опустил голову, почувствовав правду в словах чекиста. Да, он по-прежнему любит Ольгу. Конечно, нужно разобраться, понять ее. Но для этого необходимо встретиться. А как это сделать?
Пилипенко, обратившись к Варе, произнес:
— Об Андрее Ольге ничего пока не нужно говорить. А там посмотрим, — в раздумье закончил он.
Светличный вышел во двор. Посмотрел на улицу. Ничего подозрительного. После этого Ивницкий покинул его дом. Он не спеша пошел к центру, не заметив за собой никакого хвоста.
Вскоре к нему подошли два полицейских и женщина в клетчатом платке. Николай приостановился, всмотрелся в ее лицо и узнал Агнессу. Глаза ее были прищурены, а губы — в ехидной улыбке. Она резко вскинула руку в его сторону и выкрикнула:
— Хватайте партизана!
Николай быстро осмотрелся, ища взглядом, в каком направлении еще можно бежать. Но тут к нему подскочил полицай и заломил руку за спину с такой силой, что в плечевом суставе хрустнуло. По телу молниеносно разбежалась острая боль.
— Не пытайся бежать! — и тоном приказа он сказал второму полицейскому: — Обыщи!
Не найдя оружия, тот прекратил обыск. Николая повели в полицию.
12
Петров несколько раз встречался с Шумским, но никакого сбоя в повторенных им рассказах не уловил. Во время этих встреч обер-лейтенант не заискивал, не стремился ускорить события. Все, о чем договаривались, выполнял в срок и добросовестно. Хотя по-прежнему нельзя было, конечно, исключить, что он специально подготовлен немецкой разведкой. Ход размышлений наталкивал на мысль, что если это так, то замысел противника по отношению к нему серьезный.
Этими мыслями Николай Антонович поделился с Кузьменко. Затем подготовил докладную записку в Центр и отдел контрразведки фронта с выводами и предложениями, в ней он указал, что Шумский ведет себя строго в рамках, диктуемых особым отделом, раскрыл условия связи с немецкой разведкой. Вскоре пришел ответ, санкционировавший проведение мероприятий с участием бывшего абверовца, намеченных особым отделом.
Рязанов организовал скрытое наблюдение за вокзалом в обусловленные абвером дни и часы, так как не исключали, что Коршун мог получить указание «Ориона» выйти на связь с Шумским. Наблюдением было установлено, что в последний четверг на вокзале появился Востриков. Он беззаботно прогуливался по вокзалу, вступал в разговоры с красноармейцами. Искал земляков. Не случайность ли это? А если он и есть Коршун? Решили усилить за ним наблюдение.
Подозрения, возникшие в отношении Вострикова дали основание Петрову принять решение о необходимости встречи Шумского с Коршуном.
Выслушав Николая Антоновича, обер-лейтенант внешне остался спокойным, но легкий румянец свидетельствовал о его внутреннем волнении.
— Я уверен, что и в дальнейшем вы неизменно будете убеждаться в правдивости моих показаний, — корректно подчеркнул он.
В четверг в условленное время Шумский вошел в здание вокзала, прошелся по залу и на выходе столкнулся с появившимся там Востриковым. Они перебросились парой фраз. Шумский ушел, а молодой лейтенант, поговорив с несколькими красноармейцами, направился на квартиру Хвостиковой и там остался.
Вскоре Шумский пришел к Петрову с докладом. Он обстоятельно обрисовал картину ожидания Коршуна и встречу с ним.
— Рокито и Фурман опрометчиво поступили, направив такого... — брезгливо поморщившись, он не договорил.
Не отреагировав на замечание Шумского, Петров поинтересовался:
— Где и когда вы должны встретиться с Коршуном?
— Сегодня вечером, — и назвал адрес, куда должен прийти.
Это же адрес Хвостиковой, подумал Петров, вспомнив доклад Рязанова.
— Я должен у Коршуна подготовить и передать радиограмму в «Орион» о том, что с ним встретился и что он, согласно плану, переходит на ту сторону с докладом.
На следующий день из особого отдела дивизии сообщили, что на их участке фронта Коршун перешел на сторону противника.
Шли дни, а из «Ориона» и абверштелле танковой армии никаких указаний не поступало.
Фурман, заикаясь, сообщил Рокито и Ноймарку, что генерал фон Клейст потребовал немедленно добыть «языка», который бы располагал достоверными данными о замыслах командования Красной Армии. Его тревога была вызвана назначением генерала Малиновского командующим Южного фронта. Произошла смена армий: шестую заменили на участке намечаемого вермахтом прорыва девятой, командующим которой является уже известный Клейсту генерал Харитонов. Это вызвало особое беспокойство командующего танковой армии. Фурман пытался обнадежить Клейста удачным началом операции «Скорпион». Но командующий заявил, что его мало интересуют далекие перспективы. Ему необходимы разведданные о замысле противника сегодня, сейчас!
— Командующий сказал, что если русские вновь повторят Ростов, ни ему, ни мне не сносить головы! — закончил Фурман свое сообщение.
— Его можно понять, — вступил в разговор Ноймарк. — И я согласен с генералом в оценке операции «Скорпион». Вы, господа, затеяли игру, рассчитанную на годы.
— Действительно, операция рассчитана на длительный срок, — подтвердил Рокито. — Это объясняется тем, что Скорпион — кадровый разведчик, а не скороспелый шпионишка, подобно тем, которых мы готовим в школе Петцгольца. Скорпион — разведчик с большой фантазией и настоящим зарядом ненависти к большевикам. С его помощью мы можем рассчитывать на получение нужной нам информации.
— Посмею напомнить вам слова фюрера. Он сказал, что летом будущего года война с Россией будет закончена, — тон штандартенфюрера был категоричен. — Есть ли смысл затевать длительную игру с русскими? Генерал фон Клейст исходит в своем требовании из последнего указания фюрера. И я рекомендую вам подумать об изменении задания Скорпиону.
— Но разменивать Скорпиона на разовое задание — непростительная роскошь!
— Вы полагаете, он будет вам благодарен за то, что вы откроете ему какие-то перспективы после окончания войны? — штандартенфюрер рассмеялся коротким и вызывающим смешком.
В этом смехе Рокито уловил что-то оскорбительное для себя. Но тут одутловатое лицо шефа СД приняло надменное выражение. Сжав рот и выпятив губу, он сказал:
— Человек по своей природе не может быть благодарен. Не стоит переоценивать Скорпиона. Нужно рисковать без сожаления, без жалости.
Рокито размышлял: неужели штандартенфюрер действительно верит, что война закончится летом будущего года? А впрочем, чего можно ожидать от бывшего бакалейщика, весь жизненный интерес которого ограничивался умением торговать и торговаться? А как же теперь быть с предупреждением Енке? Однако он тут же оценил сложившуюся ситуацию. Если он будет настаивать на продолжении длительной игры со Скорпионом, его могут обвинить в непонимании, а возможно и в игнорировании требований фюрера. Стараясь скрыть раздражение, вызванное Ноймарком, он сказал: