Иван Федорович про себя отметил, что, если Носов действительно враг, то у него, должно быть, стальные нервы.
— Все, о чем вы рассказываете, я знаю, — прервал Носова Кузьменко. — Раз вы отрицаете, что были в плену, мы должны провести следственный эксперимент.
— Делайте, что найдете нужным. — Носов махнул рукой и чуть скривил губы в ухмылке. — Я говорю правду.
Рязанов привел двух командиров. Их и Носова посадили на скамейку у стены. Затем ввели Дудника. Кузьменко наблюдал за Носовым. У того на лице не дрогнул ни один мускул.
— Красноармеец Дудник, вам знаком кто-либо из сидящих здесь командиров?
Боец внимательно посмотрел на сидевших на скамейке и задержал взгляд на Носове.
— Мне знаком этот лейтенант.
— Назовите его фамилию.
— Фамилии не знаю. Но мы вместе служили в пятьдесят шестом полку. Он был командиром взвода связи.
— Где и при каких обстоятельствах вы попали в плен?
— Двадцать второго сентября при форсировании реки Трубеж наш полк был разбит. Там я попал в плен и был направлен в концлагерь, — где и встретил этого лейтенанта.
— Вы убеждены, что не обознались?
Дудник еще раз пристально посмотрел на Носова.
— Не обознался. Лагерь был маленький. Около ста пленных. — И утвердительно закончил: — Там я его видел.
Носов ухмыльнулся и бросил:
— Чушь какая-то!.. — И с усилием поджал дрогнувшие губы. Он хотел еще что-то сказать, но Кузьменко предостерегающе поднял руку.
— Товарищ Рязанов, протокол готов? — Получив утвердительный ответ, обратился к командирам: — Подпишите протокол. И вы, Дудник.
Когда командиры вышли, Кузьменко вновь спросил Дудника:
— Чем занимался в лагере лейтенант?
— Не знаю. Наверное, чем и все. Нас гоняли на земляные работы на аэродроме.
Уставившись на красноармейца горящими глазами, Носов выкрикнул:
— Фамилии не знаю! Чем занимался в лагере — тоже не знаю!
— Лейтенант Носов, вам будет предоставлена возможность говорить и оправдываться, — резко оборвал его Кузьменко и, обращаясь к бойцу, потребовал: — Объясните, в связи с чем вы запомнили лейтенанта.
— Запомнил потому, что его в группе других командиров отправили на расстрел за подготовку побега. Об этом нам объявил перед строем комендант лагеря.
Носов всплеснул руками и рассмеялся.
— Чудеса да и только! — и, оборвав смех, ткнул пальцем в свою грудь и выкрикнул: — Вот я! Живой! Это клевета!
Дудник встал и, не спуская взгляда с покрывшегося красными пятнами лица Носова, отчеканил:
— Я никого не оговариваю. Всё, что сказал, сущая правда.
Когда Дудник ушел, Носов некоторое время молчал, но на его лице не было растерянности.
— Продолжаете утверждать, что не были в плену?
— Утверждаю.
Кузьменко сделал знак Рязанову, и тот вскоре вернулся с сержантом Широковым. Увидев Носова, сержант остановился. Его губы на побитом оспой лице расползлись в улыбке,
— Жив! — сдавленным от волнения голосом произнес Широков. — Жив, Василий Пантелеевич!
С лица Носова сошли красные пятна. Он с усилием перевел дыхание и проглотил подступившую к горлу слюну. А сержант застыл, не понимая, почему лейтенант смотрит на него, словно затравленный волк.
— Не узнал, товарищ лейтенант? Это же я, сержант Широков, твой помкомвзвода.
Носов опустил голову и молча уставился в пол.
— Носов, вы знаете сержанта Широкова?
Пауза. Потом вздох и тихий ответ:
— Знаю.
— Ну, вот, узнал. — Широков вновь заулыбался. — Как же тебе, Василий Пантелеевич, спастись-то удалось?
Носов продолжал молчать, опустив голову.
— Чего молчишь? — с недоумением спросил сержант и посмотрел на Кузьменко. С его рябого лица сошла улыбка.
— Видимо, у Носова есть причина не радоваться встрече с вами. — И Кузьменко покосился на лейтенанта. — Расскажите, сержант, как вы попали в плен.
Широков вздохнул. Ему не доставляло удовольствия вспоминать о плене. Он уже выслушал немало упреков по этому поводу при проверке после возвращения в часть. И еще не зная, куда повернется вызов в особый отдел, волнуясь и сбиваясь, начал рассказывать. Бой при форсировании реки Трубеж был ожесточенный. Немцы превосходили силами и при поддержке танков, артиллерии разбили полк. Там он попал в плен. В лагере встретил и лейтенанта Носова.
В середине октября всех построили, и комендант лагеря через переводчика вызвал девять военнопленных. Первым вызвали капитана Свиридова. Последним Носова. Выходя из строя, он успел тихо сказать стоявшему рядом Широкову: «Прощай, друг». Когда вызванных окружили солдаты, комендант объявил, что за попытку к бегству военнопленные будут расстреляны. Их увезли на автомашине. А вскоре в лагере услышали частые автоматные очереди.
— Что теперь скажете, Носов?
Тот медленно поднял голову. Ком, зародившийся в животе, подкатил к самому горлу. Глаза остекленели. Какое-то время он сосредоточенно смотрел перед собой в одну точку, затем выдавил:
— Уведите сержанта...
Поздно вечером Кузьменко доложил Петрову, что Носов во всем признался. Еще в лагере он был завербован немцами. Группу командиров, готовивших побег, выдал он. Всех их на его глазах расстреляли недалеко от аэродрома. В дальнейшем с ним работал сотрудник абвера майор Фурман, которому из допросов пленных стало известно, что подполковник Северин был в окружении. А от дезертира узнал, при каких обстоятельствах подполковник вышел из окружения и чем сейчас занимается. У Фурмана созрел план скомпрометировать командира,
— Однако поспешное признание Носова насторожило меня, — сказал Кузьменко. — И уж не знаю, то ли совесть в нем заговорила, то ли страх за свою шкуру, но он помог вскрыть еще одну важную сторону задания: Фурман хотел убить одним махом двух зайцев. Он намеревался нашими руками расправиться с подполковником. А также рассчитывал, что мы поверим Носову и, возможно, привлечем его к выполнению наших оперативных заданий. — И после паузы с сожалением закончил: — Носов не тот радист, которого мы ищем. Он должен был взять рацию из тайника. Но не сделал этого, чувствуя, что мы ему еще не доверяем.
8
Петров разрешил Пилипенко представиться Сороке сотрудником военной контрразведки. В этом был определенный риск, но риск оправданный.
Вечером Пилипенко и Ивницкий пришли в Долину. Их встретила Варя и, когда узнала, что Андрей Афанасьевич сотрудник военной контрразведки, сдавленным голосом спросила:
— Вы за ним?
— Мы хотели бы с Василием встретиться и поговорить, — поспешил ее успокоить Пилипенко.
— Спасибо, — тихо сказала Варя, стараясь скрыть свое смущение. — Я помогу вам встретиться с Васей.
— Не торопитесь, Варя. Вы уверены, что после нашего ухода с вами ничего не случится? Пошел же он на преступление, стал полицейским...
— To была ошибка... Он теперь многое понял. Поверьте мне! — с жаром воскликнула Варя. Глаза ее смотрели на них с надеждой. — Мы любим друг друга.
Этот взгляд тронул Пилипенко, и он, заикаясь сильнее обычного, сказал:
— Хочу, чтобы мы с вами не ошиблись. — И выждав секунду-другую, спросил: — Мы можем пожить у вас пару дней?
— Пожалуйста. Мама ушла в другое село к родственникам.
— Не смогли бы вы нам сказать, почему Василий пошел в полицию?
Девушка потупилась. Помолчала, а затем с горечью произнесла:
— Если бы кто-нибудь до войны мне сказал, что Вася способен на предательство, я посчитала бы его ненормальным. Но жизнь распоряжается по-своему. Он стал замкнутым. Узнать, что заставило его пойти в полицию, не могла. Хотя пыталась.
Далее Варя рассказала, что Василий в школе был одним из лучших учеников. Его отец работал бригадиром в колхозе. Мать рано умерла, и его воспитанием занимался отец. Он не пил. Но его двоюродный брат любил выпить и в хмельном угаре терял над собой контроль. Тщедушный, задиристый, он в неравных драках получал синяки и шишки. Протрезвев, каялся и божился, что прекратит пить и безобразничать. Но наступал вечер, и все повторялось. Однажды, когда его избили собутыльники, он выместил злость на племяннике. Отец заступился за сына. Пьяный брат схватил во дворе кол, бросился на отца Василия, и тот вынужден был обороняться. Но не рассчитал силы удара и двоюродный брат получил увечье. Отца Василия судили за превышение пределов необходимой обороны. После того, как отца, которого Василий любил и которым гордился, отправили в лагерь, он замкнулся, начал всех сторониться. Вскоре бросил учебу и пошел работать в МТС. В начале войны его призвали в армию. Однако месяца два назад он появился в Долине. Сказал, что попал в окружение. С большими трудностями добрался до родного села. Вскоре девушка заметила, что он стал выпивать в компании старшего полицейского Стеценко, а спустя какое-то время сам надел повязку полицейского.
Грустинка затаилась в уголках глаз Вари. Но тут она оживилась и, понизив голос, доверительно сказала:
— У Васи золотые руки. Он прекрасно рисует. Мечтает стать профессиональным художником... И вот!.. — Она беспомощно развела руками.
— Хорошо, что вы раньше рассказали Николаю и Андрею о Васином отце. Мы его разыскали. Когда началась война, он попросил отправить его на фронт. Его дело было пересмотрено. Сейчас он на фронте. Хорошо воюет. Его наградили медалью «За отвагу».
У Вари радостно блеснули глаза. Но это длилось лишь мгновение, и она с трудом выдавила:
— А сын-то!..
Утром Пилипенко обсудил с Варей, как организовать встречу с Сорокой, и девушка ушла.
Ивницкий стал смотреть через окно на улицу. Прошло несколько человек, и тут он заметил знакомое лицо. Ольга! Она шла тяжелым, медленным шагом. На похудевшем лице наметились скулы. Вот она подошла к женщине, о чем-то у нее спросила. Та отрицательно покачала головой, и Ольга побрела дальше.
— Что ты так внимательно рассматриваешь? — встревожился Пилипенко. — Немцы?
— Знакомую увидел. Ольгу, девушку Андрея.
— Но с ней встречаться нельзя, сам понимаешь, — предупредил чекист.
— Понимаю, — вздохнул Николай. — Очень уж она изменилась. Видно, несладко ей.
Оба замолчали. Тишину нарушили шаги. Пришла Варя.
— Ох и намерзлась! — она постучала валенком о валенок. Потерла рукой щеки. — Как вы и советовали, встретила Васю случайно. Сам напросился в гости.
— Прекрасно, Варя.
Через пару часов в комнату вошел высокий молодой человек в поношенном демисезонном пальто, подпоясанном армейским ремнем. На левом рукаве повязка полицейского. Увидев двух незнакомых ему людей, подозрительно посмотрел на них и как бы невзначай поправил ремень винтовки. Его серые глаза смотрели выжидательно, губы сжались плотнее. Девушка взяла его за локоть и притянула к себе.
— Это свои. Товарищи пришли...
— Товарищи? — перебил ее Сорока с нескрываемым удивлением.
— Да, Вася, товарищи! — чуть торжественно, но твердо ответила Варя.
— Что все это значит? — Сорока резким движением снял винтовку. — Кто вы такие?
— Спокойно. Не шуми, — Николай встал рядом с полицейским. — Сейчас все узнаешь.
— Я — лейтенант государственной безопасности. А он, — Пилипенко кивнул в сторону Ивницкого, — партизан.
Лицо полицейского побледнело. Нижняя губа несколько раз мелко вздрогнула.
— И что же вы хотите? — спросил он, оглядывая гостей из-под приопущенных век.
— Вася, ты должен им верить, — сказала Варя.
Сорока, низко наклонив голову, уставился в пол. Лицо его окаменело от напряжения.
— Мы могли бы поступить с вами по закону военного времени, — заговорил Пилипенко, — но мы не настолько очерствели, чтобы не разобраться, где враг, а где заблудший...
— Разжалобить хотите? — сорвалось у Сороки.
— В таком случае, сожалею, что разговор не получился, — невозмутимо сказал чекист.
Сороке стало не по себе. Краска стыда разлилась по лицу. Он сразу как-то поник, взгляд потерял прежнюю твердость. От волнения он громко сглотнул слюну и грубо бросил в сторону Пилипенко:
— Что вы хотите?
Андрей Афанасьевич про себя отметил, что нарочитая грубость Сороки исходит от неуверенности, незнания, как повести себя с чекистом. Парень сам себе стоит поперек дороги. Нуждается в помощи, подумал он. И тем же спокойным тоном сказал:
— Для начала хотим знать, почему пошел в полицию?
— Обстоятельства, — нехотя выдавил тот.
— Какие обстоятельства?
Но Сорока не ответил на вопрос.
— Не желаете отвечать, не надо. Однако скажите, как дальше жить собираетесь?
Сорока молчал.
— Вася, ты же хотел бросить полицию. Ты же говорил, обещал мне! — Варя испуганно-просяще смотрела на Василия. — Как жить собираешься — тебя спрашивают?
По губам его скользнула едва уловимая улыбка. Как жить... Если бы он знал, как дальше ему жить... И неожиданно у него мелькнула мысль: а вдруг чекист уйдет? Встанет и уйдет, так и не узнав ничего о нем, не узнав правды. И от сознания, что своим молчанием он обманывает себя, Варю, всех — отбросил напускное безразличие и произнес:
— Зло порождает зло, и жизнь потом оборачивается тяжелым похмельем. Как сейчас для меня. — Сорока поднял на чекиста глубоко спрятанные под надбровьями глаза и тихо спросил: — Что меня ждет?
— Не стану скрывать, вы заслужили самое суровое наказание. Вас должен судить военный трибунал.
Сорока плотнее сжал губы. Плечи опустились. Но в глазах уже не было прежней отчужденности.
Кажется, лед тронулся, подумал Пилипенко, и спросил:
— Вы никаких известий не получали об отце?
— С начала войны — никаких, — ответил он глухо.
— Ваш отец жив. Его освободили, и он сражается с фашистами на фронте. — Уловив в глазах Сороки сомнение, достал сложенный лист бумаги. — Вот его письмо. Читайте.
Тот осторожно взял письмо, еще не веря, что оно от отца. Лишь взглянув на неровные строки, написанные карандашом, убедился — его почерк. Он начал читать письмо, губы его вздрагивали.
Пауза затянулась. Наконец Сорока поднял голову, долгим взглядом посмотрел на Пилипенко.
— Теперь можно и поговорить, — еле слышно произнес он. — Варя вам сказала правду, хотел... — И более твердо закончил: — Теперь особенно хочу все бросить и уйти к нашим.
— Готов ответить, что стал полицаем? — не выдержал Николай.
— Хуже, чем есть, не будет.
— Может быть, теперь объясните, почему пошли в полицию?
Василий глубоко вздохнул, покосился на Варю:
— Трудный вопрос. Все, как в кошмаре... Вы спрашиваете, почему я стал полицаем. А ведь я и не знаю, что ответить-то.
Он рассказал, как попал в окружение и, чтобы не попасть в плен, ночами пробирался в родное село.
— А наши все отступали. Я совсем растерялся. Тут подкатил Матвей. Самогоном угощал. Советовал поступить в полицию, чтобы в Германию или в лагерь не угнали. Пьяный был, согласился. — Он провел дрожащими пальцами по щеке, подбородку, к которым несколько дней не прикасалась бритва. И горестно признался: — Матвей обещал, что мы ничего такого против наших делать не будем. А потом как началось... Охрану неси, продукты для немцев у населения отбирай... И эти вечные пьянки! А как люди смотрят на меня? Не могу больше, не могу...
Глаза Пилипенко на секунду стали колючими.
— Вы виноваты перед советской властью. Но ваша судьба в ваших руках. От вас требуется быть правдивым и откровенным, это учтет трибунал.
Сорока молча кивнул головой.
— Он будет говорить правду! — не выдержала Варя и умоляюще обратилась к Василию: — Верно же? Ну, чего молчишь? — последние слова она произнесла с надрывом, слезы потекли по щекам.
— Успокойся, Варя, — виновато попросил Сорока и, повернувшись к Пилипенко, заверил: — Я готов ответить за все, что натворил... Буду до конца откровенным. Спрашивайте.
— Хорошо. Для начала нам хотелось бы, чтобы вы рассказали все, что знаете о Носове.
— Видел его несколько раз в селе. Он жил у Елены Стеценко. Но боюсь, мало чем смогу вам помочь. Я о нем почти ничего не знаю. Как-то Матвей, — и он посмотрел на Варю, — вы, вероятно знаете, что Матвей — брат Ленки. Да, так Матвей рассказал, что Носов служил в нашей армии. Был ранен. Вроде шел к нашим, да не дошел. Прилип к Ленке. Вот и все, что я о нем знаю.
— А где он сейчас?
— Из уездной полиции позвонили и передали, чтобы Носов и еще один красноармеец, который тоже застрял у нас в селе, явились в город на регистрацию.
— И еще не вернулись?
— Не вернулись.
— А что Матвей говорит по этому поводу?
— Молчит. Да и не хочу я говорить с ним о Носове. Не нравится он мне. Он такой... ну, юркий. Всем улыбается, говорит вкрадчиво, а глаза так и шныряют по сторонам. О таких говорят: разом глядит и в душу и в карман.
— Немцы часто бывают в селе?
— Часто.
И тут Сорока хмыкнул, взглянув на Варю. Теперь он понял, почему она интересовалась, останавливались ли у Елены Стеценко немцы, приезжавшие в село на легковой автомашине. Он рассказал об этом чекисту.
Варя сидела притихшая, радуясь в душе, что Василий разговорился.
Пилипенко незаметно для девушки кивнул Ивницкому, и тот, наклонившись к Варе, тихо сказал:
— Пойдем во двор.
Она вопросительно посмотрела на партизана.